– Я ведь со своей детворой сколько мучилась! Они у меня такие привереды в еде – капризничают, от всего нос воротят. А тут наперегонки с Арчи бегут в кухню и метут все, что даю – аж за ушами трещит. И спать укладывать теперь их не надо. Сами вечером валятся в кровать от усталости. Игрушки на полки складывают, вещи убирают, чтобы Арчи не добрался. Только душа у меня не на месте, что вас без собаки оставила. Поэтому, вот. – Крестница схватила маму за руку и потащила к машине. – Это вам взамен Арчи. Моей хорошей приятельнице вместо карликового пуделя продали королевского, а у нее квартира маленькая. В деревне ему лучше будет, просторней…

Тоня открыла дверь, и к нам грациозно выскочил большой черный пес с длинными ушами и курчавой челкой. Он по-хозяйски обнюхал маму, склонил голову набок и посмотрел на нас влажным взглядом печального олененка…

Один мужчина был ранен почти насмерть одним котом. Один кот был юн и оттого энергоемок, упруг, как мяч для гольфа, и перемещался со скоростью резиновой пули. Почему резиновой, а не просто пули – потому что постоянно рикошетил от любой поверхности и создавал собою сложные траектории полета.

Разгон, передача, бросок. Го-о-о-ол! Трибуны ревут, комментаторы ревут, обслуживающий персонал вообще в обмороке.

Как-то один кот решил, что он хищник и мощны его лапищи. Что такое возраст, решил один кот, время всего лишь условность в многомерном мире. Мне два месяца, даже два с половиной. И я потомок саблезубого тигра, или рыси, или помесь. Я царь зверей, да что там зверей! Царь, просто царь, очень приятно. Можете кланяться.

В это время один мужчина наливал чай или кофе, или интеллигентно ел борщ половником прямо из горячей кастрюли. Короче, находился рядом с потенциально травмоопасным местом в легкомысленном домашнем костюме. Никаких тебе наколенников, налокотников, шлема и стального гульфа. Без гульфа вот как-то особенно зря.

Один кот словил вдохновение и налился радугой энтузиазма. Видимо. Шныряя по комнате, как американский Боинг или как спешащий курьер на самокате, он вдруг с разбегу ударился о ногу одного мужчины.

«Дерево. Дракон. Противник. Битва!» Так, наверное, подумал один кот, которого все еще не отпустил внутренний огонечек, хотя впечатался он прилично. А, может быть, он ничего не подумал. Кто знает, что в голове у саблезубых тигров, рысей и особенно царей.

Просто протыкая насквозь тонкую ткань штанины одного мужчины, один кот взмыл до упора вверх по ноге, в секунду практически добравшись до почти самого главного. У одного мужчины, само собой.

Один мужчина при этом проявил чудеса эквилибристики и мгновенной реакции фокусника. Невероятным усилием воли и ловкостью рук он успел-таки заслонить от пушистого умалишенца то, чем дорожил не только один мужчина, но и еще кое-кто типа одной женщины.

При этом один кот получил строгий выговор с занесением в пушистый зад и был этапирован в ссылку и в коридор одновременно. А один мужчина приобрел ожог легкой степени тяжести, колото-резаные раны и очередную (увы-увы, не первую) моральную травму от коварной фауны.

Один кот пришел в себя довольно быстро. Восстановиться и собраться с духом ему помогла одна такса. Очень трудно с чувством и вкусом предаваться рефлексии, когда тебя настойчиво кусают за филей. Это больно и мокро, и категорически отвлекает от страданий, перенаправляя весь интерес. Ведь для качественной грусти необходимо сосредоточиться. Зато одного мужчину никто никуда не покусывал, не пощипывал и даже гуманитарно не лизнул, поэтому он вошел в ипохондрию технично, как сбитый летчик в штопор.

О ноги мои ноги, взывал громогласным матом куда-то вверх и немного вбок один мужчина, мои стройные, красивые, растущие из правильных мест, ноги средней длины и лохматости. Что стало с вами? Вы все в лоскуты, вы почти онемели, я не чувствую пальцев. Кровь сочится из ваших ран, заливая алыми каплями пол и забрызгивая стены. Я слабею и угасаю, вокруг смеркается, холод подступает к нутру моему, руки сами тянутся к завещанию, а губы еле шепчут: «Сестра, зеленки!»

