–И что он искал в моем кабинете?

–Ой, не знаю… Все хорошо!

–Компьютер же забрали. И когда его отдадут?

Пузиков снова повторил:

–Ой, не знаю…

–И сколько мне сидеть под домашним арестом? Тоже не знаешь? И снова повторишь: все хорошо? Как в песенке «Все хорошо прекрасная маркиза»?

На том конце провода Золотицкий услышал лишь вздох. Минуту помолчали.

Золотицкий спросил с интересом:

–Может, мне позвонить этому противному Аристархову?

Пузиков пробормотал:

–Ой, не знаю…

–Интересно, что ты знаешь? Что все хорошо?

Пузиков помолчал минуту, потом осторожно произнес:

–Знаете, Никита Сергеевич, лучше не ссориться с этим Аристарховым.

–Я с ним не ссорился. Только не соглашался.

Пузиков сокрушенно вздохнул:

–Напрасно, Никита Сергеевич.

Закончив разговор с Пузиковым, Золотицкий поднялся, походил в задумчивости по квартире, потом сел. Раздался телефонный звонок. Золотицкий не торопился брать телефонную трубку. Он напрягся, думая, что звонит Аристархов. Прошли три минуты, а телефон продолжал звонить. Не выдержав, он поднял трубку, говоря еле слышно:

–Да, слушаю.

–Хорошо слушаете, Никита Сергеевич?– услышал в трубке бас Аристархова.

–Хорошо.

–Как настроение, Никита Сергеевич?

Золотицкий пожал плечами:

–Интересные у вас вопросы… Лучше скажите, когда я буду выпушен на свободу.

–Значит, раскаиваетесь?

Золотицкий твердо произнес:

–Я ни в чем не раскаиваюсь! Я не совершал никаких преступлений! Жил и буду жить по правде!

–Вот оно как?

–Да, по правде!.. Маслову освободили?

–Пока нет.

Золотицкий повысил голос:

–Но она ни в чем не виновата!

–Только не кричите на меня.

–Я волнуюсь, я…

–16-

Аристархов перебил:

–Раньше надо было волноваться! И не спорить со мной!

–Выходит, вы мстите мне?

Аристархов сухо ответил:

–Бросьте нести всякую чушь! Скоро вас обоих освободят. И надеюсь, впредь вы будете более благоразумным!

–Скоро? Это когда?

Однако вместо ответа Золотицкий услышал в трубке частные гудки.

Золотицкий помрачнел:

–Черт! Стук топора по вишневому саду слышен очень хорошо!

В комнату вбежала испуганная Анфиса.

–Ты чего кричишь?– беспокойно спросила она.

–Кричу… Стук топора…

Анфиса сразу перебила мужа, нахмурившись:

–Заладил одно и то же… Лучше бы помягче говорил с Аристарховым.

–Помягче? Надо жить по правде…

Золотицкий подошел к Анфисе, обнял ее, потом мечтательно произнес:

–Вот если бы я попал в прошлое, на репетицию «Вишневого сада»! В Малом театре!

–Ну, ты и фантазер.

–Мечтаю хотя на денек оказаться там… Поговорить бы со Станиславским.

Анфиса хмыкнула:

–А с Чеховым не хочешь поговорить?

–И с Чеховым тоже хочу поговорить! И с Гоголем хочу поговорить! Знаешь, человек иногда страдает от того, что он не живет в своем времени.

Анфиса удивленно спросила:

–Ну и что потом? Поговорил бы, дальше-то что?

–Ой, я мечтаю… Кажется, мое время- это прошлое. Каждый человек рожден для своего времени, но когда он попадает не в свое время, он страдает!

Глава 5

Встреча со Станиславским.

… И увидел Золотицкий удивительный сон. Сны, конечно, не явь, что-то среднее между фантасмагорией, вымыслом и удручающей реальностью. Он очутился в зрительном зале Московского Художественного театра, когда шел спектакль «Вишневый сад». Золотицкий сначала удивленно оглядывался вокруг, потом немного успокоился, наблюдая за игрой актеров. После окончания спектакля все зрители захлопали, некоторые вставали с криками «Браво!». Занавес на короткое время закрылся, потом открылся, все актеры вышли на сцену, радостные, улыбающиеся. Через минуту на сцену вышел режиссер Константин Сергеевич Станиславский. Он был огромного роста, отличного телосложения, с энергичной походкой и грациозной пластикой; у него были совершенно седые волосы на голове, а большие усы и густые брови остались черными. На груди на золотой цепи висел лорнет. Все в нем подкупало: и огромный рост, и грациозная пластика, и ясные глаза, и простодушная улыбка, и четко поставленный голос. Золотицкий подивился немыслимой гармонии великого режиссера, его силе, красоте, артистизму; в Станиславском не было ничего специфического актерского, никакой фальши, никакого налета театральности и интонаций, заимствованный у сцены.

