– Будешь?

Тимофей глотнул из алюминиевого горлышка. Не спирт, а что-то немецкое. Из негодной фотопленки они пойло гонят, что ли?

– Ох и дурак, а? – кивнул санитар в сторону Саламонова.

– Дурак. Но честный.

– Я и говорю. И как это на свете так дубово и встречно складывается? – Санитар приложился сам. – Не волнуйся, сержант, доставим в лучшем виде. Побило лейтенанта средненько, подлечат, вернут.

Дым слегка поразвеялся. Тимофей спешил к амбар-капониру, размышляя: уцелело ли в «додже» что-то из провизии? Нет, должно уцелеть. Нужно позавтракать или хотя бы пообедать и готовиться в дорогу. Времени не так много, придется далеко возвращаться, крюк солидный…

Но мысли о Саламонове не оставляли. Прав санитар: самая беда с такими людьми. Они дубово-встречные: вреда от них не счесть, но сами они честные и говорят правильные глупости. С дураком-вредителем проще: пресечь бурную деятельность, поставить землю копать или воду носить – вреда будет поменьше. А в крайнем случае можно отправить копать мерзлое и воду из-под льда добывать. Но это с вредителем. А с правильным дураком что делать? Он же не виноват ни в чем и только хорошего хочет, старается изо всех сил. Вон, кровь героически проливает. И как от него увернуться?

Догадывался сержант Лавренко, что даже после войны проблем в стране и мире останется море. Но об этом придется потом думать.

Оперативная группа уже докопалась до «доджа», от сержантской помощи отказалась, намекнув, что начальство должно питанием обеспечивать.

Варил Тимофей концентрат: запас воды имелся, спереть продукты фрицы не успели. Гороховый суп, щедро сдобренный тушенкой, уже вовсю побулькивал. Кашевар одним глазом поглядывал на котел, другим – на карту. Местоположение группы было понятно, но как выбираться, чтобы на немцев не напороться? Разумнее будет к кому-то прицепиться, лучше, конечно, к танкам с десантом. Но они на север идут, а нужно наоборот.

Пообедали усиленно, сготовленного харча и двум приблудившимся связистам хватило. Тимофей не без задней мысли подкормил голодающих: дивизионная связь иной раз побольше офицеров знает об обстановке.

Посоветовались опергруппой – решили «опель-пежо» на буксир взять. «Додж» мощный, упрет, а второй грузовик, если радиатор поменять, станет вполне годный. Радиатор подобрать можно: когда с первым ремонтом возились, убедились. А расшибленные борта и корма – пустяковое дело, неспешно можно будет сделать.

Водители пошли готовить технику, негодный к механике Торчок остался. Живо помыли-прибрали посуду и продукты, и тут Павло Захарович внезапно сказал:

– Тима, я до тебя хочу служебную тайну выдать.

Тимофей удивился:

– Вот на фига мне служебная тайна, Захарыч? Ты бы сказал, как нам к Будапешту по-быстрому и безопасному выйти – вот это я понимаю.

– Отож и так выйдем. Ты, Тимофей, разумный и аккуратный. Вон как мины клал – загляденье! Возрастом сопля, а башкой – сугубо взрослый.

– Спасибо за оценку, Захарыч, но к служебной тайне то отношения не имеет. Тайны – они должны на своих местах ждать, без разглашения.

– Все верно. – Торчок помолчал. – Но нас сегодня вполне могло убить.

– Вот тайна-то! Война же.

– Тоже верно. Но если ты, Тима, живой останешься, тебе теми делами заниматься придется. Тебя, конечно, допустят, подписку возьмут. Там, – Павло Захарович показал большим пальцем вверх, на дымное сырое небо, – в людях разбираются, никуда ты не денешься, нужен будешь. И это правильно. Но я тебе обязан сказать со своей невысокой колокольни. Иначе тебе мысль живо собьют, а ты наш, местный, и должен строго отсюда смотреть. Значит, так: все дело в технике. Ее и наши сделали, и немцы. Не то чтобы машина времени, но похоже. Ты частью уже догадываться должен…

Тимофей выслушал, вопросов не задавал. Захарыч был прав и не прав одновременно. Удивляться существованию разных линий-миров, которые «кальками» именуют, не приходится. О такой возможности фантастика еще до войны писала. Понятно, упрощенно все в художественных книжках, ведь не каждый читатель пожелает в физику и математику вникать. Но так-то обычное дело, наука на месте не стоит, изобретает. Жаль, конечно, что и немцы до такого прорыва додумались, но следовало ожидать: неглупы, гады.

