— Ах нет, моя милая, уж не взыщите. Вы мне очень симпатичны, но мой муж…
Дальше! Иди дальше, Овечка, мир велик, Берлин велик, в конце концов должны же попасться тебе добрые люди, ведь дети — это благословенье божие, мы живем в век ребенка…
— Да, кстати: мы ожидаем ребенка…
— Подумаешь, какая важность! Должны же рождаться на свет дети, правда? Только, когда дети, страшно портится квартира… Сами понимаете: бесконечная стирка пеленок, пар, чад, а у нас такая хорошая мебель. И потом дети царапают полировку. Я с удовольствием… только вместо пятидесяти марок надо бы запросить с вас по меньшей мере восемьдесят. Ну, не восемьдесят, так семьдесят…
— Нет, благодарю вас, — отвечает Овечка и идет дальше.
Ах, она видит прекрасные квартиры, светлые, солнечные, прилично обставленные комнаты: миленькие пестрые занавески, чистые, светлые обои… «Ах, мой милый Малыш…» — думает она.
Дверь открывает этакая пожилая дама и приветливо смотрит на молодую женщину, которая лепечет что-то насчет ожидаемого младенца. Да, конечно, всякому, у кого есть глаза, одно удовольствие смотреть на эту молодую женщину… Но затем; пожилая дама говорит молодой, с сомнением глядя на ее синее, изрядно потертое пальто:
— Да, милостивая сударыня, только меньше чем за сто двадцать марок никак не могу сдать. Видите ли, восемьдесят я плачу домовладельцу, а ведь и мне надо на что-то жить, у меня такая маленькая пенсия…
«Ну, почему, — думает Овечка, — почему у нас так мало денег? Было бы их чуточку побольше! Чтобы не трястись над каждым пфеннигом! Как было бы тогда все просто, жизнь была бы совсем другая, и Малышу можно было бы радоваться, ни о чем не думая… Почему?» Мимо с шумом проносятся роскошные автомобили, для кого-то открыты гастрономические магазины, и есть люди, которые зарабатывают столько, что не знают, куда девать деньги… Нет. Овечка этого не понимает…
Вечерами мальчуган часто приходит раньше нее и ждет в комнате ее возвращения.
— Ничего? — спрашивает он.
— Пока ничего, — отвечает она. — Но ты не отчаивайся. У меня такое чувство: завтра я непременно что-нибудь найду… О господи, как озябли ноги!
Но говорит она об этом лишь затем, чтобы чем-то отвлечь, занять его. Правда, ноги у нее действительно замерзли и промокли… но говорит она об этом для того только, чтобы он больше не истязал себя думами о квартире. Потому что после таких ее слов он тут же бросается снимать с нее туфли и чулки, растирает ей ноги полотенцем и согревает их…
— Так, — с довольным видом говорит он. — Теперь как будто согрелись, только надень шлепанцы.
— Хорошо, — отвечает она. — Завтра я непременно что-нибудь найду.
— Ты не должна так надрываться, — говорит он. — Днем раньше-днем позже — невелика разница. Я и не думаю отчаиваться.
— Да, да, — отвечает она, — я знаю.
Зато она уже близка к отчаянию. Все бегаешь и бегаешь, а толку что? За те деньги, которыми они располагают, просто нельзя найти ничего мало-мальски сносного.
Теперь она все дальше забирается в Восточный и Северный районы города: бесконечные, безобразные многоквартирные дома-казармы, перенаселенные, вонючие, шумные. Ей открывали жены рабочих, говорили: «Хотите посмотреть? Отчего ж не посмотреть? Но снять все равно не снимете: вам у нас не понравится».
И Овечка осматривала комнату с пятнами на стенах… «Да, клопы были, но мы их вывели синильной кислотой». Расшатанная железная кровать… «Можно, конечно, и коврик постелить, если пожелаете, только убираться труднее…» Стол, два стула, на стене несколько крюков. Это все. «Ребеночка ждете? Пожалуйста, мне наплевать, если прибавится еще крикун, у меня самой таких пятеро.
— Право, не знаю…— нерешительно говорит Овечка. — Может зайду еще…
— Не зайдете, голубушка, — отвечает женщина. — Я сама все это пережила, у меня тоже была раньше хорошая комнатка. Знаю, как трудно на это решиться…
Да, решиться на это трудно. Это — дно, это конец, это отказ от всякой личной жизни… Замызганный деревянный стол, здесь он, тут она, в кровати хнычет ребенок…
«Ни за что!» — думает Овечка.
