Вечером, обойдя с тыла сероводородную лечебницу на горе и сойдя с обрыва по оставшимся ступеням, она сбросила вниз циновку и на следующее утро блаженствовала в уединении с полным комфортом.

Солнце, пылающие камни. Синий небесный купол – парашют, несущий Землю во Вселенной, откуда море кажется голубоватой каплей на ладони. Наполненность и одновременно пустота времени, сладость и горечь. Магия греческого пейзажа, созерцание которого почему-то порождает ощущение, что ты можешь из него исчезнуть в любой момент. Краткая мысль о смерти в юности вызывает острое, почти эротическое наслаждение. С возрастом близость её в обозримом будущем – оледенение и дрожь. А у греков смерть всегда рядом. На ресепшн в отеле висит в траурной рамке фото молодого человека, видимо, сына или племянника хозяев. И даже в самые ослепительные дни здешние женщины ходят в чёрном, они всё время по кому-то носят траур. Боятся ли они смерти или не думают о ней, чужестранцу не понять.

Снимая в своём укрытии мокрый купальник, она неосторожно встала во весь рост и попала в поле зрения мужчины, поднимавшегося к пещере. Того самого, что заговорил с ней накануне. Он глянул на неё и не сразу отвёл глаза, а она присела за камень.

И почему-то стала представлять, кем может быть этот мужчина в обычной жизни. И как она могла бы познакомиться с ним и даже начать встречаться. У него тёплый взгляд и твёрдое тело. И наверняка он несвободен, есть у него жена и дети, может, и внуки. Это у неё нет внуков, потому что её дочь, которую уход отца ранил гораздо больше, чем её саму, не торопится выходить замуж, тем более заводить детей.

И живут они, конечно, в разных городах. Возможно, завтра-послезавтра он уедет.

Она сидела на циновке и смотрела, как бегущая волна ударяет в глыбу с почти идеально круглой промоиной, точно проделанной сверлом, и сквозь неё с силой устремляется струя, а потом вода отступает и снова образует волну. Как будто эта струя была фаллосом, страстно проникавшим в отверстие снова и снова.

Из-за плеска моря она не слышала, как он поднялся к её убежищу и постучал о камень, который её скрывал. Тогда он спросил громко:

– К вам можно?

Она обернулась полотенцем и ответила, как будто он постучал в её дверь:

– Войдите.

Дальнейшее произошло так быстро, что оба не сразу пришли в себя. А когда решились глянуть друг на друга, то одновременно расхохотались. Легко и беззастенчиво. Он, обычно чрезмерно щепетильный, не чувствовал себя виноватым за то, что пошёл на приступ безо всяких предисловий. А она не смущалась тем, что так легко сдалась.

Чуть позже он спросил:

– Так как тебя зовут?

– Греческим именем – Елена. А тебя?

– Греческим именем – Александр.

…Дочь царя Геро по воле родителей готовилась стать жрицей Афродиты и жила уединённо в башне у моря. Они увиделись с Леандром в Сеете на празднике в честь прекрасной богини и, пронзённые стрелами Эрота, воспылали взаимной любовью. Но родители Геро никогда не согласились бы на их брак. Они тайно стали мужем и женой. Каждую ночь Леандр переплывал Геллеспонт – между Сестом и Абидосом пролив самый узкий. А путеводной звездой среди волн служил ему факел, который Геро зажигала в окне своей башни.

Елена и Александр встречались дважды в день – до полудня и после сиесты.

Он погружался в неё с тем же самозабвением, с каким она погружалась в море. А она принимала его так же естественно, как вода принимает истосковавшееся по родной стихии тело. Бывший муж казался ей верстой коломенской, она никогда не поспевала за ним, потому что размах ног у него был как у шагающего экскаватора. Александр ненамного превосходил Елену ростом, и тела их пришлись друг другу как раз. Никогда ещё ей не встречался столь соразмерный мужчина.

В Лутре он был с женой и внучками. О жене Александр почти не упоминал, а о внучках рассказывал охотно. О том, как учил их плавать. Как младшая, впервые оказавшись на море, боялась входить в воду и ныла сквозь слёзы: «Купаться хочу, но в море не пойду!» А теперь обе плавают как рыбки. Да только старшая больше сидит на берегу по уши в айфоне.