То, что в некоторых линиях-кальках Советский Союз не устоял, тоже неудивительно. Враг не дремлет, силен, с ним только допусти ошибку. Нужно это учесть и поправить дело на месте. Они-то там, в мире Землякова и Нероды, осознали: пусть и сбитые с основного плацдарма, зацепились и устояли. В целом взаимопомощь и обмен опытом – очень правильное дело. Республиканской Испании вон как помогали, а здесь вообще свои. Это нормально.

И имеющиеся опасения – тоже нормально. Дело не в том, что тот мир накосячил и больше нет ему доверия. Вероятность ошибки всегда есть, тут только перепроверка, осторожность, и снова осторожность. У Павло Захаровича возраст и наследие нелегкой дореволюционной молодости, ему во всем видится вероятность умышленного обмана.

– Вот я и смотрю вчера: ведь такие, как Саламонов, с их чистыми глазами, пустой головой и звонким криком, нас в ад и заведут. Там завели, и у нас туда же тянут, – приглушенно бубнил Торчок.

– Ты, Захарыч, правильно опасаешься. Но это ведь вообще не секрет. Понятно, что чистосердечный горлопан-активист ничуть не лучше откровенного диверсанта. Работать по ним нужно, это да. Но и у нас, и в той «кальке», да и в любой доисторической и пещерной эпохе их – неугомонных дураков – хватает. Какая тут связь с нашими боевыми товарищами? Земляков вовсе не такой, а про Нероду даже не говорю. Понятно, есть и такие, как Тесликов. А куда же без них? Судя по результатам, с процентом человеческой глупости у них не лучше, чем у нас, скорее похуже. Согласись, ни с того ни с сего повернуть обратно в буржуинство – признак не самого высокого ума. Ну, теперь делают, что могут.

Торчок фыркнул:

– Что повернули, как раз не удивляет. Человек по большей части существо грешное, жадное и себялюбивое. У меня опасения про иное. Теперь усложнится все, даже не знаю, до какой степени усложнится. Это ж такая политика…

Понятно, о чем думал Павло Захарович. О генерале не упомянули ни словом, это даже в столь личном разговоре было лишним. Да, высотные там маневры, наверное, ни один истребитель так высоко не взлетит, разве что ракеты, которые скоро начнут запускать в космос. Но Тимофей знал генерала Попутного лично, побывал на краткосрочных курсах переподготовки, имел представление, как дело происходит и совершенствуется. Генерал Попутный готовил людей здешних, работал на Советский Союз, поскольку видел в нем основную опору и для своего родного мира. По сути, а есть ли разница, раз и тут и там люди вполне родные и понятные? Опасность ошибок и злоупотреблений это не снижает, но нельзя же от своих отказываться?

– Тут, Захарыч, нужно хорошенько думать и все учитывать. Ситуация непростая, так а когда она простой была? Будем думать. Как ни крути, сначала фашиста нужно добить. Я с командированными в десант ходил, повоевал порядком. В наших, оперативных, вообще сомнений нет. Собственно, ты и сам знаешь. Об остальном будем думать.

Торчок одобрительно крякнул:

– Отож того и хотелось. Ты, Тима, головой обстоятельный не меньше, чем минометной сноровкой. Даже не верится, что от горшка два вершка.

– Но-но! Я, между прочим, отец семейства. Там уж Тимофеич скоро на горшок сядет рулить. Расскажи лучше про эту свою знакомую, что туда попала.

– Отож можно…

Павло Захарович рассказал о своей сослуживице, которую тяжело ранило во время боев во Львове. Вроде как совсем голову девчонке разнесло разрывной пулей, но эвакуировали в ту «кальку», там медицина все же заметно вперед продвинулась, спасли и вылечили. Пришла в себя, успела осмотреться, теперь переписывается с Торчком. Жить там определенно можно, хотя первое время она сильно ругалась. Понятно, комсомолка, здешнего воспитания, тяжело в капиталистическое прошлое возвращаться. В смысле, в капиталистическое будущее или… Не суть важно. Старший лейтенант Земляков во время своих регулярно-нерегулярных командировок исправно доставлял корреспонденцию. Вроде как без всяких вычеркнутых цензурой мест.