— Как Эмили? — зачем-то спрашивает она, сделав маленький глоток обжигающе-горячего эспрессо.

— Эмили? — похоже, Ксавье удивлен этим внезапным вопросом. — Почему ты о ней спросила?

— Мне все равно, — безразлично отзывается она, неопределённо пожимая плечами. И поспешно добавляет. — Только не начинай снова принимать желаемое за действительное.

Но это ложь.

Очередная чудовищная ложь.

Ведь, похоже, ей совсем не все равно.

Сковавший сердце лед на поверку оказывается вовсе не многометровым слоем вечной мерзлоты, а лишь хрупким инеем при первых осенних заморозках.

Освобождение — не более чем призрачная иллюзия, полуночный морок, созданный воспаленным сознанием.

На самом деле его никогда не существовало.

Какой кошмарный неизбежный фатализм.

— Мы расстались. После неё были и другие. Знаешь… — он выдерживает длительную паузу, привычно потирая переносицу. — Я много раз пытался, но так и не смог больше никого полюбить. Ты всегда затмевала всех. Глупо это, наверное… Зачем я вообще об этом говорю? Как был дураком в шестнадцать, так и остался.

Ему всегда так просто давались такие невероятно сложные признания.

Всегда такой мягкий.

Искренний.

Открытый в своих чувствах.

Всегда совершенно ей неподходящий.

Могла ли она быть неправа, оставив его одного в унылой больничной палате много дней назад?

Вопрос — чистой воды формальность.

Она знала ответ все эти годы.

— Ксавье… — Уэнсдэй невыносимо странно вновь произносить его имя. — …какой твой любимый цвет?

Но она хочет сказать вовсе не это.

Аддамс опускает взгляд на темно-коричневую ароматную жидкость в миниатюрной чашке.

Эспрессо жутко кислит из-за сбитого помола. Отвратительная кофейня.

— Цвет? — его голос звучит совсем растерянно. — Не знаю… Синий, наверное. И чёрный.

Ну конечно.

Могло ли быть иначе?

Определенно, нет.

И она наконец находит в себе силы сказать то, что должна.

— Прости меня, — шепчет Уэнсдэй одними губами, совсем не будучи уверенной, что он её слышит.

Вопреки ожиданиям, сказать такое до странности легко.

Но все остальное — неимоверно сложно.

У неё все ещё есть выбор.

А может, и нет.

Может, выбор — тоже иллюзия.

— У меня рейс вечером. Обратно в Италию. Ты… мы… — Аддамс никак не может подобрать слов. Она на минуту прикрывает глаза, а потом резко выдает на одном дыхании. — Ты мог бы поехать со мной.

— Что? Ты серьезно? — Ксавье нервно усмехается и качает головой. Расслабленные черта лица вдруг неуловимо искажаются, становясь жестче. Холоднее. Увереннее. Никогда прежде она не видела у него такого выражения. — Конечно, нет. Ты вообще осознаешь, что говоришь? Ты предлагаешь мне все бросить и, очертя голову, снова мчаться за тобой непонятно куда и непонятно зачем. Но мне уже не шестнадцать… И ты уже однажды бросила меня. Я не готов переживать это снова.

— Забудь, — она решительно подскакивает на ноги, расплескав остатки эспрессо, и уродливое коричневое пятно растекается по гладкой столешнице.

Она не должна быть здесь.

И не должна ничего чувствовать.

И он тоже.

— Мне пора, — Аддамс поспешно отворачивается и делает уверенный шаг в сторону двери.

— Уэнсдэй! — Ксавье хватает её за запястье. — Господи, да почему ты сразу же уходишь? Почему… почему ты все время решаешь за нас обоих?! Спроси хоть раз меня!

Она резко оборачивается, и их взгляды сталкиваются в извечной борьбе, в которой никогда не было победителя.

Тело пронзает знакомым электрическим импульсом, и перед глазами расцветают образы нового видения.

Мягкие снежные хлопья кружатся в воздухе, ложась на витиеватые перила на балконе её квартиры. Зимой в Милане почти всегда снежно и туманно — и в этом его особенная прелесть.

Позади раздаётся звук знакомых шагов — Ксавье всегда ходит чертовски громко, вечно нарушая столь важную для неё тишину — но она уже привыкла.

— Ты жутко непунктуален… Сколько можно опаздывать? — с легким недовольством ворчит Уэнсдэй и отворачивается от окна, скрестив руки на груди.

И вдруг осекается.

Он стоит на одном колене, протягивая бархатную коробочку с кольцом.

Внутренне она всегда ожидала чего-то подобного, помня о странном видении, настигшем в безумно неподходящий момент. Но все равно не была готова.

Тем более — так.

Бессмысленная дань банальнейшим традициям — ему всегда чудовищно важно, чтобы все было, как полагается.

— Я спросил благословения у твоего отца… — осторожно начинает Ксавье таким тоном, словно она до сих пор не поняла, к чему он ведет. — И он очень обрадовался. Уэнсдэй Аддамс, ты…

— Заткнись. Меня сейчас стошнит.

— Извини, — ему хватает ума выглядеть немного смущенным. — Ну так что? Да, нет, возможно?

Уэнсдэй тяжело вздыхает.

«Ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше».

И молча протягивает левую руку с приподнятым безымянным пальцем.