Кинельган, всё это время сидящий рядом на асфальте, запрыгнул ко мне на сапоги, потоптался по ним несколько раз, и, обвив поводком мои ноги, побрёл в сторону с таким напором, что я начала терять равновесие. И мы с Яном покачнулись, оторвавшись друг от друга.

Ян усмехнулся, переведя взгляд вниз, на моё животное, по-доброму или нет — я не поняла, но забрав у меня из рук поводок, цмок меня распутал и, взяв за руку, повёл куда-то в сторону, где почти не было людей. Тудак, откуда доносился свежий солёный запах, и где воздух был пропитан прохладной влажностью.

Вскоре мы оказались на набережной. Море находилось в тени, освещённое лишь светом луны: полного налитого месяца, горящего дружелюбным жёлтым светом. Пляж пустовал, и мы в одиночестве спустились по ступенькам, и теперь шли по песку. Остановились у самой воды, где к берегу медленно прибывали тихо шипящие волны, и где ветер, не такой разгорячённый, как в охваченном гулянии городе, играл с моими волосами, обдавая холодком.

Я отцепила Кинли от поводка, пока вокруг было безлюдно, и он стал бродить по самой кромке берега с любопытством наблюдая за прибоем, а затем взлетел и стал кружить в воздухе недалеко от нас.

Ян обнял меня, закрывая от пронизанного сыростью воздуха, я прижалась к его шее лицом, обвив её руками, и прильнула к его коже губами, чтобы поцеловать. А затем он обернулся назад, и удостоверившись, что никто нас не видит, вызвал вспышки синих молний и туман — он обращался, прямо здесь, и брал меня с собой. Спустя короткое мгновение я оказалась сидящей верхом на своём драконе, и вслед за Кинли, он взмыл в воздух, и понеся по ветру, над тёмным глубоким морем.

Мне нравилось жизнь жизнью Яна, с ним самим, и я понимала, что он имеет твёрдые намерения меня не отпускать. У него было много знакомых везде, в мой стране и по всему миру, и мы приятно и весело проводили время, пока я училась несколько лет в художественной академии. Сбылась моя мечта — рисование стало не просто моим хобби. Мы часто бывали с друзьями, в шумных компаниях и тихих, дни проносились в гармонии, мы делали то, что нам нравится. Пока я занималась работой, Ян отлучался и отлавливал нечисть с земель порубежного мира. Или посещал навь, выполняя свои обязанности. Нас и правда, как и обещала, часто навещала Валентина. Так же к нам в гости наведывался Велес, но не без причин — он появлялся, когда ему нужна была какая-нибудь информация от цмока или обсудить их божественные дела.

Почти первое, что Ян сделал, когда мы вернулись из путешествия по Европе и от четы Нобиле — избавился от своего проклятия, насылаемого песней о Ящере раз и навсегда. Им пришлось потрудиться с Константином и Гаем, но они нашли способ, чтобы его снять. Чтобы оно не застигало его в самые неподходящие моменты, чтобы он больше не лишался неожиданно своих сил. Так что отныне Ян перестал целовать незнакомок.

Мы сыграли человеческую свадьбу, когда мне было двадцать четыре — несмотря на то, что я мало видела необходимость в браке, ещё с подросткового возраста не поменяв о нём своего мнения, дракон не мог позволить нам и дальше находиться в столь неопределённых отношениях — всё-таки цмоки издревле чтили и уважали традиции. После очередного его намёка на то, что он попросит фоков утопить меня, потому что драконы не благоволили незамужним — я согласилась. Раньше Ян часто донимал меня наставлением о том, что я должна буду выйти замуж — это было моей обязанностью из-за магии, которой я тогда обладала, и которую должна была передать потомкам. И я вышла. Просто так получилось, что за него.

Через два года родилась наша дочь. Полудракон. Мы назвали её Аней. На дни её рождения у нас в доме собиралась вся семья Яна. Почти вся. Валентина, Гай, Алексей с Вольгой и их детьми, Александра, даже Константин оставлял ад, чтобы увидеться с племянницей. Он всегда являлся в обществе костомах и каждый год приносил ей новую куклу, смастерённую из рубинов его подданными. На её десятилетие Ян, наконец, дал своё согласие на то, чтобы позвать Морану, и она приняла приглашение.

