Заклинание как песня льётся, пока у набережной разносится пожар, пока истлевают гектары парка, пока гремит гроза над головой — гроза войны, пока крик и выстрелы оглушают, закручиваясь в бесконечное эхо. Я читаю, не сбиваясь, пока последняя буква не оказывается произнесена. Напористой волной накатывает лёгкость. Волна освобождения проносится по моему телу, волна лёгкости и какого-то необычайного тепла. Моя рука больше не болит, я вглядываюсь в небо, надеясь, что вот-вот увижу, как рассеивается этот глубокий синий сумрак ночи, и ветер словно подхватывает не только мои мысли, но и меня саму.
Я почему-то больше не держусь, сильное дуновение увело меня куда-то в сторону, и теперь меня несёт по хребту к широкому крылу. Не понимаю, совершает ли Ян какой-то очередной манёвр, сбрасывая меня с себя снова, но моё тело соскальзывает с его спины. Уже соскользнуло. Я срываюсь с дракона, как с борта палубы во время шторма, и падаю в открытый воздух, лечу с неба вниз, быстро стремлюсь к каменной плитке, устилающей набережную, в свободном полёте.
Тепла становится всё больше. Мне очень жарко, в груди начинает жечь, там рождается боль.
Воздушное пространство не держит меня, рёбра горят, а в конечностях, наоборот, чувствуется я холод. Земля уже близко, я ничего не понимаю, но не боюсь, всё происходит быстро, и я не успеваю испугаться. Не пугаюсь, пока не хватаюсь за распирающие изнутри рёбра и не ощущаю вверху живота нечто липкое и горячее — собственную кровь. Перед соединением с асфальтом взираю на руки — они алые. Я ранена. Не получается осознать это до конца. И в самый последний момент меня хватают сильные руки Яна, прижимая к себе. Он в образе человека, обратился в воздухе, чтобы упасть вместе со мной и схватить в конце. И я падаю на него, он смягчает приземление. Но оно всё равно резкое. Я откатываюсь, и меня относит на несколько метров. Однако, почему-то ничего не чувствую, никаких ощущений в теле нет. Вокруг пыль, сажа и огонь — как в пекле. Мне кажется, я должна слышать запах гари и чего-то раскалённого, но ничего нет. Вижу лишь, как Ян поднимается, быстро настигает меня и, оказываясь рядом, падает на колени. Я не могу пошевелиться, не получается ни приподнять головы, чтобы повернуться к нему лицом, ни пошевелить даже пальцем. Ничего не могу сказать, лишь смутно понимаю, что пули, случайные свистящие пули снующих вокруг нас самолётов, всё же попали в цель.
Ян подхватывает меня, приобнимает за плечи и укладывает головой к себе на колени. Его ладонь опускается на мои ключицы. Кажется, я даже не моргаю. Его лицо каменное, но я знаю, что он всё ещё может меня спасти. Как всегда спасал. По-прежнему не боюсь. Однако, он этого почему-то до сих пор не делает. Сквозь мрак к нам пробирается некто знакомый. Валентина, она так же падает на асфальт возле нас. Я предугадываю, что сейчас кто-то из них достанет колбы с живой и мёртвой водой, и произнесёт заклятие. Но ошибаюсь. По некой неизвестной мне причине они упорно бездействуют. Над головой, там, где застыло каменное лицо Яна — там вижу проблеск света в ночи, проблеск более голубого оттенка неба. Там оно начинает светлеть. Хочу сказать ему об этом, ведь он не видит, прикованный нерушимым взглядом к моему лицу, но голос не рождается в горле. Губы не шевелятся. Мне всё ещё больно, но боль какая-то притуплённая, будто призрачная. Будто я вовсе не чувствую её, а лишь помню отголосок. И об этом тоже не сообщить. И Ян… Почему он не помогает мне? Почему не достаёт магическую воду, ведь она у него при себе, сомнений нет. А затем, наконец, прозреваю. Неожиданно натыкаюсь на ответ. Догадываюсь по слезам Валентины на лиловых глазах. По лицу Яна, белому как мел. Безэмоциональному, отсутствующему, опустошённому. Он спас бы меня, непременно, если бы это было возможно. Однако… У меня ничего не осталось, кроме мнимой, нереальной, воображаемой боли. Я ничего не могу сказать. Не моргаю. Не дышу… Потому что…
Умерла. Ещё в полете. Или в момент падения.
Я не жива.
