Только она это промолвила, почувствовала за спиной привычный живительный жар. Услышали ее старейшины, истинный облик для борьбы с супостатом вернули. Глянул на нее Финист и застыл от восхищения. Даже в те дни, когда гуляла Жар-птица в хороводе веселых подруг, называясь его невестой, ее нетленная краса не так ярко сияла. Или это просто старые чувства вспыхнули после долгой разлуки?
Перевел взгляд Финист на свои искалеченные ноги и тяжко вздохнул:
— Я бы пошел за тобой, любушка, да, боюсь, только стану обузой.
Ничего не отмолвила Жар-птица, лишь крепко, как прежде, поцеловала, и не смог не ответить на ее жаркий поцелуй Финист. Потеряли они счет времени, словно вновь перенеслись в светлый Ирий, где нет ни боли, ни слез, где за спиной у обоих сияли пламенные многоцветные крылья. Так бы до окончания времен и не размыкали объятий. Да раздался на дороге стук копыт, и пришлось Финисту и Жар-птице вновь в человеческом облике прятаться. На добром коне в бурмицком панцире, опоясанный мечом и увенчаний шеломом с бармицей к кузнице подъехал славный богатырь Иван-царевич.
— Люди добрые, — обратился он к Жар-птице с Финистом. — Не видали ли вы невесты моей — Царевны-ненаглядной красоты, дочери царя этого государства? — спросил он.
— Где видали — теперь уж нет, — понуро отозвался Финист. — Унес ее Кощей в свои темные чертоги. Не смогли мы его остановить. Хоть на бой вышли всем миром. Даже меня супостат одолел и калекой оставил.
— Знать бы, где он скрывается! Я бы жизнь положил, чтобы невесту свою найти и отомстить!
— Ну вот тебе, любушка, и попутчик, — сказал Жар-птице Финист. — А я хоть сам идти не могу, но скую меч-кладенец, который сумеет уничтожить Кощея.
* * *
В самых темных глубинах зловещей Нави, там, где царят вечный холод и мрак, куда не проникает ни единый луч солнечного света, зато стекается вся слизь и гниль, стоят чертоги из черепов сложенные. Охраняют те чертоги чуда подземные, навьи неприкаянные, лиходеи и душегубы, умершие дурной смертью, да так в содеянном и на раскаявшиеся. На воротах стоит Лихо Одноглазое, на сторожевых башнях караулят злая Недоля, Горе да Кручина, Обида да Беда. Ни пешему, ни конному нет сюда пути. А если кто и доберется, заживо по косточкам растащат.
В царской палате на золотом троне сидит сам Кощей обиду свою пестует. А в палатах поменьше, забранных золотыми решетками, выходящих в закрытый сад с золотыми цветами и деревьями, томятся бедные пленницы, дочери княжеские да боярские. Краше всех Царевна-ненаглядная красота. Каждый день приходит к ней Кощей спрашивает: «Пойдешь ли за меня замуж?», каждый день получает отказ. Только знает царевна, долго это продолжаться не может. По крупице выпьет супостат из нее жизнь, как из других царевен, с которыми она гуляет в саду между золотых ветвей да цветов, самоцветами украшенных. С каждым днем становятся девицы прозрачней горного хрусталя или адаманта, сохнут и чахнут, а их место занимают другие.
Такая доля ожидала и Царевну-ненаглядную красоту. Вот как-то раз сидела она в саду под деревом с золотыми плодами. Горькие слезы точила, о друге милом сердечном Иване-царевиче вспоминала.
— Как ты там, мой бедный Ванечка, сокол ясный ненаглядный? Помнишь ли свою сизокрылую голубку? Кручинишься, разузнать о судьбе ее горькой пытаешься? Али, сраженный злым недругом, сгинул в бесплодных поисках? Али оплакал потерю, смирился и забыл?
— Как я могу забыть тебя, лада моя? Как могу о тебе не помнить? Полонила ты навсегда мое сердце, а что до недруга, так мы с ним еще поквитаемся.
Испугалась Царевна-ненаглядная красота, глазам своим не поверила, решила, что чудится ей. Но нет: вот он воочию стоит, ее ненаглядный жених Иван-царевич, в золотом саду, живой и невредимый. Пала на грудь к любимому Царевна-ненаглядная красота, орошая ее слезами.
— Не плачь, лада моя, не кручинься, милая. Я тебя из полона твоего вытащу.
— Да как же ты вытащишь, Ванечка? — еще пуще заплакала Ненаглядная красота, прижимаясь к любимому, пытаясь на него наглядеться.
— Одолею супостата и освобожу весь полон, — пообещал Иван. — Мне б только узнать, где выползень поганый погибель свою прячет.