Мы прожили вместе долгую жизнь, полную счастья. Я занималась любимым делом — с успехом окончив художественную академию. Позже Ян помог мне открыть собственную галерею. Моё творчество было наполнено тем, чем я жила, и через что прошла в те далёкие дни, когда мне казалось, что мой мир, реальный и внутренний — навсегда разрушен; оно было наполнено тем, что я не забыла и не хотела забывать. Тем, что я хранила в себе и что навсегда врезалось в мою память, оставив отпечаток.

Я рисовала Константина, явившегося ко мне в образе чёрного духа, рисовала озерницу, певшую мне песни, костомах, прекрасную Барбару в виде призрака, защитившую меня от волков, Роксолану, трагически павшую в битве, изображала кладбища и могилы. Кому-то моё искусство казалось глубоким и наполненным, кому-то жутким и мрачным, но я находила его просто красивым. Я чувствовала покой по отношению к тому, в чём люди ощущали ужас. И вдохновлялась этим. Я видела начало там, где многие видели конец. И подобное взывало к упоению. Я меняла страх на лёгкость, я меняла бессмысленность жизни на вечность существования души. Я превращала разрушение в созидание. Я успокаивала тревоги, которые рождались из-за неспособности других людей смириться с потерями и смертью. Я верила, что своим творчеством я помогаю тем, кто хоть на миг останавливается у моих картин и вглядывается чуть дольше, чем было нужно во тьму — в ней они могли разглядеть уже не просто монстров, а надежду. Ведь в них можно было увидеть ночь, которая всегда была предвестником рассвета.

Мы с Яном состарились вместе — я приняла решение не пользоваться молодильными яблоками, ведь Ян был прав: это была моя последняя попытка найти прелесть в каждом отрезке человеческого существования, и я не хотела упустить ни один из них. И Ян проходил через это вместе со мной. Хотя возрастные изменения дракона и были фальшивыми — он использовал магию, чтобы мы выглядели милой душевной парой старичков.

Я умерла на девяносто седьмом году жизни, в собственной кровати, в окружении самых близких — мужа и дочери. Морана пришла за мной, как и обещала — пока моя семья осталась в яви улаживать вопрос с похоронами моего тела, которое не значило для нас уже ничего, но много для тех, кто считал нас близкими и друзьями — я отправилась медленной поступью за Мораной: по дороге, ведущей меня к Калиновому мосту.

Впервые я шла по нему сама, ступая по раскалённому металлу, не ощущая жара, не обжигаясь. Я пересекала его собственным призраком, своей душой. На рубеже, в деревянном тесном гробу я провела не много времени — в моём случае всё оказалось быстрее, чем мы все ожидали.

Мне почти нечего было вспоминать. У меня не было сотни воплощений. Не было тысяч лет, проведённых в обители живых. Кроме жизни, которая только что оборвалась, у меня были всего две другие. В первой я была животным — северным оленем, покинувшим стаю, живущим долгие годы в полном всепоглощающем одиночестве, умершим в уединении, забытым всеми, замёрзшим в холодном снегу в февральскую метель. Во второй, совсем короткой, я была маленьким мальчиком, которого в возрасте пяти лет насмерть сбил автомобиль. Моя душа вернулась в явь, пошла на новый круг рождения, потому что не смогла отпустить маму и папу, потому что успела узнать, что такое любовь, но не имела возможности получить её в достаточной мере, и отчаянно жаждала ещё. И после родилась Ава Аранская. Моя душа была совсем молодой, почти новой.

Мне сразу вспомнилась песня Велеса, которую он пел, сидя в лодке, медленно плывущей по млечной реке в ирий:

«Душа оленя вечной была, как вечным был зимний лес.

Как лес, что любил он всем сердцем своим, где мечты схоронил белый снег.

И вновь обернувшись сиянья комком, ступил в свою новую жизнь.

Столь странный путь, столь иной. Но счастливый. Шептал ему ветер — очнись…»

Велес знал. Он видел уже тогда меня насквозь, хоть и говорил, что это невозможно, не признаваясь даже Яну, что имеет такую способность. Конечно, он знал, ведь именно он переправлял души из нави в мир живых. Он знал о нас абсолютно всё.