Подождав, когда зрители стали расходиться, Золотицкий проник за кулисы. Он увидел Станиславского с несколькими актерами, которые очень оживленно говорили. Золотицкий медленно подошел к ним, стоя поодаль, но внимательно наблюдая и вслушиваясь в

–17-

разговор. Через минуты две Станиславский заметил его, интересуясь:

–Вы что-то хотите мне сказать, сударь?

Золотицкий кивнул, волнуясь, пробормотал что-то невнятное. Станиславский вскинул брови от удивления.

Наконец через минуту Золотицкий робко ответил:

–Извините меня великодушно, Константин Сергеевич, я очень хочу с вами познакомиться.

–А кто вы, сударь?

Золотицкий слегка поклонился режиссеру, потом представился:

–Я режиссер из Москвы, Золотицкий Никита Сергеевич. Я живу в будущем, но сейчас угодил в 1904 год.

Собеседники Станиславского хмыкнули, отошли в сторону. А Станиславский остался рядом с Золотицким. Минуту Станиславский молчал, пристально смотря на незнакомого ему человека, потом недоверчиво сказал:

–Говорите, из будущего… Да-с… Похоже, вы, сударь, фантазер.

Золотицкий немного осмелел, поэтому решительно возразил:

–Что вы, Константин Сергеевич, я живу в будущем! Я режиссер и художественный руководитель Театра юмора в Москве! Я…

Станиславский перебил его, предлагая продолжить беседу в его доме. Он жил со своей семьей на втором этаже большого особняка в Каретном ряду. Парадную дверь открыл старый слуга Василий. Он почему-то напомнил Золотицкому Фирса из спектакля «Вишневый сад».

Впустив Золотицкого и притворив дверь, Станиславский сел в кресло, предлагая своему гостю сесть напротив. Золотицкий оглянулся, осматривая зал со скользким, хорошо натертым паркетом; зал показался Золотицкому неуютным, холодным, со стульями возле стен. Он немного походил по залу, потом сел напротив Станиславского.

–И как находите мой дом?– поинтересовался Станиславский.

–Хорош, весьма,– похвалил Золотицкий.

–Итак, коллега… Вы разрешите мне так вас называть?

Золотицкий засмущался:

–Ну, конечно…. Рад, что такой известный режиссер, как вы…

Станиславский жест руки остановил Золотицкого:

–Право, не стоит… Расскажите, что вы ставите.

–«Вишневый сад» Чехова!

Радости Станиславского не было предела: он повеселел, подскочил, прошелся по залу энергичной походкой, потом сел снова в кресло, говоря очень возбужденно:

–Это весьма!.. Это весьма превосходно, коллега! Никита Сергеевич, если мне не изменяет память?

–Он самый.

–Весьма превосходно, коллега!.. И вы считаете «Вишневый сад» комедией или трагедией?

Золотицкий моментально ответил:

–Считаю «Вишневый сад» драмой.

–Вот как? – Станиславский задумался.– В моей первой постановке «Вишневого сада» Антона Павловича многое не устраивало. Он писал эту пьесу специально для Московского художественного театра.

–Интересно, что же его не устраивало?

–Многое… Распределение ролей в спектакле, настроения и жанр. Понимаете, я ставил трагедию! Расхождения еще касались даже постановочных средств, отражающих натуралистическую эстетику театра. И я сказал Чехову, что напишу новую пьесу, и она будет начинаться так: „Как чудесно, как тихо! Не слышно ни птиц, ни собак, ни кукушек, ни совы, ни соловья, ни часов, ни колокольчиков и ни одного сверчка“». Я процитировал шутку Антона Павловича по поводу звуковой партитуры. Да, гнетущая атмосфера, слезы,

–18-