Тут она поняла, что наш победный вальс провоцировал офицера, в руках которого все еще была наша судьба, остановилась и спросила:

— Итак, адмирал, когда мы уезжаем?

— Сейчас. Я человек слова.

Дауни был недоволен.

— Вопреки моей рекомендации. Я сказал ему, я просил адмирала… — и снова Дауни, казалось, говорил скорее с собой, чем с кем-либо в комнате, — разве можно быть уверенными, что это не временное затишье и завтра — или прямо сейчас — у пациента не будет рецидива? Пусть даже и не будет, но вы, Фицрой Фостер, по-прежнему ценный, незаменимый, уникальный. Не бесполезный. Нет, нет, нет. Если бы у меня был всего год, даже всего несколько месяцев на эксперименты с его телом, адмирал, мы могли бы исследовать, какие жизненно важные функции меняются. Ну хоть месяц, адмирал.

Пибоди покачал головой:

— Вы обещали доказательство и не смогли его предоставить. Я пообещал, что отпущу их, если таких доказательств не будет, и сдержу свое слово.

— Послушайте, послушайте, — сбивчиво заговорил Дауни. — Я понял, что случилось, понял. Я переборщил. Я виноват в том, что напугал его до безумия, — он ткнул в меня пальцем, — загнав в почти смертельный опыт. Вы знаете, что такое война, адмирал, когда вас обстреливают, когда кто-то нападает вас с ножом; вы знаете, что делает тело, чтобы выжить, как миндалевидное тело мозга реагирует автоматически. Если бы он был в одиночестве, как моя бедная дочь, он мог бы покончить с собой, чтобы убить мародера, сидящего внутри. Вы видели его лицо, вы видели, как он молился о смерти. Не так ли, Фицрой, не так ли?

— Так, — ответил я, хотя Кэм и цыкала на меня. Я пожалел Дауни. Я стал мягче, поскольку узнал, что месть разрушает нас, вот чему Генри научил меня перед отбытием. Да, мне действительно было жалко этого сукина сына Дауни. Он просто не понял и никогда не поймет. Он не мог взять в толк, что исчезновение Генри нельзя свести к железным законам биологии, химии и физики. Он никогда бы не поверил, что далекая церемония на затерянном острове на южном конце света, захоронение фотографий, может как-то повлиять на происходящее на другом острове за тысячи миль от него. Он не верил, что у Генри — или Крао, или Ота Бенга, или даже слонихи Топси — есть свобода выбора, когда они появляются, где и почему. Я сказал Дауни «да», потому что чувствовал: ему нужно какое-то утешение, ему нужно найти научное объяснение, иначе он сойдет с ума и я буду нести ответственность, мне придется взять на себя вину за его потемневшие глаза на всю оставшуюся жизнь.

— Вот видите, адмирал! — воскликнул Дауни. — Он был под круглосуточной охраной и не мог покончить с собой, как моя девочка. Вместо этого его клетки ускорились, а затем стерли все визуальные следы этого злоумышленника из его памяти и кожи, что привело к тотальной атаке на вражеский вирус. Разве вы не видите, адмирал, если мы оставим его, сможем бороться с этой чумой, найти вакцину, прежде чем болезнь ударит по нам снова. Потому что это чудовище ждет где-то там, где они все ждут, чтобы уничтожить нашу цивилизацию, разве вы не понимаете, что другого выхода нет?

— Это какая-то неправильная наука, адмирал, — перебила его Кэм. — У моего мужа никогда не было никаких проявлений. Последние фото доказывают, насколько он нормальный, прямо скука. И даже если бы мы признали — а мы этого не делаем, нет никаких доказательств, ни одной существенной улики, которая выдержала бы проверку в американском суде или лаборатории, — что у него когда-то был намек на эту болезнь, то теперь она явно изничтожена. Он такой же, как и любой другой человек.

Дауни повернулся ко мне.

— Останься, — взмолился он. — Я не могу потерять тебя, мой мальчик. Не могу снова потерять.

— Что скажете, мистер Фостер? — спросил Пибоди. — Если доктор Дауни прав, то вы спасаете от пандемии своих детей и внуков. Не хотите ли вы пожертвовать неделю своего времени, чтобы принести пользу общему делу?

