— Не защищай его. Ты вряд ли хорошо знаешь моего брата, раз всерьёз думаешь, что ему не наплевать на кого-то, кроме самого себя, — хлёстко припечатывает Мартен, на несколько секунд становясь ужасно похожей на ту дерзкую девчонку, чью фотографию Аддамс видела в украденном личном деле. — Ты понятия не имеешь, о чём сейчас говоришь. Если хочешь знать, вся моя семья — сборище грёбаных моральных уродов. Мамаша сплавила меня в этот поганый престижный университет, лишь бы только я не мешалась под ногами. Отцу всегда было наплевать, мы даже не общались. А Ксавье просто послал меня нахрен, когда я умоляла его о помощи, ясно?! Во время вступительных я сбежала из дома, приехала к нему, умоляла пожить хотя бы несколько дней, а он взял и захлопнул дверь у меня перед носом!

Клеманс резко умолкает и напряжённо сводит брови на переносице — очевидно, такая бурная продолжительная тирада далась ей нелегко. Посеревшее лицо с ввалившимися щеками приобретает страдальчески-болезненное выражение, грудь тяжело вздымается под тонкой тканью рубашки, а пластиковая вилка выпадает из ослабевших пальцев. Несколько секунд изнеможённая девушка содрогается в беззвучных рыданиях, а потом с явным усилием отворачивается к стене и с головой зарывается в тонкое одеяло.

Растерянная Уэнсдэй машинально моргает, будучи сбитой с толку от такой неожиданно острой реакции. Не то чтобы она всерьёз верила в тёплые родственные отношения в семье Торпов — воспоминания о рассказе их соседки были ещё свежи — но даже не могла представить, что всё окажется настолько плачевным. Выходит, громкие слова Ксавье были просто враньём, и всё это время профессором двигала вовсе не братская любовь, а эгоистичное чувство вины.

Внезапное открытие изрядно обескураживает. Oh merda, она ведь действительно совсем его не знает… Впрочем, наплевать. Сейчас это не имеет совершенно никакого значения. Куда важнее сосредоточиться на плане побега.

Поскольку Клеманс всем своим видом демонстрирует нежелание продолжать разговор, Аддамс переключает внимание на другую пленницу.

— Что именно они с вами делают? — этот вопрос вырывается у неё против воли. Вряд ли понимание мотивов ненормальной семейки поможет на пути к свободе, но Уэнсдэй важно узнать, к чему стоит готовиться в случае неудачи. — Зачем всё это?

Откровенно говоря, она не особо надеется на ответ, ожидая, что Дивина снова впадёт в полубезумное состояние. Но девушка только тяжело вздыхает и отодвигает в сторону контейнер с недоеденной кашей. Несколько секунд она хранит молчание, разглядывая собственные руки, стянутые тугими верёвками, а потом наконец начинает говорить — медленно и монотонно, словно зачитывая наизусть заученный текст.

— Ласлоу считает себя непризнанным гением, а мать ему в этом потакает. Старуха совсем чокнутая, а Роуэн… Вообще-то он очень разговорчив. Любит поболтать во время… осмотров, — Флоренс выделяет последнее слово особенной интонацией и горько усмехается самыми уголками потрескавшихся губ. — Его папаша подцепил здесь какой-то вирус и умер. Поэтому он хочет создать человеческий организм, невосприимчивый к разной заразе. Вроде как модифицирует генетический код, а потом… подсаживает эмбрионы. Но пока ничего не получилось… Они все оказались нежизнеспособны.

Oh merda. Такого Уэнсдэй не ожидала.

Попросту не могла представить, что всё может оказаться настолько серьёзно — даже весьма поверхностных познаний в генетике оказывается достаточно, чтобы прикинуть, какая колоссальная подготовка требуется для подобных экспериментов.

Это дело не одного дня и даже не одной недели. Чтобы незаметно оборудовать всем необходимым заброшенную лабораторию, потребовались месяцы, если не годы.

И за всё это время никто из окружения профессора совершенно ничего не заподозрил.

Просто поразительно, насколько невнимательными подчас бывают люди.

