Но в конце концов мы справились. Буквально за пару минут до заката. Ещё раз проверив установку, я, облегчённо вздохнув, активировал световые щиты. Теперь внутренности вездехода были надёжно защищены от внешнего наблюдения. Можно было смело включать свет.

– Ну, господа хорошие, – сказал я, активируя вечернюю схему освещения, – теперь можно и об ужине подумать!

Двое научников, помогавших нам с установкой, радостно заулыбались. Ваня согласно кивнул, поднялся и направился в сторону камбуза.

– Я займусь, – сказал он, – моя очередь.

– Что-что, а распарить сухпай этот парень здорово умеет, – сказал Лев Владимирович, один из научников, сухой высокий мужик лет сорока, с седыми висками. Он переглянулся с коллегой, который хихикнул в ответ.

– Почему распарить? – Ваня остановился у выхода, озадаченный. – Он разогревается просто. Сублимированную лапшу уже два года как из комплектов исключили.

Научники рассмеялись. Я понимал, что Лев процитировал какое-то произведение – фильм или книгу, хорошо известные его поколению, но сообразить, откуда именно была цитата, не смог. Поэтому просто загадочно улыбнулся и кивнул.

– Исключили, и слава богу, – ответил Михаил Александрович, второй научник, полноватый лысый тип, похожий на колобка, – ничего полезного.

– Пойду Семёныча позову, – сказал Лев, – он сам не свой. Так и сидит в спальном отсеке…

– Они с Михалычем сдружиться успели, – вздохнул Ваня, – оба – рыбаки заядлые…

Научники опустили глаза. Помолчали.

– Ладно, я приберусь пока тут. За ужином встретимся, – сказал я. После чего начал собирать остатки ремкомплекта.

Ужин вышел странным. Поначалу вроде шутили. Ощущалось, как напряжение отпускает, уходит страх немедленной смерти. Так бывает после боя. Потом опять вспомнили Михалыча. Помянуть было нечем, конечно; алкоголь в таких экспедициях под строжайшим запретом. Поэтому обошлись короткими речами и минутой молчания.

После этого разговор уже не клеился. Каждый доел свою порцию, потом молча разошлись по помещениям: кто-то в спальный отсек, кто-то – в рабочий. Я вернулся в кабину, заполнять журнал. Ваня пошёл со мной – нам теперь нужно было на двоих разбить вахты.

– Глянь координаты, – попросил я, открывая журнал. Он был бумажным и заполнялся от руки на специальной огнеупорной бумаге. Архаизм, конечно, зато полная независимость от технологий.

Написав краткий отчёт, сверяясь с часами, я снова вернулся к графе с координатами.

– Иван Михайлович? – позвал я недовольно.

– Тащ капитан… – отозвался лейтенант севшим голосом, – Сергей Александрович…

– Что там? – Я поднял голову, оглянувшись на пост связи.

– Наверное, навигация сломалась, – отозвался Ваня, – хотя странно… я запустил портативную, то же самое…

– В смысле – сломалась?

– Спутники не ловит.

– Переключи на режим «Бэйдоу», – сказал я.

– Пробовал, тащ… Сергей Александрович. Не ищет.

– А портативный терминал?

– То же самое.

– Где брал переносной?

– Тут парочка в шкафу была…

– Парочка?

– Ну да. Положено.

Я встал и подошёл к посту связи. Посмотрел на терминал. Открыл окно диагностики. Судя по показаниям, прибор был абсолютно исправен. Я вырубил свет в кабине, закрыл переход в отсеки и поднял светозащиту. Снаружи прояснилось: на северо-западе всё ещё краснели отсветы заката, а на небе высыпали крупные звёзды. Я глянул через специальную выпуклость бокового окна, позволяющую делать визуальный осмотр кузова. Антенна на месте. Да и портативные терминалы должны были работать; световая защита радиопрозрачна.

– Хрень какая-то… – констатировал я.

После этого включил радио, настроил канал для аварийных кодированных сообщений. По нему нас должны были известить, если бы вдруг случилось что-то глобальное, вроде атомной войны. Об этом думать не хотелось – но иного объяснения исчезновению орбитальной группировки навигационных спутников я не находил.

