Текст взят из издания

Фридрих Дюрренматт. Избранное: В 2 т. Т. 2

Фита. Киев. ???? г.

ISBN 5-7101-0070-6

После холодного шведского стола с фаршированными яйцами, ветчиной, тостами, икрой, водкой и шампанским, которыми Политический Секретариат старательно закусил в банкетном зале перед совещанием, N первым появился в зале заседаний. Со времени своего избрания в Политический Секретариат он чувствовал себя надежно только в этом помещении. Хотя и был он всего лишь министром связи (а почтовые марки, выпущенные к началу конференции по защите мира, насколько это было ему известно по слухам, исходившим из окружения D, а еще точнее от E, понравились A), но все его предшественники, несмотря на незначительное, подчиненное положение этого ведомства в государстве, бесследно исчезли. Хотя шеф тайной полиции C любезен с ним, глупо справляться у него о пропавших. Перед входом в банкетный зал, а затем — в зал заседаний N тщательно обыскали, в первый раз спортивного вида подполковник, который всегда этим занимался, во второй — светловолосый полковник, которого N никогда раньше не видел. Обычно перед входом в зал заседаний его обыскивал лысый полковник, а сейчас он, видимо, был в отпуске или переведен на другую работу, или уволен, или расстрелян. N положил папку на стол и занял свое место. Рядом с ним сел L. Зал заседаний был длинный и узкий, немного шире, чем стол. Стены зала были до половины обшиты деревом, а вторая половина стен и потолок — побелены. Места располагались согласно иерархии государственной системы. A сидел во главе. Над ним на белой половине стены висело партийное знамя. Противоположный конец стола пустовал, там находилось единственное в комнате окно. Оно было высоким, сверху закругленным, разделенным на пять стекол и без занавесок. B, D, F, H, K, M сидели (относительно A) с правой стороны стола, а напротив сидели C, E, G, I, L, N. За N с краю расположился еще молодежный вождь P, а рядом с M — министр атомной промышленности O, однако P и O не имели права голоса. L был самым старшим в Секретариате и, до того как A стал главой Партии и государства, выполнял те функции, которые теперь выполняет D. До того как стать революционером, L был кузнецом. Он был высок и широкоплеч, не имел ни капельки лишнего жира. Его лицо и руки были грубыми, а все еще густые седые волосы были коротко подстрижены. Он всегда был небрит. Его темный костюм походил на праздничный наряд рабочего. Он никогда не носил галстук, а верхняя пуговица его белой рубашки всегда была застегнута. L пользовался популярностью в Партии и в народе, о его подвигах во время июньского восстания ходили легенды; но с того времени утекло столько воды, что A называл его Памятником. L считался справедливым, был героем, и поэтому его не могли с шумом убрать, его просто отодвигали все ниже и ниже по иерархической лестнице. L постоянно боялся, что его в чем-то обвинят. Он знал, что когда-нибудь окончательно падет. Как и оба маршала H и K, он часто бывал пьян, даже на заседаниях Секретариата он не появлялся больше трезвым. Вот и сейчас от него пахло водкой и шампанским, но его хриплый голос был спокоен, а его водянистые, налитые кровью глаза смотрели насмешливо. «Товарищ, — сказал он, обращаясь к N, — с нами покончено! O не пришел». N ничего не ответил. Он даже не вздрогнул. Он изображал из себя равнодушного. Может быть арест O — просто слухи, а может, L ошибался, а если не ошибался, то, возможно, положение N не так безнадежно, как положение L, который отвечал за транспорт. Если в тяжелой промышленности, в сельском хозяйстве, в традиционной или в атомной энергетике что-то не ладилось (а где-то всегда что-то не ладилось), как правило, в этом можно было обвинить министра транспорта. Аварии, задержки, перебои. Большие расстояния, неповоротливый контроль.

Вошли партийный секретарь D и министр сельского хозяйства I. Партийный секретарь был жирным, видным и умным. Он носил костюм военного покроя, подражая A либо из подхалимажа, как думали некоторые, либо в насмешку, как думали все остальные, I был рыжеволосым и щуплым. После прихода A к власти он стал генеральным прокурором. Во время первой большой чистки он приговорил к смертной казни многих старых революционеров, но допустил при этом ошибку. По желанию A он требовал смертного приговора для его зятя, а когда A неожиданно передумал, зятя уже расстреляли. Этот ляпсус не только стоил I должности генерального прокурора, хуже того — он стал членом Политического Секретариата, тем самым его вписали в список на расстрел. Он достиг положения, когда найти политическое основание, чтобы разделаться с ним, было проще простого. Никто не верил, что A действительно хотел спасти своего зятя. Казнь зятя ни в коем случае не была для A нежелательной (уже тогда дочь A спала с P), но теперь у A был повод разделаться с I, если у него когда-нибудь возникнет такое желание. А поскольку A еще ни разу не упустил шанса с кем-нибудь разделаться, I был обречен. Он это знал, но вел себя так, словно он об этом не догадывался, хотя получалось у него неуклюже. Даже сейчас. Но он все равно упорно старался скрыть свою неуверенность. Он рассказывал партийному секретарю о выступлении государственного балета. На каждом заседании I говорил о балете, постоянно вставляя специальные термины, особенно с тех пор как принял министерство сельского хозяйства, в котором, будучи юристом, абсолютно ничего не понимал. Пост министра сельского хозяйства был, возможно, еще более коварным и опасным, чем министра транспорта. Сельское хозяйство постоянно подводило Партию. Крестьяне были неисправимы — эгоистичны и ленивы. N тоже ненавидел крестьян как неразрешимую проблему, из-за которой проваливались все великие планы, а это было опасно для жизни министра. N прекрасно понимал все проблемы I: кому же в таком положении захотелось бы говорить о крестьянах? Только министр тяжелой промышленности F, который вырос в деревне и, как и его отец, был сельским учителем, получив поверхностное и примитивное образование на деревенских учительских курсах, который и выглядел, как крестьянин, и говорил, как крестьянин, мог рассуждать в Политическом Секретариате о крестьянах, рассказывать крестьянские анекдоты, над которыми смеялся только он сам, цитировать крестьянские поговорки, которые никто кроме него не понимал. А I, юрист с высшим образованием, которого крестьянский вопрос приводил в отчаяние, болтал, чтобы забыться, о балете и навевал своей болтовней тоску на всех, особенно на A, который называл министра сельского хозяйства Наша балерина (раньше он называл его Наш успенский юрист). Тем не менее N презирал бывшего генерального прокурора, чье веснушчатое лицо было ему противно. Из жестокого палача он слишком уж быстро превратился в дрожащего от страха подхалима. В то же время N удивляло поведение D. Несмотря на его влияние в Партии, на его партийный опыт и смекалку, Кабан, как окрестил его A, тоже боялся, что слухи о причине неявки O подтвердятся, но D держал себя в руках. Он никогда не терял своей непринужденности. Партийный секретарь и в случае опасности оставался спокойным, хотя его положение было шатким и неопределенным. Арест O (если, конечно, это не были просто слухи) мог сказаться на карьере D, потому что O в Партии подчинялся непосредственно D, кроме того, он мог повлечь за собой падение главного идеолога G, потому что O считался его протеже. Ликвидация O (если она действительно осуществилась) могла нанести вред одновременно и D, и G, что само по себе было возможно, но вместе с тем и маловероятно.