«Помню, мы шли на врага, давно, горячая точка, вокруг все взрывалось и горело. Молодость, армия, долг, но даже тогда, даже тогда не видел я ни на ком таких жестоких увечий.

А этот ожог так саднит, как в сердце рана у того, кто не попал на последнюю распродажу. О я несчастный, о коварная судьба! А ведь я еще так молод и прекрасен, особенно по паспорту.»

Один мужчина был очень, очень убедителен и красноречив, он сорвал овации. Один кот и одна такса, высунув головы из укрытия, аплодировали издали, зато стоя.

А одной женщине повезло. Ее просто не было дома, но ей потом все-все-все в красках рассказали под песню про Щорса и «подуть на ваву».

Семенова мчалась в вагоне метро. Опаздывала страшно. Опаздывать в пятницу – дурная примета. В особенности, если это не первый раз за неделю. Пятый. В особенности, если еще вчера вечером родное начальство изобразило жест «я за тобой наблюдаю». В особенности, если скоро премия.

Тревога Семеновой оседлала несчастный вагон и нещадно подгоняла его, пришпоривала так, что тот готов был встать на дыбы. Но из-за того, что впереди и сзади были другие вагоны, только выгибал спину, безуспешно пытаясь сбросить седока, и ржал-скрежетал всеми своими железяками.

Час пик. Народ привычно утрамбовывался, доставал книги, телефоны, газеты, делал громче музыку в наушниках или даже собирался доспать то, что не успел. Но не тут-то было! После слов «Осторожно, двери закрываются. Следующая ста…» семеновский вагон рвал с места в карьер. Народ резко бодрился, вскрикивал, матерился, сдавленно охал, жалея оттоптанные ноги, хрустнувшие ребра и потревоженный сон. Проклинаемый всем поездом машинист Ковелячко тоже нелитературно выражался себе под нос и никак не мог взять толк, что же случилось – вот еще совсем недавно с поездом было все в порядке. Ну кто его иначе выпустил бы из депо?

На длинных перегонах между Семеновой и машинистом Ковелячко начинался поединок воли. Тревога вонзала шпоры в бока несчастного вагона, тот подпрыгивал и пер вперед. «Ух!» – пассажиров относило в одну сторону. «Твою мать!» – говорил машинист Ковелячко и сбавлял скорость. «Ох!» – пассажиров несло в другую. И только Семенова, закрыв глаза и вцепившись в поручень побелевшими руками, мысленно умоляла поезд: «Быстрее, миленький, давай быстрее!»

На станциях вагон гарцевал как молодой рысак, нетерпеливо подпрыгивал на месте, клацал дверями и даже как будто тихонечко повизгивал. Тревога Семеновой похлопывала его по спине, мол, тихо, коняшка, тихо. А сама Семенова тем временем прекращала молиться и испепеляла взглядом спины недостаточно спешно выходящих людей. Прям выталкивала их силой своей опаздывающей мысли, прям выпинывала. А потом таким же образом, за шкирку, затаскивала внутрь вагона новых пассажиров. Да что ж они такие медленные все, а? И по-новой: Ух! – Твою мать! – Ох! – Быстрее, быстрее!

Когда Семенова вместе со своей тревогой, наконец, вышла – выдохнул весь поезд разом. И пассажиры, и машинист Ковелячко. Последний так и вовсе заулыбался, вытер холодный пот со лба и перестал нервно коситься на кнопку экстренного торможения. Только несчастный вагон еще какое-то время немного вздрагивал и тяжело шипел-дышал.

Пятница была как пятница. Ничем не примечательная, если, конечно, не считать утреннего происшествия. Туда-сюда, туда-сюда. Станция, перегон, снова станция. Вагон постепенно успокоился и даже почти забыл про Семенову. И тут наступил вечер.

Семенова шла по платформе. Так, как может идти симпатичная и вполне себе молодая дама пятничным вечером после трех веселых коктейлей в баре с подружками – неспешно, легко и беспечно. Поезд уже стоял у платформы. И надо же такому случиться, что это был тот же самый поезд, что пострадал от семеновской тревоги утром. Вагон учуял Семенову, зашипел, зафыркал, была бы у него когтистая лапа – ударил бы. На его счастье, машинист Ковелячко что-то почувствовал, а может быть просто следовал расписанию. «Осторожно, двери закрываются…»