Аварийная частота молчала. Я включил сканирование эфира по всем диапазонам. Приёмник должен был остановиться через секунду – после того, как уверенно поймал бы ближайшую радиостанцию. Но этого не произошло. За несколько минут автомат прошёл все диапазоны и вернулся в исходную точку.

Мы с Ваней переглянулись. Даже в звёздном свете было видно, как лейтенант побледнел.

Я вернул экраны на место. Зажёг свет. После этого сказал:

– Иван Александрович. Пригласи-ка, пожалуйста, научников.

– Но у них личное время…

– Откажутся – конвоируй, – ответил я крайне серьёзным тоном.

Лейтенант кивнул и вышел из отсека.

Судя по тому, как переглядывались специалисты, я сразу понял, что для них происходящее не было таким уж сюрпризом.

– Ну что, господа хорошие, – начал я, когда они заняли место за столом в оперативной рубке, – секретность – секретностью, но для эффективного выполнения задачи мне нужно знать, какого фига тут происходит.

Научники снова переглянулись. Потом Семёныч – тот самый, который горевал по убитому механику – вздохнул и произнёс:

– Мы сами знаем далеко не всё…

Я помолчал секунду. Подошёл к сидящим. Постарался посмотреть каждому в глаза; никто не выдержал мой взгляд дольше, чем пару секунд.

– Значит так, – продолжил я, – допускаю, что вы не в курсе. Но по приказу, который получил я по линии своего начальства, мне прямо предписано доложить о нештатной ситуации и запросить подмогу, вплоть до ракетного удара по заданным координатам, в случае прямого столкновения с ДРГ противника. Нарушить радиомолчание в этой ситуации разрешается. Столкновение уже произошло, как вы, надеюсь, заметили. Так что или мы поговорим – или я докладываюсь начальству и прерываю миссию.

Семёныч вздохнул как-то особенно горестно.

– Вы же знаете, для чего мы здесь, – сказал он. – После того как исчез стройотряд двести тридцать, нам…

– Да, я был на инструктаже, – ответил я, – и провалами в памяти не страдаю. Мне известно об обстоятельствах обнаружения их вездехода. Я читал протокол следственной комиссии. Да, дело необычное. Строительные отряды не каждый день пропадают в полном составе. Плюс странности в средствах фиксации, из-за которых пошли эти нелепые слухи о Зоне. Мне это всё прекрасно известно. Нам удалось, по всей видимости, обнаружить причину исчезновения строителей.

Специалисты глядели на меня выжидающе, но спокойно и даже несколько отстранённо.

– Но это никак не объясняет исчезновение сигнала спутников ГЛОНАСС и полное радиомолчание, – закончил я.

Семёныч снова вздохнул.

– Похоже, вы не особо удивились, – констатировал я.

– Мы ожидали… разных вещей, – ответил Семёныч, глядя мне в глаза, – однако спектр возможных… явлений был слишком широк, чтобы имело смысл их обсуждать на инструктаже.

– Что ж, – я скрестил руки на груди, – полагаю, теперь нам есть о чём поговорить.

Семёныч поглядел на коллег.

– Скажите, Сергей, – спросил он, – вы когда-нибудь были в Японии?

– Я – военный человек, как вам прекрасно известно, – ответил я, – и не могу посещать страны, не одобренные «Воентуром».

– Да, конечно, – кивнул учёный, – но… вы могли бывать там в детстве. Верно? Хотя неважно. В Японии очень интересная национальная религия. Синтоизм называется. Её приверженцы считают, что буквально всё окружающее наполнено духами-ками. Реки. Озёра. Горы. Растения. Буквально всё, даже свалки.

– Очень рад за японцев, – ответил я, – но, пожалуйста, ближе к делу.

– Что ж. До недавнего времени эти воззрения, как и многие другие, казалось, не имели никакого отношения к реальности.

– А сейчас что, имеют? – вмешался лейтенант, забыв о субординации. Я строго поглядел на него, но промолчал; он опустил взгляд.

– Современная математика и фундаментальная физика значительно продвинулись, – ответил учёный, – особенно теория информации и теория хаоса… вы ведь понимаете, о чём я?

– Все офицеры изучают высшую математику, – я пожал плечами. – К чему вы?