– Тогда вот что. Сегодня поступили мужские двубортные костюмы из Германии, все размеры, черные с едва заметной полоской. Поеду в Пермь – захвачу вместе с сапожками, если, конечно, тебе он нужен. Я бы советовал. С деньгами, если премии не хватит, помогу.

– Думаю, хватит. Вези свою немчуру. Когда в Пермь и по какому поводу?

– Буду через неделю. Вызывает шеф, Гуриненко, начальник всей службы снабжения объединения «Пермнефть». Старик собирается на пенсию, решил обкатать меня в должности первого заместителя, чтобы потом, видимо, посадить в свое кресло.

– Молодец, Леня! Растешь! Не вздумай отказываться. И сразу же сделай заявку на хорошую квартиру. И не на какой-нибудь Бахаревке-Крохалевке, а на Комсомольском проспекте или на Ленина требуй.

– А ты почему у своих директоров квартиру не просишь? Сколько будете в своей избушке ютиться?

– Квартиру еще не заработал – это раз, потом: не сможем мы с мамой жить без бани и сада-огорода – это два.

– Ну, как знаешь. И все же не тяни, прижми своих академиков. Мол, женюсь, некуда невесту вести, изба не позволяет. Не дадите квартиру – к вам перееду! Все, давай прощаться.

– Давай. Приедешь – позвони!

– Обязательно. Да, как довезла Марина ягоды?

– Довезла только половину, а вторую выпросили всякие попрошайки.

– Скажи ей: нельзя быть такой доброй! А ягод мы еще насобираем. Обнимаю, пока!

Дорога от института до дома, если не вмешивались какие-то непредвиденные обстоятельства, занимала около сорока минут. Этого времени было достаточно, чтобы воссоздать прошедший рабочий день, разложить его «на плюсы», то есть на то, что было сделано, и «на минусы» – на то, что не удалось сделать. Постепенно такие «разборки» стали привычными, даже системой, не позволяя откладывать дела «на потом» и исключая всякую бестолковщину. Но в этот раз думать об институтских и других делах не хотелось. Мешало приподнятое настроение, вызванное телефонными откровениями с Мариной и Леонидом. И только выйдя из трамвая, проходя мимо будки с телефоном-автоматом, он вспомнил, что сегодня не звонил Вере Ивановне. Он вошел в будку и набрал ее номер.

– Вера Ивановна, добрый вечер, – заговорил он, услышав, что она сняла трубку. – Извините, что звоню так поздно…

– Я знаю, что вы сейчас спросите о письме из Горького, от Риммы Степановны, – перебила она его и вздохнула. – Нет письма… Мы отправили ей письмо полторы недели назад. Даже если бы его везли на лошадях, она бы давно его получила и, конечно, ответила нам. Мне кажется, что-то случилось. В общем, я решила лететь в Горький… завтра утром. В моем кабинете меняют линолеум, так что у меня есть день-два свободных. Очень удобный случай. Только, Саша… – Вера Ивановна замолчала, но тут же заговорила снова: – Нине Михайловне о моей поездке, пожалуйста, не говорите, хорошо?

– Да, ей лучше не говорить, вы правы. Скажи ей – она тут же помчится за вами в аэропорт. Ради Гали она готова лететь хоть на Луну.

– Это верно. Возвращусь – сразу позвоню.

– Удачи вам, Вера Ивановна!

Дома на вопрос матери, нет ли новостей от Веры Ивановны, Александр, отвернувшись, чтобы она не увидела его бегающих глаз, ответил, что новостей никаких нет и что каждый день приставать к нему с этим вопросом не надо. Нину Михайловну такой резкий ответ сына удивил, но она ничего не сказала и ушла в свою спальню. Весь следующий день Александр провел на стендовой буровой, где испытывался объемный двигатель последней модификации. Домой приехал поздно и, чувствуя, что от первого же вопроса матери может «расколоться», сослался на усталость и прилег на диван. Вдруг кто-то постучал в дворовую калитку. Нина Михайловна недоуменно пожала плечами и, накинув на плечи шаль, пошла открывать дверь. И тут же вернулась, поддерживая бледную осунувшуюся Веру Ивановну.

– Ни за что не угадаешь, откуда прибыла наша дорогая гостья, – обратилась Нина Михайловна к сыну. – Ухаживай за Верой, пока я соберу что-нибудь на стол.

– А вот и угадаю – из Горького, – Александр понял, что скрывать обман от матери уже не имеет смысла. Он помог Вере Ивановне раздеться и усадил за стол. Нина Михайловна придвинула к ней тарелку с шаньгами и пирожками, мед, кружку заваренного чая.