— Его мать считает, что гораздо легче управлять людьми, у которых шаткая психика. Иногда она приходит сюда и читает нам проповеди, чтобы мы искренне поверили, что служим благому делу… — Дивина на секунду умолкает, неопределённо дёрнув худенькими плечами, а потом понижает голос до вкрадчивого шёпота и сконфуженно выдавливает признание. — Наверное, я бы и правда поверила… Если бы была здесь одна. Но Клем не позволила мне. Не знаю, что со мной было бы, если бы не она.

Аддамс машинально косится налево и упирается рассеянным немигающим взглядом в сгорбленную спину, укрытую пожелтевшим одеялом. А ведь сестра Торпа провела в одиночестве целый год — беспомощная, обессилевшая, исхудавшая, исполняющая отвратительную роль живого инкубатора в руках двух безумных психопатов. Страшно вообразить, что ей пришлось пережить за эти бесконечно монотонные месяцы. Как ей вообще удалось не свихнуться за такой долгий срок?

Тоскливое чувство безысходности давит тяжёлым дорожным катком — и как бы сильно Уэнсдэй ни пыталась гнать прочь неуместные мысли, липкий страх ползёт мурашками вверх по позвоночнику. Прежде её чертовски сильно увлекали истории громких преступлений, таинственных похищений и нераскрытых убийств. Вот только в жизни это оказалось совсем не таким интригующим, как на страницах многотомных уголовных дел. Теперь она чувствует себя древнегреческой богиней Персефоной, заточённой безжалостным Аидом в подземном царстве, но это сравнение отнюдь не кажется поэтичным. Оно кажется по-настоящему жутким.

Время тянется невыносимо медленно, а похитители никак не возвращаются.

Промаявшись бесплодным ожиданием примерно час, Аддамс сдаётся — неловко складывает на подушку скованные руки, безуспешно стараясь принять наименее неудобную позу, и в конце концов ложится на спину. Мышцы неприятно тянет, то и дело сводит болезненной судорогой.

Но организм реагирует на стресс вполне закономерным образом, словно активируя энергосберегающий режим — глаза закрываются сами по себе, и очень скоро она проваливается в прерывистый тревожный сон без сновидений.

А когда просыпается от тихого звона лязгнувшего замка, не сразу осознаёт, где именно находится. Приходится несколько раз моргнуть, чтобы сфокусировать осоловевший взгляд — а мгновением позже Уэнсдэй поворачивает голову влево, чтобы увидеть обоих Ласлоу, склонившихся над кроватью сестры Торпа. Они о чём-то переговариваются на фоне едва различимого шёпота — слова разобрать невозможно, но интонации кажутся встревоженными.

Oh merda, что произошло?

Аддамс резко садится, отчего цепь наручников натягивается, и стальные браслеты снова впиваются в припухшие ноющие запястья.

Но она едва замечает это, интуитивно предчувствуя неладное.

Нехорошая догадка подтверждается моментально — мамаша Ласлоу переступает с ноги на ногу, немного подвинувшись в сторону, и Уэнсдэй тут же видит, как на отброшенном к изножью одеяле растекается крупное багровое пятно.

Заметив движение в соседней клетке, похитители обмениваются взглядами — словно ведут между собой бессловесный диалог.

Роуэн неопределённо поводит плечами, Джеральдина удовлетворённо кивает с таким видом, будто они только что успешно пришли к консенсусу. Но к какому?

— Что случилось?! — на заднем плане громко взвизгивает едва проснувшаяся Дивина. — Что с ней такое?! Клем! Клеманс! Господи!

— Угомони их. Живо, — коротко и безапелляционно приказывает мамаша Ласлоу таким тоном, будто отдаёт команду верному цепному псу, и Аддамс моментально делает вывод, что роль организатора в преступном дуэте принадлежит именно этой грузной коренастой женщине.

— Нет! Скажите, что с ней, пожалуйста! — в дрожащем голосе Флоренс слышится подступающая истерика. Однако она не решается ничего предпринять — продолжает сидеть на кровати, хотя её руки не прикованы к прутьям изголовья, а только связаны между собой. — Клем! Прошу вас, помогите ей!