— Думаю, дело и без меня не пропадет, — ответил я. — А я очень устал.

— А ваша жена? Теперь, когда она не боится за ваше будущее, может быть, она присоединится к нам?

— А вы продолжите работу? — с неподдельным интересом спросила Кэм.

— Конечно. Пентагон расследовал эту вспышку до того, как доктор Дауни был назначен главой группы. Эта инициатива остается одним из наших приоритетов.

— Думаю, — сказала Кэм, — я лучше вернусь к работе над лекарством от рака. Я придумывала другой подход к лечению, менее агрессивный. Фактически, я упомянула об этом господину Кларку, генеральному директору «Фарма2001», и он предложил связаться с ним, если мне понадобится предварительное финансирование.

— Только через мой труп, — буркнул Дауни. — И вы не покинете базу, пока не выполните определенные условия.

Он быстро изложил их. Мы должны были подписать имеющий обязательную силу документ, в котором говорилось, что любое разоблачение исследования, в котором участвовали доктор Дауни и его сотрудники, или нашего опыта, начиная с высадки ВМС на борт «Южного Креста», будет считаться нарушением Закона о шпионаже 1917 года, а виновным грозит немедленное тюремное заключение. Во-вторых, господин Фицрой Фостер согласился, чтобы его фотографировали один раз в неделю эмиссары по выбору Пентагона. В-третьих, если у пациента произойдет рецидив, его незамедлительно доставят в лечебное учреждение, определенное Центром по контролю за заболеваниями.

Как только мы с Кэм охотно подписали документ, Дауни схватил бумаги и торжествующе потряс ими в воздухе.

— Потому что он вернется, вы ведь знаете?! — воскликнул он. — И когда у вас случится рецидив, выхода не будет.

Он пытался последовать за нами, когда мы покидали комнату, но Пибоди, похоже, хватило событий за день, и он захлопнул дверь прямо перед его носом.

— Куда теперь? — спросил Пибоди, провожая нас к ожидавшему снаружи джипу. — Что дальше?

Этот, казалось бы, невинный вопрос привел меня в ужас.

Я мечтал освободиться от Генри с того рокового дня рождения в 1981 году, и теперь, когда мечта сбылась, правда заключалась в том, что я не знал, что мне делать со своей жизнью, куда теперь идти и как поступить дальше. Генри защищал меня от необходимости отвечать или даже задавать эти вопросы.

И теперь я был один.

Solo, solito y solo. Один-одинешенек.

Я скучал по нему. Я скучал по Генри.

Он покинул меня, потому что мертвые всегда в итоге нас покидают. Оставил меня без наставничества и компании. Откуда я мог знать, что дальше?

У Кэм, однако, было полно идей, планов и проектов. Генри никогда не посещал ее, и она не могла понять, как я чувствовал себя теперь, когда он исчез, ушел даже без объяснения, прощания или последнего совета. Скоро Кэм расскажет мне обо всех чудесах, что ждут нас впереди. А пока ей предстояло ответить на вопрос адмирала, и она указала на север.

— Домой! — засмеялась она. — Вот что дальше. Мы едем домой.

Ее энтузиазм, бурливший на протяжении всей поездки в Бостон, должен был быть заразительным.

Она говорила о том, что вернется к своему исследованию рака, лишившему ее обоих родителей. Если Генри убедили с помощью доброты и сочувствия прекратить свой злокачественный рост внутри меня, можно попробовать прибегнуть к такой же модели, не подвергая раковые клетки бомбардировке, как врага, а уговорить их снова стать здоровыми, стать партнером, а не опухолью.

Потом она говорила, что я гениально пишу коды и разбираюсь в компьютерах, и почему бы теперь, когда я не боюсь камер, не изобрести способ создания трехмерных представлений внутренних органов, почему бы не создать телефон, который мгновенно отправляет изображения, почему бы не сломать односторонний способ создания изображений, почему бы не предложить людям контролировать их визуальные образы, чтобы они больше не попадали в ловушку других, как я, почему бы и нет?

Она говорила о благотворительных организациях, которые мы могли бы создать, и о миллионах людей, которым мы могли бы помочь, если у нас все будет нормально с работой и с деньгами.