Потом немец провел артналет на Шерпены, потом вновь по дороге. Тимофей сидел в каске: понятно, от прямого попадания не спасет, но земля сыпалась с потолка на голову и за шиворот, что было неприятно. Самое страшное – оказаться всерьез заваленным: говорят, люди живо с ума сходят. Но тут ничего не поделаешь, сиди и жди.

Мысли Тимофея неудержимо обращались к Чемручи и Плешке, к последней сельской зиме. Казалось, давным-давно то было, но из памяти не выдавишь. А ведь прилетит фашистский снаряд – и ничего там не узнают, хотя, может, уже и вообще не помнят.

Фрицы перешли на минометы, мины шлепались рядом, но это было привычнее. Тимофей достал флягу и тут обнаружил, что в дверь отчаянно скребутся. Артразведчики, что ли, проведать вздумали?

Боец Лавренко выдернул стопорную лопатку, и в блиндаж скатились двое. Измазанный лейтенант сел, судорожно принялся отряхивать фуражку.

– Чего запираешься, боец? Перетрусил?

– Дверь разрывами распахивает. А у меня тут склад ценного имущества, – объяснил Тимофей, не любивший нелепых подозрений в трусости.

Лейтенант невидяще уставился на катушки кабеля, слишком плотно нацепил фуражку и строго сказал:

– Мы тут переждем. Фашист головы поднять не дает.

– Переждите, конечно, товарищ лейтенант. Воды хотите?

Офицер глотнул, передал флягу спутнику – младший сержант с новенькими, необмятыми погонами приложился, закашлялся, как от водки. Было видно, что человек первый раз под обстрелом. Лейтенант, наверное, тоже не очень опытный, но держится.

– А что такое «Склад КНН»? – строго уточнил офицер.

– Я, товарищ лейтенант, не знаю. Меня поставили охранять, подробностей не сообщали.

– Понятно. Отсиживаешься, значит, в теньке.

– Я не напрашивался, – кратко намекнул Тимофей и покосился на погоны гостей со скрещенными пушками. – А вы куда идете?

– Еще и любопытствуешь со скуки? – Лейтенант явно был на взводе.

– Никак нет. Просто если на дивизионный ПНП, так артразведчики в соседнем блиндаже, а сам их передовой-наблюдательный ближе к селу. А если вы к полковым пэтэошникам направлялись, так поворот от дороги проскочили. Там ровиком и к ходу сообщения нужно, румынской каской на палке обозначено…

– Вот какой кладовщик осведомленный, – бледно усмехнулся офицер.

– Я не особо осведомленный, просто на плацдарме с самого начала, – сдержанно объяснил Тимофей, пропуская мимо ушей обидное «кладовщик».

– Товарищ лейтенант, да скажите вы бойцу, вдруг он знает, – пробормотал младший сержант. – А то еще долго искать будем.

– Нам к самоходкам нужно пройти, – небрежно сказал лейтенант. – Назначен командиром взвода.

– О, так они в Шерпенах стоят. Тут километра полтора будет, прямо по дороге, – указал направление Тимофей.

– Да были мы в этих твоих Шерпенах. А там говорят: «Прошли, возвращайтесь, проскочили», – с досадой процедил нервный лейтенант.

– Вы, наверное, до полкового капэ прошли, нужно было вернуться – и сразу в сады справа. Сейчас немец с минами угомонится, покажу.

Обстрел слегка поулегся, и Тимофей, прихватив котелок и бутылку, пошел провожать гостей. Те на пустые посудины смотрели слегка дико, и на то, как дверь «опечатывал», тоже.

До Шерпен дошли довольно спокойно, ложиться пришлось только трижды. Тимофей сдал нового офицера самоходчикам, попросил знакомого мехвода поделиться соляркой, если она есть. Сами-то самоходки с неприличным собачьим прозвищем ходили на бензине, который применять для осветительных целей в особо ценных складах не рекомендовалось: мигом пожар устроится.

Закупоривая бутылку, Тимофей кивнул в сторону непрерывной стрельбы на севере у Пугачен:

– Надо думать, серьезно?

– А то. Навалились фрицы. Готовься, Тимоха, будет дело.

Мехводу следовало верить – опытный человек, первый раз еще прошлым летом горел, под Курском.

На обратном пути, не таком уж длинном, Тимофей дважды угодил под минометный налет. Пришлось сворачивать к ходу сообщения. Дополз, с облегчением скатился в траншею. Так оно втрое длиннее, но надежнее. Что-то совсем уж немцы остервенели.

