Аксютка сверкнула глазенками да как выпалит, глядя на сестру:

– А хорошо это – с женихом по лесу шарохаться?! Притворилась, что плохо ей, а как остановились в перелеске, сразу – шир в лес, а он только ее и ждет. И стоят голубятся.

– Ксюха! – Глашка вскочила и замахнулась на сестру полотенцем. – Не болтай, чего не смыслишь!

Та попробовала увернуться, но бабка крепко держала за косу, и полотенце пришлось точно по кривляющимся губкам. Аксютка обиженно захлюпала носом и, выдрав у Агафьи косу, кинулась прочь. Егор молча поднялся и направился следом. А Глаша так и стояла, тяжело дыша и глотая слезы. То, что тетка с дядькой ерунду болтают, это еще можно пережить, но от сестры она такой подлости не ожидала. И чего она на нее обозлилась? В самом деле с квасом перебрала?

– Что, Глаша, сдала тебя сестра? – зло усмехнулась тетка Варвара. – А я ведь тебя предупреждала, что выпорю.

– Иди-ка уйми эту дуреху, Глафира, а то квас и правда крепок вышел, вон как в голову ударил, – скручивая полотенце и исподлобья поглядывая на дочь, произнесла бабка Агафья. – И ты, Трофимка, иди. Вон на озеро пока сходите с ребятишками, освежитесь. А мы домом займемся.

И вроде спокойно все сказала, а Глаше как-то не по себе стало от ее голоса. И Варваре тоже. Она беспомощно посмотрела на дядьку Трофима, словно ища поддержки, но тот только руками развел и поднялся.

– Пойдем, Глаша. Вам и правда охолонуться не помешает.

Аксютку они нашли в лопухах, она размазывала слезы по щекам и обиженно высказывала бабкиной козе, что Глашка и сама красивая, и жених у нее хороший, а ее все маленькой и глупой считают, да еще и прыщик на носу вылез, и все теперь дразнятся. Коза жевала траву и периодически кивала головой. Глаша вздохнула, раздвинула лопухи и, усевшись рядом с сестрой, крепко обняла ее. Аксютке тоже было тяжело в чужом доме, хоть и виду она старалась не подавать, а по родителям скучала не меньше Глашиного.

– Ну, прости, одуванчик, не плачь, – утыкаясь носом в пшеничные пряди сестры, шепнула Глаша. – Ты же знаешь, как они меня с этими женихами донимают, а еще ведьмой кличут, вот и не сдержалась. Прости.

Аксютка сперва брыкалась и царапалась, пытаясь выпутаться из Глашиных рук, а потом всхлипнула и уткнулась ей в плечо. Дядька Трофим постоял над ними, почесал затылок да, взяв Егорку, ушел на озеро, а Глаша и Аксюша так и остались в лопухах.

– Я домой хочу, Глаш, мочи нет. Давай домой уйдем! – прохныкала в плечо сестры Аксюта.

– Да куда ж мы уйдем, одуванчик? – У Глаши немного отлегло от сердца, она сняла резинку и принялась расплетать и расчесывать Аксюткины волосы. – До дома тысяча километров, ключей у нас нет.

– И как здесь жить?! – тихо взвыла Аксютка, дергая ленту сестры.

«Тихо жить и спокойно, Аксюш, пока старуха Ефросинья жива. А там видно будет», – вздохнула Глаша, но вслух ничего не сказала.

Аксютка теребила ленту в косе сестры, пытаясь развязать, и уже начинала злиться:

– Зачем ленты-то нацепила, дуреха? Так уж лет сто никто не ходит!

Глаша забрала у сестры косу и легко развязала ленту:

– Ну а мне что за печаль? Все вон ходят так, что задница поверх штанов торчит, что ж, и мне так предлагаешь? Нет уж, благодарю. Я сюда для того и приехала, чтобы ходить так, как сердце просит.

Аксютка принялась молча расплетать да раскладывать по прядям сестрину тугую черную косу, и Глаша едва не задремала.

– Странная ты какая-то, Глаша, вот правда. Сама ходишь в сарафанах да с лентами, по лесу одна гуляешь – и обижаешься, что ведьмой кличут. Ты еще веночек лазоревый сплети да на лугу у костра плясать выйди – так дяде Трофиму вообще избу подпалят. – Она подкинула волосы сестры, растрепывая их по лопухам, и рассмеялась. – Коса черная, глаза синие, каждую травинку в лесу по имени знаешь – ну как есть ведьма!

Сердце кольнуло от обиды, но Глаша ласково улыбнулась сестре:

– А ты – сестра ведьмы. Что ж теперь – обеих на костер?