Удивительно, но за десять дней они только однажды встретились в Лутре, хотя там было не больше пяти таверн и всего пара магазинчиков. Они ходили в разные таверны: Елена – в рыбный ресторанчик к Костасу, а Александр с семьей – на «Виллу Стаса». Он как-то сказал: «У Костаса дороговато». И Елена подумала, что он прижимист. Но какое ей дело до этого, у них нет общих денег. Нет ничего, кроме этих встреч у пещеры.

В тот вечер они столкнулись на запруженной отдыхающими улочке Лутры почти нос к носу. Он позже сказал, что у неё на лице не дрогнул ни один мускул. А у него дрогнул, он даже споткнулся и сразу же отвёл глаза. Елена же успела разглядеть его внучек – двух прелестных девчонок с загорелыми мордашками. Старшая с одной толстой косой, младшая – с двумя косичками торчком, как у Пеппи Длинныйчулок. А жену его она не рассмотрела. Только тяжёлый узел волос на затылке и безразмерное, скрывающее фигуру платье. Жена так и осталась для неё абстрактным существом, перед которым Елена испытывала формальное чувство вины. Потому что по большому счёту этой женщине ничего не грозило. Александр и Елена разлетятся по разным городам, не обменявшись телефонами. И живут они вовсе не напротив друг друга, не через пролив Геллеспонт, а на расстоянии пятисот километров: она в Екатеринбурге, а он в Тобольске, за Уралом.

С утра до вечера Александр-Леандр просиживает программистом в банке. Елена пытается его представить в тёмном костюме с галстуком или в пуловере с белоснежными уголками сорочки в вырезе горловины. Но не получается. Он есть только здесь и сейчас: плечи и грудь в капельках моря, мокрые волосы, горячие руки.

С каждым разом Александр сокращает время пребывания в сероводородной ванне, чтобы подольше побыть с ней вместе. И ни одна живая душа не догадывается, что происходит за большим камнем в ста шагах от пещеры. Он живёт одним днём, радуется каждой общей минуте. А она, как будто прыгнув с парашютом, одновременно пребывает в райской невесомости и ожидает столкновения с землёй.

Перед отъездом они всё же обменялись телефонами, но оба знали, что звонить друг другу не будут. Елена оставалась в Лутре на день дольше Александра. Она, как всегда, улетала из Греции с любовью, но на этот раз не только к Греции. В самолёте её место оказалось у иллюминатора, и ей посчастливилось увидеть сверху полуостров Халкидики, как на крупной карте, только настоящий, из гор, испепелённой зелени и песка. И хорошо были видны три «пальца»: Афон, Ситония и Кассандра, где только что закончилось её эротическое приключение.

Спустившись с небес на землю, Елена приняла расставание с Александром как данность, смирилась с ним. Своей греческой тайной она поделилась только с одной подругой, та усмехнулась: «Видишь, и после пятидесяти есть жизнь». А дочери Елена ни в чём не призналась, памятуя, что та однажды потешалась над пожилыми супругами, которые вели себя как тайные любовники.

Александр с исчезновением Елены смириться не мог. И прежде редко соблазнявшийся своей женой, он перестал с ней спать совсем, и ему казалось, что та даже вздохнула с облегчением. Сказала как-то: «Идеал брака в нашем возрасте – старосветские помещики или древнегреческие Филемон и Бавкида».

Александр не возражал. Он взял Гоголя и с удовольствием перечитал про Афанасия Ивановича и Пульхерию Ивановну. Подобно этим славным старикам, его жена самозабвенно увлекалась земледелием и домашними заготовками. Сам Александр отбывал на даче повинность, доставляя жену туда и обратно и выполняя трудоёмкие работы. Нашёл в сети он также миф о благочестивых Филемоне и Бавкиде, которым боги даровали счастливую смерть: они одновременно покрылись корой и листвой, превратившись в дуб и липу. Эта история была ему больше по душе, но и для неё не пришёл пока срок. Его друг заявлял, что готов отказаться от секса как способа освоения мира, а Александр готов не был. Он чувствовал себя дедом, только когда занимался со своими внучками. А в остальное время он жаждал увидеть Елену, коснуться её, слиться с ней.