Бутылка пованивала. Вытирая руки и бормоча неодобрительное, Лавренко двигался через позиции третьей роты. Траншеи и блиндажи здесь были надежные, вырытые еще родным Тимкиным батальоном. Сейчас их занимала рота новая-молодая, еще не обстрелянная.

– Да вы бы поправили! – заорал Тимофей, перекрикивая разрывы на дороге и тыча рукой в осыпавшийся задний бруствер. – Самих же посечет!

Бойцы в пиджаках и рубахах жались ко дну укрытия и смотрели так, будто к ним на японском самурайском языке обращаются. Вторая линия обороны, а страху-то… Между прочим, все вооружены новенькими карабинами с хитро складывающимися штыками-иглами. А кое-кто здесь с одной саперкой бегал.

Сердитый боец Лавренко двинулся к своему надоевшему хуже пшенки складу, выглянул из траншеи и увидел горящие на дороге машины.

Огнеопасную бутылку Тимофей разумно оставил в траншее. Перекидывая за спину автомат, добежал до дороги. Мины сейчас шлепались ближе к первой линии траншей, можно было не опасаться. Сначала казалось, что машины подбиты, потом боец Лавренко осознал, что грузовики столкнулись, а подбита только одна. Вот не повезло шоферам. Тент направлявшейся к переправе полуторки уже порядком полыхал, встречный грузовик – сероватый, трофейный – парил пробитым радиатором, в кабине слабо ворочался окровавленный водитель.

Тимофей распахнул дверь:

– Жив?! Вылезай, не сиди.

– Нога… Ногу мне…

Да, человеку повезло меньше, чем его тупоносому грузовику. Тимофей помог водителю сползти на землю, уложил в кювет. Бедро у шофера порядком кровило.

– Пережми, я щас.

– Пакета нет, – стонал раненый.

Тимофей, не оглядываясь, кинулся к горящей полуторке – в кабине, навалившись на баранку, сидел водила. Стоило распахнуть дверцу, как боец сам безвольно и охотно повалился на руки. Боец Лавренко закряхтел: тяжелый. С трудом оттащил в сторону, еще и кобура нагана за бурьян цеплялась, якорем тормозила.

– Полежи-ка, – прохрипел Тимофей бесчувственному раненому и метнулся к грузовику. Если там снаряды или что-то вроде того, долбанет так, что… А склад-то КНН в двух десятках шагов.

Полуторка горела чадно, но это пока только промасленный тент пылал. Тимофей принялся сдирать-срезать со стоек брезент, благо штык висел под рукой. Для начала полыхнуло в лицо так, что боец Лавренко завопил матом. Но клинок штыка был наточен в бритву, горящие клочья поддавались, удавалось вышвыривать их из кузова сапогом.

– Партизан, там чего? – заорали снаружи.

– Не ссыте, пустая машина. С той стороны тент дерните!

Горящий тент с треском пополз на сторону, его оттащили подальше от машины.

– Ну и где вы… ходите?! – задыхаясь, спросил Тимофей у артразведчиков.

– Так а если машина груженая – и того?.. – справедливо заметил Толич.

Тимофей, не отвечая на глупые вопросы, свалился с дымящего кузова, принялся неловко расстегивать штаны: левое обожженное запястье жгло немилосердно, следовало срочно обработать старым народным способом. Боец Лавренко напрягся, замычал от боли, но продолжил, ибо должно стать легче.

– Что тут? Шоферы живы? – вопросил подбежавший офицер.

– Ранены. Один тяжко, – откликнулись оказывающие помощь раненым артиллеристы.

– Иван, за руль сядешь, раненых в санбат, а машину – обратно. Понял? – распорядился старший лейтенант-корректировщик. – Партизан, ты как?

– Виноват, товарищ старший лейтенант. – Тимофей пытался застегнуть шаровары.

– Да ладно, лечи, что я, не понимаю. Молодец, видели, как ты на машину запрыгнул. Спас транспортное средство, проявил личную сознательность. Я скажу, чтобы на тебя наградной написали. Сейчас езжай с Ванькой в санбат, там тебе руку посовременней обработают, а потом сюда вернетесь. И чтоб не заблудились, нам машина позарез нужна. И живее, живее, бойцы!

– Понял. – Тимофей, кусая губы, укачивал зверски пекущую руку.