— Мне не нужна семья, которая не принимает мой выбор… Что толку жить в золотой клетке и быть несчастной? Моя семья — это ты. И мы будем очень счастливы…

Молодой Донован Галпин подхватывает невесту на руки и кружит в танце. Летят длинные юбки ослепительно белого платья. Летит изящная фата.

Летят перед глазами образы, и картинка видоизменяется.

Улыбающаяся Франсуаза кладет на стол перед мужем тест с двумя полосками. Но на его лице вместо ожидаемой радости возникает выражение растерянности.

— Ты не рад? — улыбка девушки медленно угасает.

— Нет, что ты… Конечно, я рад, — его голос звучит совсем неуверенно. — Но тебе не кажется, что мы слегка торопимся? Я ведь только стал помощником шерифа… Как мы будем растить ребенка на такую маленькую зарплату?

— Я не сделаю аборт, — решительно заявляет Франсуаза, резко подскакивая на ноги. — Я ни за что не убью своего ребенка.

Картинка вновь меняется.

За незашторенными окнами — глубокая ночь. На заднем фоне раздается надрывный детский плач. Франсуаза Галпин в помятом домашнем халате, с небрежным пучком на голове, поднимается с постели и вяло плетется к детской кроватке. Прижимает кричащего младенца к груди, бережно качает на руках, нежно проводит пальцами по светлым кудряшкам. Ребенок постепенно затихает, и она осторожно возвращает его в кроватку. Где-то вдалеке хлопает дверь, и маленький Тайлер снова разражается оглушительным плачем.

В комнату входит его отец.

— Где ты был? — требовательно спрашивает Франсуаза, принимаясь вновь укачивать сына.

— Зашел к Майку посмотреть матч.

— От тебя пахнет алкоголем.

— Я выпил немного пива. А что, уже нельзя? — в его интонациях вдруг звенит металл.

— Пока я сижу дома с нашим сыном, ты развлекаешься с друзьями! — девушка повышает голос, пытаясь перекричать неуклонно нарастающий детский плач.

— Я много работаю! И мне нужен отдых!

— Тебе нужен отдых от собственной семьи?!

— Черт, с тобой в последнее время невозможно нормально разговаривать!

Какофония из громких криков и надрывного плеча исчезает, сменяясь новым видением.

Франсуаза сидит на полу скромно обставленной кухни, захлебываясь в рыданиях. Настенные часы показывают половину третьего ночи. Пронзительный детский плач режет слух, но она продолжает сидеть на холодном кафеле, судорожно всхлипывая и зажимая уши руками.

Снова водоворот из смазанных образов.

И новая локация.

Франсуаза посреди чащи леса. Сидит на коленях совершенно обнаженная, в длинных растрепанных волосах запутались сухие листья и мелкие ветки, тело бьет мелкой дрожью. Она медленно подносит руки к лицу… И визжит от ужаса. Пальцы испачканы свежей кровью.

И секунду спустя — очередная вспышка.

— Нет, пожалуйста… Я ведь даже ничего не помню… Умоляю… Не забирай его… Позволь мне видеться с ним… Я не смогу без сына…

Франсуаза горько рыдает, уткнувшись в собственные руки, закованные в наручники. Голос шерифа доносится откуда-то издалека.

— Ты убила человека. Я больше никогда не подпущу тебя к Тайлеру. Прощай.

И еще одна вспышка.

Полутемная спальня. На фоне снова негромко хнычет ребенок. Но окружающий интерьер кардинально разнится со скромной обстановкой в доме шерифа. Здесь все говорит о том, что хозяева совсем не испытывают нужды в деньгах. Огромная кровать с мягким черным изголовьем. Мягкий черный ковер на мраморном полу. Большое зеркало в половину стены, в котором отражается женщина с гладкими черными волосами, собранными в высокий хвост.

Аддамс вдруг понимает, что это вовсе не Франсуаза Галпин.

Это… она сама.

Уэнсдэй непонимающе взирает на собственное отражение — такое привычное, и в то же время непохожее. Здесь она выглядит гораздо старше.

Словно прошло не меньше десяти лет.

Плач ребёнка на заднем плане усиливается, и она, совершенно не контролируя происходящее, подходит к детской кроватке из темного дерева.

Оттуда тянется маленькая пухлая ручка.

Уэнсдэй машинально протягивает свою, и вдруг замечает блестящий ободок обручального кольца на безымянном пальце.

Она не успевает отойти от шока увиденного, когда растерянный взгляд падает на плачущего младенца. У него чёрные волосы точно такого же оттенка, как её собственные. Немного притихнув, ребенок вдруг широко распахивает глаза.

Насыщенно-зеленые глаза.

Когда видение заканчивается, Уэнсдэй с трудом осознает происходящее. В висках пульсирует острая боль, разум затуманен, сердце неистово стучит. Она несколько раз моргает, стараясь сфокусировать взгляд. Пытается пошевелиться, но почему-то не может.

Машинально бросает взгляд на собственные руки — тонкие запястья закованы в тяжелые проржавевшие кандалы. Oh merda.

— Ох, Уэнсдэй… — дрожащим голосом едва слышно шепчет Энид.

Аддамс не без труда поворачивает гудящую голову в сторону соседки, ощущая, как по виску стекает горячая липкая кровь. Синклер сидит у противоположной стены, уперевшись подбородком в колени, и тихонько всхлипывает.

Франсуазы Галпин нигде не видно.

— Я же говорила, чтобы ты не приходила… — блондинка тяжело вздыхает, пряча лицо в ладонях. Толстые цепи, покрытые уродливой ржавчиной, позвякивают при каждом движении.

Уэнсдэй не отвечает, стараясь сосредоточиться на разработке нового плана, но перед глазами то и дело встают образы недавнего видения. Проклятого видения, настигшего в самый неподходящий момент.

Почему в самом конце, после калейдоскопа чужого прошлого, она внезапно увидела… свое возможное будущее? Совершенно парадоксальное будущее, кардинально противоречащее её главным принципам. Огромный дом. Обручальное кольцо. Младенец с зелеными глазами, подозрительно напоминающими глаза… Усилием воли она заставляет себя забыть об этом.

Этого еще не случилось.

И никогда не случится.

Видения о будущем туманны, и они показывают лишь возможный вариант, а не окончательный исход.

Но если она сию же секунду ничего не предпримет, у неё не будет будущего — ни того иррационального из видения, ни какого-либо иного.

Уэнсдэй обводит ангар цепким немигающим взглядом. Похоже, все это время мать Тайлера действительно жила здесь.

В самом дальнем углу небрежно брошен грязный продавленный матрас, рядом с ним — хлипкий табурет, на котором стоит помятая металлическая кружка и валяется несколько шприцов и упаковка ампул. Аддамс прищуривается, пытаясь рассмотреть название препаратов, но с такого расстояния это не представляется возможным. Шестеренки в воспаленном мозгу принимаются вращаться, подсказывая возможный ответ на вопрос, почему Франсуаза не обратилась в Хайда в момент сражения.

Вполне вероятно, после долгих лет заточения в психиатрической лечебнице под воздействием препаратов, подавляющих трансформацию, она больше не способна делать это по первому желанию.

У любого яда есть противоядие. И раз существуют лекарства, заглушающие альтер-эго монстра, есть и те, что его пробуждают.