Напротив N заняла свое место Партийная муза M. Министр образования была светловолосой и представительной. По поводу ее грудей A высказался резко на одном из заседаний Секретариата, сравнив их с высокими горами, с вершин которых партийный секретарь может сорваться вниз и разбиться насмерть. Партийная муза появилась тогда в особенно элегантной упаковке, и A своей пошлой и плоской шуткой пригрозил Кабану. Поговаривали, что D был любовником M. С тех пор M приходила на Секретариат только в скромном сером костюме. То, что она появилась сегодня в черном вечернем платье с глубоким вырезом и надела драгоценности, привело N в замешательство. Причина для этого должна была быть очень веской. Она тоже, видимо, знала об аресте O. Было только непонятно, что хотела Партийная муза сказать этим вызывающим платьем: отречься от своей связи с D, держась при этом непринужденно, или, наоборот, в отчаянном мужестве демонстративно признать его своим любовником. По виду партийного секретаря D N ничего не смог понять, ибо казалось, что D совершенно M не замечал. Он сидел на своем месте и внимательно читал какой-то документ.

Избранный M наряд стал выглядеть еще более двусмысленным, когда в помещение вошел F, Чистильщик обуви, маленький, толстый министр тяжелой промышленности. Он поспешил, нисколько не обращая внимание на остальных, к Партийной музе и воскликнул: «Черт побери, что за платье, великолепное, фантастическое, что-то непохожее на то традиционное старье, которое носят члены Партии. К черту все условности». Все уставились на F, который продолжал: «Для чего же свершили революцию, искоренили плутократов и кровопийц и перевешали помещиков и кулаков на вишнях? Чтобы ввести красоту, — заорал он, обнял и поцеловал министра образования, словно она была крестьянской потаскушкой. — Диор — рабочим!» Произнеся это он сел на свое место между D и H, причем оба отодвинулись от него и так же, как и N, подумали, что министр тяжелой промышленности своим черным юмором намекал на то, что исчезновение O — дело серьезное и не исключено, что следующим падет партийный секретарь.

Вошел B. (Лишь теперь N заметил, что молодежный вождь P давно сидел рядом с ним, бледный, боязливый, ревностный партиец в очках, его приход никто и не заметил). B спокойно прошел на свое место, положил папку на стол и сел. Главный идеолог G и министр сельского хозяйства I, которые все еще продолжали стоять, тоже сели. Авторитет министра иностранных дел B был неоспорим, хотя все его ненавидели. Он был выше остальных. N им восхищался. Если партийный секретарь был интеллигентным, с организаторскими способностями, если министр тяжелой промышленности был инстинктивно хитрым практиком насилия, а главный идеолог — теоретиком, то министр иностранных дел был едва постижимым элементом этой коллективной власти. Он был идеальным министром иностранных дел. К тому же в отличие от E и N он, завоевав положение в Партии, не ввязывался подобно D или G во внутрипартийную борьбу. Он имел большое влияние и вне Партии и не интересовался ничем, кроме своей работы. Это и делало его могущественным. Он не был вероломным, но и не шел ни на какие контакты, даже в личной жизни он был одинок. Он ел умеренно и пил умеренно, на банкетах он, как правило, выпивал всего один бокал шампанского. Его русский, немецкий, английский, французский, итальянский были безупречны. Его научные труды по истории правления Мазарини, по раннеиндийским государствам были переведены на многие языки так же, как и его эссе о китайской концепции счета. Его переводы Рильке и Штефана Георга были очень популярны. Но тем не менее самым известным было его «Учение о перевороте», за которое его стали называть еще и Клаузевиц революции. Он был незаменим, поэтому многие его ненавидели. Особую ненависть он вызывал у A, который называл его Евнухом, прозвище всем нравилось, но даже A ни разу не решился в присутствии B его так назвать. В таких случаях A называл его просто Друг B или, если он был очень зол, Наш гений. B же, наоборот, обращался к Секретариату не иначе, как «уважаемая дама, уважаемые господа», как будто обращался к буржуазной аудитории. «Уважаемая дама, уважаемые господа, — начал он и сейчас, едва успев сесть и против своей привычки не говорить без приглашения. — Уважаемая дама, уважаемые господа, возможно вы заметили, что министр атомной промышленности O не появился». — Молчание. B вынул из папки какие-то бумаги, принялся их молча перечитывать. N почувствовал, до какой степени все напуганы. Арест O — не слухи. Именно это хотел сказать B. Государственный президент K заявил, что он вроде бы всегда знал, что O предатель, потому что O интеллигент, а все интеллигенты предатели, а маршал H вновь закричал: «Смерть врагам Партии!» Оба Джингисхана были единственными, кто хоть как-то отреагировал на это сообщение. Все остальные изображали равнодушных (только D внятно сказал всем «Идиоты»). Партийная муза открыла сумочку и пудрилась. Министр внешней торговли изучал какие-то акты, министр тяжелой промышленности — свои ногти, министр сельского хозяйства просто смотрел перед собой, главный идеолог делал какие-то записи, а министр транспорта L, казалось, стал тем, чем его называли — неподвижным памятником.

В зал заседаний вошли A и C. Не через дверь, которая находилась за министром тяжелой промышленности и его коллегой по обороне, а через ту, которая была за главным идеологом и министром сельского хозяйства. На C как всегда был неопрятный синий костюм, A был в военной форме, но без орденов. C сел, A остановился за спинкой своего кресла и аккуратно набил трубку. C начал свою карьеру в молодежной организации и дошел до должности ее руководителя, после чего его сняли с этого поста. Не по политической причине, обвинения были совсем другого рода. После этого он исчез. Ходили слухи, что он прозябал в исправительных лагерях, но никто ничего конкретно не знал. И вдруг он объявился вновь и сразу в должности шефа тайной полиции. То, что он гомосексуалист, было известно всем. A грубо называл его Государственной теткой, но больше никто не решался выступать против C. C был высоким, полноватым и лысым. Когда-то он был музыкантом, закончил консерваторию. Если B был вельможей, то C был богемой Секретариата. Начало его партийной деятельности терялось во тьме. Жестокость его методов стала нарицательной, про ужасы проводимого им террора знали все. На его совести было несчетное число жертв, тайная полиция под его режиссурой становилась еще могущественнее, тотальные слежки и шпионаж распространились, как никогда ранее. Одни считали его садистом, другие возражали, утверждая, что у C нет другого выбора, A крепко держит его в руках: если C не будет подчиняться, против него можно будет организовать новый судебный процесс. А на самом деле босс тайной полиции был эстетом, который презирал свое положение и ненавидел свою работу, хотя и был вынужден ее выполнять, чтобы спасти свою жизнь и жизни своих друзей. C был любезным человеком, симпатичным, иногда даже застенчивым. C, который выполнял свою работу в Партии и государстве с непостижимой безжалостностью, совсем не выглядел палачом, казался человеком не на своем месте и поэтому был незаменим.