А если она уставала, если ломило поясницу, она тихонько говорила себе:
— Подождем еще немного.
Да, решиться на это трудно, женщина права, и как хорошо, что решиться трудно, потому что в конце концов получилось совсем по-другому…
Как-то в полдень заходит Овечка в москательную лавку на Шпенерштрассе купить пачку персиля, полфунта жидкого мыла, пачку соды…
Вдруг ей становится дурно, в глазах темнеет, и она едва успевает ухватиться за рулон, чтобы не упасть.
— Эмиль, скорей сюда! — кричит хозяйка. Овечке подают стул и чашку горячего кофе, она приходит в себя и шепчет, извиняясь;
— Я совсем убегалась…
— Это и напрасно. Немножко побегать в вашем положении не мешает. Но не слишком много.
— Что делать, — в совершенном отчаянии говорят Овечка. Что делать, я должна найти квартиру!
И у нее вдруг развязывается язык, она рассказывает лавочнику и его жене о своих бесплодных поисках. Должна же она когда-нибудь выговориться, ведь при мальчугане все время приходится держать себя в руках.
Лавочница, высокая худая брюнетка с желтым, морщинистым лицом, слушает ее, и вид у нее очень суровый.
Ее муж, краснощекий здоровяк, без пиджака, стоит в глубине лавки и весь лоснится от жира.
— Да, — говорит он. — Да, голубушка, они подкармливают зимой птиц, чтобы те не погибли от голода, а вот нашего брата…
— Вздор, — перебивает его жена. — Не болтай зря. Лучше пораскинь мозгами. Ничего не придумал?
— Что я должен придумать? — недоумевает муж. — Германский союз служащих! Смех, да и только. Засранский — вот как он должен называться.
— Уж наверно, — ворчит женщина, — она сама до этого додумалась, только без твоих грубостей. Ты ей для этого не нужен. Думай еще. Ничего не придумал?
— Да о чем ты? А ну, говори прямо. Что я должен придумать?
— Да ты же знаешь — Путбрезе!
— А, ты все о квартире? Это о квартире для них я должен подумать? Так бы прямо и сказала!
— Ну так как насчет Путбрезе? У него не занято?
— У Путбрезе? А он разве сдает? Что он может сдавать?
— Да там, где у него был мебельный склад! Ты же знаешь!
— Впервые слышу! А если он и сдает свой насест, то как она туда по жердочкам взбираться будет? Это в ее-то положении!
— Вздор, — говорит жена. — Послушайте, голубушка, идите пока домой, отлежитесь как следует, а часикам к четырем заходите снова, и мы вместе отправимся к Путбрезе.
— Спасибо, большое спасибо, — отвечает Овечка.
— Чтоб мне сквозь землю провалиться, если они снимут у Путбрезе, — говорит толстяк Эмиль. — Чтоб мне сквозь землю провалиться вместе со всей своей лавочкой.
— Вздор, — отвечает лавочница.
Овечка идет домой и ложится отдыхать. «Путбрезе, — думает она. — Путбрезе. В этом имени что-то есть, кажется, на этот раз действительно выгорит».
И она засыпает, очень довольная своим легкий обмороком.
КВАРТИРА, КАКИХ МАЛО. ПУТБРЕЗЕ ПЕРЕВОЗИТ ВЕЩИ. ЯХМАН ПОМОГАЕТ.
Пиннеберг приходит вечером домой, как вдруг на него наставляют электрический фонарик и из темноты раздается: '
— Стой! Руки вверх!
— Что это тебе вздумалось? — недовольно ворчит он: последнее время его настроение оставляет желать лучшего. — Откуда у тебя фонарик?
— Он нам совершенно необходим, — радостно отвечает Овечка. — В наших новых хоромах лестница не освещается.
— У нас есть квартире? — не спрашивает, а выдыхает он из себя. — Ах, Овечка, неужели у нас есть квартира?
— Есть! — торжествующе отвечает Овечка. — Самая настоящая квартира! — И, помолчав, добавляет:— Конечно, если понравится, окончательного ответа я еще не дала.
— Господи боже! — в его голосе звучит тревога. — А вдруг ее тем временем сдадут?
— Не сдадут, — успокаивает его Овечка. — Сегодня она еще за мной. Сейчас пойдем смотреть. Ешь поскорей.
