В ноябрьские дни 1968 г. в Карачи начали работу три советских исследовательских судна: «Наука», «Мыслитель» и «Владимир Воробьев». Почти год они бороздили воды Аравийского моря, обеспечив работу совместной советско-пакистанской поисковой экспедиции.
Мне пришлось не только бывать, но и плавать на «Науке», часто беседовать с научным руководителем экспедиции Я. К. Гололобовым и его пакистанским коллегой д-ром Масуд А. Барнеем. Результаты исследования показали, что плотность рыбы в прибрежных водах довольно велика. Из 200 ее видов 80 имели промысловое значение. Внимательно изучалась и кормовая база. Кроме того, были определены границы берегового шельфа, изучены районы, наиболее благоприятные для траления.
Гидрологи обнаружили на четырех «этажах» Аравийского моря принципиально различные водные массы. Оказалось, что настоящие океанские воды начинаются здесь с километровой глубины. Значительный слой занимают воды, пришедшие из Красного моря. Был найден и глубокий скалистый каньон, как бы продолжающий течение Инда по дну океана. Уже в первых плаваниях было собрано 15 т различных ценных экспонатов. Большинство из них пополнило музей Азово-Черноморского научно-исследовательского института рыбного хозяйства, проводившего экспедицию.
Приходившие в порт на короткий отдых капитан-директор «Науки» Леонид Плотников и другие моряки рассказывали много удивительных историй. Однажды на палубу вытащили пятиметровую акулу, порой после подъема трала команде приходилось спасаться от ядовитых зубов морских змей, а однажды трал поднял «экспонат», не имеющий ни малейшего отношения к ихтиологии, — самолетное крыло с двигателем английского производства. После такого сюрприза полсуток пришлось ремонтировать трал.
Однажды капитан сказал, что «Наука» уходит дней на 20 в Аден. Дело в том, что в рефрижераторах скопилось 230 т рыбы, которую нужно было перегрузить на встречные советские суда. А это, поверьте, оказалось не так легко. Через несколько дней к экспонатам моего личного музея прибавилась челюсть акулы, а вскоре пришлось наблюдать, как восемь моряков осторожно вынесли на палубу замороженного до каменного состояния морского окуня весом 262 кг.
Результаты экспедиции были высоко оценены пакистанской общественностью и прессой. Остается лишь пожалеть, что события сложились так, что ими пока не удалось воспользоваться в полной мере.
СПОР СТОЛИЦ
— Какая-то странная пошла мода размещать государственные столицы в деревнях. Так заявил в личном разговоре со мной один крупный чиновник из Карачи (поэтому я не могу назвать его имени), позволяющий себе роскошь слегка фрондировать. Затем, расшифровывая, а скорее пытаясь смягчить довольно смелое высказывание, он начал экскурс в историю.
— В самом деле, мир знает несколько искусственно созданных столиц. Во-первых, это Вашингтон, затем Канберра и, наконец, Бразилиа. Когда-то так был задуман и построен Санкт-Петербург. Что касается Исламабада, так это — детище Айюба.
Перенос столицы из Карачи действительно осуществлен М. Айюб-ханом. Это было вызвано самыми различными причинами — политическими, престижными и сугубо личными. Более того, он высказал идею, что ни один из существующих городов не годен для этой цели.
В марте 1959 г. была создана специальная комиссия по выбору места для строительства «города ислама». Председателем ее, по неожиданному стечению обстоятельств, стал генерал А. М. Яхья-хан, сменивший через десятилетие Айюба. Однако многое говорит за то, что Потварское плато заранее было облюбовано М. Айюб-ханом.
Стоя однажды на вершине холма Шакарпариан и наблюдая, как солнце садится за горную цепь Маргалла, М. Айюб-хан обратился к своим министрам с таким монологом:
— Здесь, на Потварском плато, осуществится моя мечта. Мы будем слышать вокруг голоса детей, их песни и смех, наблюдать, как они растут, и ждать, когда повзрослеют. Здесь они создадут свои семьи. Все классы моего народа равны для меня; каждый может внести свой вклад в осуществление этого грандиозного проекта, зарабатывать на жизнь, работать с удовлетворением. Здесь моя новая столица!