Аксютка рассмеялась и повалилась в лопухи. Глаша тоже легла рядом, закрываясь большим листом от солнца. Аксюша, разморенная солнцем и квасом да успокоенная примирением с сестрой, быстро задремала, уткнувшись носом ей в шею, а Глаша все смотрела сквозь лопухи, как плывут по небу пушистые барашки, и думала. Если уж сестра говорит, что она на ведьму похожа, чего от других ждать. А если и правда запишут ее в ведьмы, как старуха Ефросинья помрет? Глаша вспомнила про средневековые костры инквизиции и поежилась. Нет, вряд ли они ее тронут, даже если в самом деле ведьмой признают. Ефросинье Ильиничне вон сто пятый год, и, если бы не рак, кто знает, сколько бы еще жила. Да и Хожий тут, местные верят, что он ведьму свою в обиду не даст. Вон уже и в женихи ей Глеба этого записали. Глаша улыбнулась, вспоминая черные, точно антрацитовые, глаза под светлыми ресницами. А ведь и правда хорош. Если и не жених, так просто товарищ по несчастью. Только бы назад в город не сбежал, тяжко тут все-таки врачу. Народу немного да тьма в головах. Вот без него может и в самом деле плохо стать.

Белые барашки на небе становились все упитаннее и сердитее, жались друг к другу, сбивались в кучи. Вдали, подгоняя их, заворчал гром, и слипшееся в большую тучу стадо покатилось на деревню. Глаша разбудила Аксютку, и они едва успели заскочить в дом, как хлынул дождь. В доме тетка Варвара с матерью готовили ужин. Бабка Агафья глянула на небо и покачала головой:

– Надолго зарядил. Сегодня тут ночуете. Одну на лавку положу, другую под лавку.

Глаша пожала плечами и тоже прошла на кухню.

– Голодная, что ли? – сердито бросила Агафья. – Погоди, не готово еще ничего.

– Я помочь, – отозвалась Глаша.

– Ну помогай, раз хочешь. – Бабка сунула ей ведро картошки. – На вон, начисти, я пока баню затоплю. А то мужики придут замерзшие.

Агафья накинула старую куртку и, захватив с собой Аксютку, ушла в баню. Тетка Варвара дождалась, пока за ними закроется дверь, и вздохнула:

– Не знаю, чем ты матери приглянулась, да только крепко мне досталось, что я в твою жизнь лезу.

Глаша пожала плечами. Она и сама не знала, чем приглянулась Агафье, но была искренне ей благодарна.

– Я ведь добра тебе хочу, Глаша. – Тетка уселась рядом и принялась тоже чистить картошку. – Я и отца твоего отговорить пыталась в этом году, да вон Трофим уперся, мол, пусть приезжают, большие уже, в няньках не нуждаются, зато по хозяйству помощь будет.

Глаша подняла глаза. Руки у тетки Варвары по локоть были исчерчены ссадинами да кровоподтеками.

– За что она вас так, теть Варь?

– Ох, горе ты луковое! – Тетка сердито натянула на руки закатанные рукава. – За жениха твоего, за что. Ну не лежит у меня к нему душа, Глаша! Нехороший он человек!

Глаша снова опустила голову к ведру и принялась ожесточенно орудовать ножом.

– Да не жених он мне никакой! Просто с фонарем нас вчера провожал. А сегодня мы случайно встретились в лесу, я и не знала, что он там ходит.

– Ходит… – вздохнула Варвара. – Слышала, что люди о нем говорят?

Глаша отложила нож и серьезно посмотрела на тетку:

– А слышали, что обо мне родная сестра говорит? Я здесь неделю, а уж вся деревня на меня глядит и в сторону мазанки кивает, мол, ведьма новая приехала.

– Ну а как и правда Хожий он, Глаша? – понизив голос и наклонившись к ней, шепнула Варвара. – Задурманит голову да в лес уведет.

Глаша посмотрела на свое отражение в помойном ведре.

– Да какой он Хожий, обычный парень! А вот я и впрямь на ведьму похожа. Что будет, когда Ефросинья Ильинична помрет? Как быстро меня на вилы поднимут?

– Да чур с тобой, Глашенька! – Тетка Варвара аж картошку в ведро уронила. – Никто тебя здесь не тронет!

– Не тронет? – Глаша снова взялась за картошку. – А почему тогда отца отговаривали нас привозить, теть Варь?

– Да потому что не хочу, чтоб ты ведьмой стала, дуреха! – Варвара в сердцах швырнула вторую картофелину вслед за первой.

– А я и не собираюсь ведьмой становиться. – Глаша наклонилась и выудила обе картошки. – Только ведь народ все равно окрестит. И тогда мне и Аксютке безопаснее, если Глеб почаще будет у ваших ворот. А если еще урожай хороший случится – глядишь, и правда не тронут. А там родители вернутся, да уедем. И Глеб уедет. И будете дальше спокойно жить без всяких ведьм и Хожих.