– А, как же ты должен такое сделать?

– Как, как, отнёс в Бытовую фотографию и заказал. И все довольны. Хвалят. Такие вот задания. Зато, я сплю дома.

– Как? Ты спишь не в казарме?

– Дома сплю. Кровать, у меня в казарме, конечно есть. Но сплю, в основном дома. Правда, обещают в части мастерскую оборудовать. Тогда, в город меньше нужно будет ходить.

Вот это служба. Спит дома. Там, наверное, Танечку, со всех сторон… рисует…. А я здесь, в палате на восемь человек, два месяца безвылазно. Почему всё ему, всю жизнь такая халява ломится?

– А, что это за парни в окнах, на нас смотрят? – вдруг спросила Танечка.

Действительно, в каждом окне торчало по две, а то и по три головы. Хотя окна были закрыты, лица были хорошо видны. Понятно, что все они таращились на Танечку, единственную здесь девушку в ярком платье, с накрашенными губами и сексапильными формами.

– О, я забыл, Вам Танечка привет передаёт всё инфекционно-венерическое отделение. Помашите им ручкой, они будут очень рады, – пошутил я, но увидев оцепеневшую Танечку, сам помахал им рукой.

На этот мой жест за окнами оживились, стали что-то выкрикивать в форточки. А за некоторыми откровенно паясничали и строили рожи.

– Дима, пойдём отсюда, – разволновалась Танечка. А Димка шутку оценил, и заржал в полный голос.

– Портрет свой, не хотите посмотреть? Я закончил.

– Портрет? Да, пожалуйста, покажите.

На рисунке, обнажённая по пояс Танечка, слегка наклонив голову и глядя с портрета блудливыми глазами, слегка приоткрыв рот и высунув кончик языка, двумя руками прикрепляла большую розу к волосам. Её формы я изобразит так, как себе их представлял, глядя на декольте. Увидев рисунок, Димка остолбенел, а Танечка покраснела и смутилась.

– Вы, это в казарму понесёте? – выдавила Танечка.

– За такое, можно и по морде! – добавил Димка.

– Не надо, по морде, отдайте рисунок, – строго сказала Танечка.

– Сейчас же порви, при мне! – наступал Димка.

– Не надо рвать, просто отдайте мне, пожалуйста, – уже умоляла Танечка.

– Конечно, возьмите, – я вырвал лист из блокнота и протянул ей, – извините, не обижайтесь. Хотел пошутить. Глупо получилось.

Она молча разглядывала рисунок, затем бережно свернула его в трубку и подняла глаза. В них была рабская покорность. Так, наверное, смотрит кролик на удава, – подумал я.

– Спасибо. Дима, пойдём, – опустив глаза, молвила Танечка.

Обиделась, – подумал я, – ну и наплевать. Нечего ко мне своих девок водить.

Визит Димки перевернул во мне всё. Я был полон злости и возмущения от преследовавшей меня несправедливости. Мало того, что из моей жизни, из-за мононуклеоза, выбрасывались не два, а целых три года на бессмысленную муштру и беготню. Так ещё и зашлют, куда Макар телят не гонял. А часть, вон она, в трёх кварталах. Я тоже дома спать хочу, и девок тискать хочу. Ночью мне снилось, как я запускаю обе руки в Танечкино декольте, а она улыбается, – Вы такой талант, Дима!

Я забросил свой альбом и мучительно искал решение. Ничего лучше не придумав, пришёл к КПП части и долго смотрел, на входящих и выходящих, пытаясь понять, кто есть кто. Убедившись, в бесполезности этого занятия, хотел было уже уходить. Но напоследок всё же сделал попытку.

– Я художник, мне сказали прийти, а я не знаю, куда идти дальше. И имя офицера не помню, – обратился я к дежурному на КПП.

– Художник? Тебе, наверное, в Политотдел. Сейчас позвоню. Жди здесь.

Минут через пятнадцать появился старший лейтенант.

– Вы по какому вопросу, молодой человек? Вас кто прислал?

– Мне военкомате сказали, что вам в часть нужен художник. Вот я и пришёл.

– Художник? Из военкомата прислали? Странно, нам вроде художники не нужны.

– Не знаю, сказали прийти. Мне через два месяца в армию идти.

– Так ты призывник?

– Да, я художник. У меня диплом есть, вот посмотрите.

– Хм, может, это начальник политотдела заявку подавал? Как же он без меня…, – старший лейтенант крутил в руках мой диплом из училища, пытаясь сообразить, что всё это значит, – дежурный, дай лист бумаги и чем записать. А ты, вот что, запиши мне все свои данные, и какой военкомат. Разберёмся.

Я писал и думал, что сейчас разберутся, и уж точно отправят к белым медведям. Но отступать было поздно. Ай, хуже не будет, я должен был попытаться, и я попытался. А что ещё я могу сделать. Выйдя с КПП, я заставил себя выкинуть всё это из головы.

Когда, наконец, пришла повестка из военкомата, я даже и не вспомнил о том, как ходил в часть наниматься на службу. Было даже немного стыдно за свою наивную глупость. Однако, какого же было моё удивление, когда в военкомате сказали, что служить я буду в своём городе, что на меня пришла персональная заявка. Больше никто ничего объяснять не стал, и до самого отъезда в часть, я не был уверен, что повезут именно туда куда надо. А когда понял, что везут именно туда, накрыла бешеная радость. Наконец, удача повернулась ко мне лицом. Я представил, как иду с Танечкой под руку, в белой фуражке и хромовых сапогах, а она смотрит на меня влюблёнными глазами, – ты такой талантливый…. Да! И я шлёпаю её по заднице.

Грузовики с новобранцами, заехали в часть, загрузили какие-то тюки, и тронулись в загородный учебный лагерь. Меня почему-то не высадили. Я спросил старшину, что ехал со всеми в кузове, почему меня не высадили? Наверное, забыли? На что он ответил, – сиди салага, и рот закрой! Я стал возмущаться, позовите офицера! Товарищ старшина, Вы не в курсе! Я художник! На меня персональная заявка!

– Закрой рот, салага, – старшина ударил меня под дых так, что я не мог больше произнести ни одного слова, – какие на хрен художники? Здесь армия, солдаты. У-у, сачки, чего только не выдумают. Художник, твою мать!

Привезли в лагерь и стали всех переодевать. Форма почему-то была не серая, как Димки, а точно такая, как у солдат, с которыми я лежал в госпитале. Нехорошее предчувствие сменилось уверенностью, когда вручили кирзовые сапоги с портянками. Точно такие портянки я видел в госпитале, только те были вонючими, а эти ещё чистые. Призывники радостно натягивали на себя гимнастёрки и с интересом разглядывали друг друга. Кажется, я попал. Всё это никак не напоминало то, о чем рассказывал Димка. Его офицерские сапоги на кожаной подмётке выглядели так, как будто их шили на заказ. Раньше, я никогда не думал, что какие-то сапоги вообще могут мне нравиться. Казалось, что летом в них должно быть жарко. У Танечки туфли были надеты на босые ноги. Я тогда спросил Димку, не жарко ли? А он сказал, что нет, и что сам удивляется. Наверное, говорит, потому, что кожа натуральная, и в тонком носке нога дышит. Сапоги, оказывается, – говорит, – очень удобная обувь.