К этому заявлению, можно быть уверенным, прислушалась комиссия. Стоит добавить, что за холмами Маргалла, где в этот момент горел закат, была родная деревня Айюба.
Существовали и более глубокие причины. Правящей военной верхушке было удобнее иметь столицу на севере, по соседству с родовыми имениями. В любой ситуации здесь было легче сосредоточить бразды правления и контролировать действия беспокойных гражданских министров. Прямо говорилось, что новая столица может стать великолепным административным островом. На нем «слуги государства» будут изолированы от «толпы», от политических течений и непосредственного влияния могущественного бизнеса.
Консервативным мусульманским богословам льстило, что Исламабад явится не только центром крупнейшего мусульманского государства, каким был в ту пору Пакистан, но и столицей всего исламского мира.
В феврале 1960 г. М. Айюб-хан был официально избран президентом Пакистана, а 1 августа небольшой город Равалпинди, расположенный в 10 км к югу от Потварского плато, стал временной столицей страны. В октябре план строительства Исламабада был утвержден.
Карачи сопротивлялся. Быстро растущему гиганту не хотелось терять титул столицы. Правда, первые годы ничего не изменили. Почти все министерства, департаменты, иностранные миссии оставались у берегов Аравийского моря.
Появился еще один конкурент — Лахор, уже получивший к тому времени звание столицы Западного Пакистана, но претендовавший на большее. Честолюбивые «отцы города» выдвинули серьезный аргумент: здесь еще в 1940 г. родилась и оформилась идея создания Пакистана как самостоятельного государства.
Спор разгорался. Когда он был окончательно решен в пользу Исламабада, а министерства, ведомства и посольства одно за другим начали переезжать на север, Карачи еще раз продемонстрировал свою обиду. На очередных президентских выборах в январе 1965 г. городские избиратели проголосовали против М. Айюб-хана, отдав предпочтение Фатиме Джинне, сестре «отца нации» Мухаммада Али Джинпы.
И все же знакомый чиновник в своем довольно безапелляционном заявлении на какой-то период был прав. В сравнении с Карачи Равалпинди выглядел деревней, а архитекторы только-только склонились над проектами основных зданий Исламабада.
Место для него было выбрано удачно. Почти идеально ровная площадка, ограниченная горной цепью на севере и голубым зеркалом озера Равал-лэйк на юге, позволяла быстро провести необходимые коммуникации, распланировать площади, обеспечить город питьевой водой. Холм Шакарпариан, господствующий над плато, стал центром естественного парка. В 1968 г. неподалеку от смотровой площадки А. Н. Косыгин посадил дерево дружбы — молодую чинару, которая сейчас подросла и окрепла.
Планировал молодой город греческий архитектор Доксиадис, итальянцы работали над величественным комплексом Государственного секретариата, американцам были заказаны планы президентского дворца и парламента. Многие жилые дома начали проектировать английские архитекторы, а проект одной из вилл создал Корбюзье.
Хотя всем иностранным зодчим, планировщикам и строителям была предоставлена полная свобода для выражения творческой индивидуальности, пакистанцы желали видеть в рождающейся столице свои национальные черты.
В 1961 г. были вынуты первые ковши земли и уложены первые камни в фундаменты будущих зданий города. Раньше всех распахнул двери современный отель «Шахразад», называвшийся тогда «Пакистан хауз». Это была не только удобная гостиница с рестораном, баром и залами для приемов, одновременно здесь разместились учреждения и посольства. Когда в 1972 г. я улетал в Москву, на флагштоках возле «Шахразада» все еще развевались флаги четырех государств.
Второй была закончена главная мечеть. Легкость ее конструкции сочеталась с внутренней роскошью, характерной для эпохи Великих Моголов. Элементы моголь-ской архитектуры появились и в других строениях.