– Вначале попей чайку с медом и шаньгами, потом будешь рассказывать, что ты наездила. – Заметив, что сын пытается что-то сказать, одернула его: – А ты пока помолчи, тоже мне заговорщик! Я ведь сразу заметила, что ты ходишь сам не свой, но решила подождать, когда сам все расскажешь. Ну и дождалась. Вы без меня все решили…

– Не сердись, Нина, – Вера Ивановна отодвинула недопитый чай. – Не до ссор сейчас. Горе у нас всех большое. Не знаю, как об этом сказать… Нет больше Риммы Степановны, вот…

– Что ты говоришь, подруга? – Нина Михайловна даже привстала со стула, на котором сидела, но снова села. – Я все понимаю и не сержусь на вас, что вы со мной не посоветовались. Ну, решили съездить – и решили! Что теперь?.. Хотя меня позвать надо было. Вдвоем что ни делай – все надежнее. Ну, хватит ныть, это я о себе. Значит, прилетела ты, пришла к ней, а ее нет, переехала. Так было, Вера?

– Не к месту что-то ты разговорилась, Нина… Ее совсем нет. Умерла наша Римма Степановна, понимаешь?

– Как это умерла? Совсем, по-настоящему?

– А как еще умирают? Кроме как по-настоящему, никак.

– Господи… За что ты так ее? Она же человек была замечательный. – Нина Михайловна посмотрела на сжавшегося в большой человеческий комок сына. – Правда, сынок? Галю нашу как могла спасала. Что бы с ней было, если бы не она? – Нина Михайловна посмотрела на икону со Спасителем. – Я так тебя просила помочь Римме Степановне! На коленях перед тобой стояла, а ты… – Она не договорила, поднялась, махнула на икону рукой и, пряча плачущее лицо, вышла из кухни.

– Давайте накапаем ей валерьянки и пойдем к ней. Ее нельзя сейчас оставлять одну, – сказал Александр, роясь в домашней аптечке.

После выпитых валерьяновых капель Нина Михайловна чуть отошла и даже попыталась шутить:

– Совсем распустилась. Чуть что – и сразу в слезы! За Риммой Степановной, что ли, собралась? Ну, рассказывай, Вера, все по порядку. Как это было. Обещаю – слез не будет!

– Ну, прилетела я, нашла дом, квартиру, – совсем тихо заговорила Вера Ивановна. – Дверь открыла молодая женщина, лет тридцати пяти – тридцати шести. Пригласила войти. Я вошла, а там куча детей – от малышей до почти взрослых. Половина из них – она сказала – приемные. Узнав от меня, что я приехала к Римме Степановне из Перми, вначале замялась, но тут же, разговорившись, рассказала о ней все, что знала и что с ней произошло.

А произошло вот что. Квартиру, в которую Римма Степановна должна была переезжать, отремонтировали быстрее, чем ожидалось, и надо было в нее въезжать. Муж Риммы Степановны был в командировке. И ей пришлось самой руководить погрузкой-разгрузкой, так как у них было много дорогой посуды, зеркал и хрусталя. Но она с этим справилась и даже помогла грузчиками и машиной переехавшей в их старую квартиру многодетной семье. Нервов при этом потратила, конечно, немало. И еще она ждала какое-то письмо из Перми. И когда оно наконец пришло, она была на седьмом небе. Тогда же Римма Степановна пообещала, что вскоре приедет за книгами, которых была целая библиотека, и оставит многодетным хозяевам свой новый адрес, чтобы в случае, если к ним придет письмо из Перми, они могли переправить его на этот новый адрес.

Действительно, через несколько дней за книгами приехали молодые люди, но без Риммы Степановны… Они рассказали, что с острым сердечным приступом Римму Степановну доставили на скорой в больницу, где она и скончалась. Ее сын, сообщили они, на похороны не успел, но побывал на могиле матери. Причем был один. Вот все, что я узнала, – закончила Вера Ивановна.

– Спасибо тебе, Вера. Теперь и мы с Сашей будто побывали в Горьком, так ты хорошо передала происшедшее с этой удивительной женщиной.

– Сейчас так хочется говорить о ней самыми высокими, самыми громкими похвальными словами, – поддержала подругу Вера Ивановна. – И все равно их будет мало, чтобы оценить все, что она сделала для Гали, а значит, и для нас. – Вера Ивановна поднялась и стала прощаться. – Поехала я, как говорят хохлы, до дому, до хаты.