— Так это всем в Нави известно, — всхлипнула бедная Царевна — Вон он, заклятый дуб! — указала она на возвышающееся на утесе неподалеку от хором мертвое дерево. — На нем висит сундук, в сундуке лежит яйцо, а в яйце — Кощеева смерть. Вот только еще ни одному отважному витязю или могучему богатырю не удавалось туда добраться. Кого не растерзала злокозненная навь, того сам Кощей в камень обратил!
— Не бойся за меня, лада моя ненаглядная. Не испугаюсь я козней нави, дойду до дуба, добуду иглу, одолею злодея, вернемся мы домой и заживем с тобой душа в душу.
Крепко поцеловал Ненаглядную красоту на прощание Иван-царевич и отправился в путь. Едва он ступил на дорогу, ведущую к заклятому дубу, преградила ему дорогу злокозненная навь. Чудища жуткие и безобразные, великаны многорукие, змеи шестиглавые, разные гады ползучие, настолько уродливые и злобные, что не нашлось им места на Земле. Достал Иван-царевич выкованный Финистом меч-кладенец и храбро вступил в бой. Принялся сечь и кромсать он жутких чудовищ, отсекать головы с зубастыми пастями, разбивать каменные панцири, рубить железные когти и ядовитые жвала.
Вместе с другими пленными княжнами да царевнами следила за битвой из дворцового сада Ненаглядная красота, замирала от страха за любимого, а все равно не могла наглядеться. Какой Иван удалый, да отважный, как он любит ее, коли не побоялся в темную Навь пробраться, в бой с ее порождениями вступил. Не сосчитала царевна, сколько чудищ поганых уничтожил ее милый, однако меньше их не стало. Набросились они на Ивана всем скопом, к стене придавили. А тут явился не запылился и сам владыка Нави поганый царь Кощей.
— Что у нас тут? — скривился он, разглядывая пришельца. — Никак опять человеческим духом в моей Нави повеяло? Жалкий, глупый, влюбленный мальчишка решил, что сумеет добыть мою смерть? Не бывать этому. Как же мне с тобой, таким дерзким, поступить? Слугам моим на растерзание отдавать тебя даже жалко, а в камень обращать скучно. Сделаю я из тебя золотую статую. Надо же новой моей невесте Царевне-ненаглядной красоте подарок к свадьбе сделать.
Не смогла сдержать крика царевна, видя, как закручивается вокруг ее любимого вихрь злого гибельного колдовства.
— Говорила ж я тебе, Ванечка! И меня не спас, и сам погибнешь!
— Думаешь, ты первая такая? — вздохнули другие царевны. — Наши женихи тоже пытались нас вызволить, да только теперь их кости ненасытная навь глодает!
— А выползень поганый, сгубив родных и любимых, потом заводит речь о сватовстве.
— Смотрите, что это там?
Увидели пленные царевны, как на месте черного вихря запылал ярый огонь, от которого половина чудищ растаяла, а еще треть ослепла. И руки бедного Ивана, уже застывшие и покрывшиеся золотой пленкой, снова стали живыми и подвижными.
— Не пойму, Кощеюшка, о какой невесте ты при живой жене говоришь? — как гром среди ясного неба раздался исполненный горечи мелодичный голос.
Вихрь рассеялся, а между Кощеем и Иваном встала женщина невероятной красоты с вещими грозными очами и сияющими крыльями за спиной.
— Думал, коли, нарушив брачную клятву, спрятался от меня в самых темных глубинах Нави, я тебя разыскать не сумею? Али ты забыл, что иголку, на конце которой смерть свою спрятал, мне отдать собирался? Али запамятовал, как мы с тобой у священных ракит в кругу плясали. Ну так я тебе напомню.
И с этими словами она завела песню и пустилась в пляс, да такой огневой и зажигательный, что даже самые суровые стражники на месте устоять не смогли. Все чуда подземные, гады безобразные, лиходеи да душегубцы, которые охраняли хоромы да держали Ивана, закружились в вихре стремительного хоровода. Не в силах противиться волшебным движениям плясуньи, они притоптывали ногами и лапами, выкидывали невероятные коленца, клацая клыками и цокая когтями, устоять на месте не могли. Даже Лихо Одноглазое, Горе с Кручиной, Недоля с Бедой и Обидой присоединились к огневому вихрю. Да что там Лихо. Не сумел удержаться и сам царь Кощей. Ноги сами против его воли принялись вить веревочки, выбивать сложные дроби. А потом и вовсе пошли в присядку и кувырком. Один лишь Иван, едва стражи о нем забыли, пустился бежать в сторону дуба и уже почти вскарабкался по стволу на ветку, где висел сундук.