А боль — я просто её помню. Мозг всё ещё функционирует, хотя сердце и остановилось. Внутренние системы моего тела отключились, но мозг ещё не успел. Потому что всегда перестаёт работать последним, пока нейроны и некоторые отделы продолжали активность, погибая медленнее. Значит, вот, что мы видим последним, когда умираем — слёзы близких, горечь их утраты и скорбь в выражениях лиц. Всё ещё видим это, когда наша грудь уже не вздымается, а кровь замерла в венах. Мы уже не живы, но ещё недолго всё понимаем. И за всем наблюдаем. Мы всё ещё рядом, когда они думают, что нас уже нет.
Ян молчит. Он лишь мягко проводит ладонью по моим ключицам, у основания шеи, и моя призрачная боль стихает, почти полностью. Будто стирается воспоминание о ней, и остаётся лишь малая часть. Не знаю, почему он это делает, не знаю, действительно ли понимает, что я всё ещё здесь и что мне это необходимо.
Мокрые дорожки слёз стекают по щекам Валентины. За её спиной появляется Гай, целый и невредимый. Я могу больше не волноваться за него. Утро ещё не пришло, битва разворачивается прямо возле нас, и вдруг возникает голос, слишком знакомый. Хриплый и низкий, который я больше не ожидала услышать. Это Велес. Он тоже здесь. Видит меня, точнее моё бездыханное тело, распростёртое на коленях у Яна. Мёртвое. Видит волков, подбирающихся, ещё не обращённых навечно в человеческие образы, не скованных из-за луны, которую пока не стёр рассвет. Его густые брови плотно сведены на переносице, выражение лица сурово, он что-то говорит, разочарованно качает головой, и до меня уже не доносится потерянный смысл.
— Была не была! — с интонацией решительности и в то же время яркого гнева восклицает он. Затем стучит о каменную плитку посохом, и столбы ослепляющего света извергаются при соприкосновении его с поверхностью земли.
Он вмешивается в эту войну, чего никогда не собирался делать, отгоняя от нас на метры, десятки метров оборотней, разделяя, словно чертой, их и нас. Кусок набережной становится подобием островка безопасности, всё рядом теперь не алое от огня, а серое, потухающее. Над небом медленнее, чем хотелось бы, развеивается ночь, и луна всё ещё ярка, а Ян всё смотрит на меня неотрывно, на то, какая я нерушимая, какая бесконечно бездвижная. И под плач Валентины, который на последок удивляет меня, который является полностью бессмысленным, ведь смерть не страшит меня, ведь смерть — не конец, под шёпот Александры, возникающей рядом, под молчание Гая, которое громче крика, Ян склоняется надо мной и шепчет:
— Не бойся. Я буду рядом.
Его глаза мерцают ультрамариновым, так ярко, как никогда. Мне мерещится, что крупицы этого голубого света, заточённого в его радужках, вырываются наружу и распространяются вокруг, медленно перемещаясь между нами, окружая мой силуэт и его. Они похожи… похожи на… на перелив пепла, которым исходят бессмертные навьи души. Исходят, когда их расщепляют.
Для меня время будто замерло.
— Прости за всё, — глухо говорит Ян.
Его голос полон страдания и скорби, такой настоящей, что я задаюсь вопросом напоследок, отчего же он разбит. Мы оба знаем, что последует за моей смертью. Она не конец; она лишь начало того, что меня теперь ждёт. Калинов мост, искупление, воспоминания о прошлых жизнях, водоворот Тьмы в озере на рубеже. Тьмы, в которую я уже ныряла…
Тьмы, в которую я ныряла, повторяется в моём сознании… Но эта мысль обрывается.
Однако, у них у всех такие лица… Подозрительно мрачные и разгромленные, как мне на мгновение кажется. С трудом могу различить их выражения и правильно распознать, потому что их от меня закрывают голубые блики глаз Яна, витающие повсюду, которые похожи на горящие звёзды, на пляшущие в метели снежинки. Они не падают на землю, они медленно перемещаются в пространстве, не унимаясь. И мне даже кажется, что они летят от меня в обратную сторону — вверх.
Поникнув от невидимой тяжести, опуская голову, упираясь лбом в мой лоб, закрывая глаза, Ян притягивает меня ближе, приникая к моему лицу, едва касаясь, почти не ощутимо, губами моих губ. И делает глубокий вдох, зачем-то втягивая в себя воздух, застывший в моих лёгких. Я всё ещё могу осознавать это прикосновение, как и ту оставшуюся горошину боли, которая вдруг исчезает, покидая меня навсегда, спустя несколько секунд после касания дракона, как будто он таким образом забирает моё последнее страдание. А вместе с ним — и нечто лично моё, какую-то странную часть меня, о существовании которой я ранее не подозревала, вытягивая наружу этим прощальным невесомым поцелуем. Потому что когда отстраняется, за его губами следует тонкая голубая лента свечения, похожая на ту частицу боли, материализовавшуюся, словно она была фрагментом моей души и он похищает её, вдохнув в себя.
