Вроде бы сработало. Не так, как абракадабра – и кролик исчез, пуф. А как абракадабра, которую произнесли миллиарды раз, за долгие годы, пока кролик не издох от старости, а затем продолжили произносить, пока кролик полностью не разложился и не впитался в землю – пуф. Требовалась вера, которая у меня имелась, когда я только проснулась, но решимость таяла вместе с днем. Выбирая, попеть ли или потереть ей теплую кису через джинсы, я всякий раз решала, что начинать надо завтра.

На Карле были парадные мокасины, цокавшие по тротуару, как чечеточные туфли. Возникла неразбериха, кому садиться на переднее сиденье: мне, поскольку я старше, или Кли, раз она его дочь. Я села сзади. Ехали молча.

Вино Карлу не понравилось, он затребовал другую бутылку.

– Они поэтому и дают попробовать, – сказал он. – Хотят, чтобы ты остался доволен.

Кли с виду скучала, но я знала ее достаточно и понимала: это напускное. Как и я, она пыталась понять, почему мы здесь. Уж точно нескучно было ее соскам, судя по всему: они стояли торчком, бдели под зеленым платьем в обтяжку. Напевать песню и вести вежливую беседу одновременно оказалось очень трудно.

Карл показал мне свой новый мобильный телефон, и мне стало немножко тошно. А что если он здесь, потому что я его призвала, сообщила ему всепоглощающее и непристойное желание повидаться с дочерью? Но он на нее не смотрел. Сделал большой глоток вина, наблюдая за мной поверх бокала.

– Сколько лет мы тебя знаем, Шерил?

– Двадцать три.

– Большой срок. Большая приверженность, большое доверие.

Произнося «доверие», он жестом показал на Кли; та сидела, наивно тараща глаза и грызя заусенец. Он знал. Кристоф донес ему о старых видео, которые я одолжила. Об остальном он сам догадался. Синяки. Исчезнувший батальный костюм.

– Думаю, ты понимаешь, что я сейчас скажу.

Карлово лицо посуровело. Грудь у меня ходила ходуном.

– Сюзэнн тоже хотела приехать, кстати. Это, значит, от нас обоих. – Он воздел ложку. – Шерил, не почтишь ли нас честью присоединиться к совету директоров?

Кли на миг зажмурилась от облегчения. Карл наблюдал, как по лицу у меня прошла краснота; к счастью, у этого припадка не было ни субтитров, ни объясняющих знаков. Я склонила голову.

– Карл, Сюзэнн, Накако, Джим и Филлип управятся с советом директоров сами, – начала я, – им совет директоров дается лучше всех, я примкну к ним, хотя помощи от меня мало, поскольку в совете директоров я не мастак.

Карл поочередно тронул мне плечи ложкой – в конторе мы такого не делали, да и в Японии это тоже, наверное, не принято. Затем он поднял бокал.

– За Шерил.

Кли подняла бокал, и – быть может, из-за нашего совместного облегчения – я почувствовала к ней почти нежность. В последнее время я ее и не воспринимала толком, если не считать умозрительные попытки совать корнеплоды и полипы ей во влагалище или в рот. Как она поживает все эти дни? Вино оказалось довольно крепким, его пары́ проникли мне за лобную кость. Карл долил мне в бокал.

– Фил Беттелхайм уходит. У нас поэтому открылось место.

Лицо у меня не изменилось – я приложила усилия.

– Но всё без обид. Он, уходя, сделал большое пожертвование.

Я улыбнулась в салфетку. Разумеется, смысл входить в совет директоров – в том, чтобы оказаться к нему поближе, но занять его место не менее интересно. Едва ли не лучше. Я впервые поняла смысл сигар и стремления поскорее прикурить и откинуться на спинку чего-нибудь.

Мы с Кли заказали говядину по-северокитайски; мою поставили передо мной с обычной скоростью, а Кли подали в замедленном темпе. Я глядела на длинный красный кадык официанта – тот сухо сглотнул. Уже какое-то время не видела я, чтобы это происходило в действительности, и внезапно мысль о том, что Кли возьмется на минутку-другую за его набрякший член, не показалась мне такой уж замечательной. Особенно в присутствии Филлипа, который был с нами – набрякал под столом. Я метнула в официанта взгляд, сообщавший, что за Кли здесь ей кому вступиться; он поспешил прочь.

Через три минуты он вернулся спросить, все ли в порядке. Использовал этот вопрос, чтобы лизнуть буфера Кли собачьим взглядом.

– Этот официант совсем зарвался, – сказала я, когда он ушел. Фраза случайно получилась тихим, резковатым голосом – Филлиповым. Штука неуловимая, и Карл не заметил. Но Кли наклонила голову вбок, сморгнула. Вскинула руку, призывая официанта.

– Кажется, что-то не то у меня со стулом.

– Ой нет, – потрясенно сказал он.

– Да, кажется, я зацепила платье. – Она встала, официант осмотрел стул.

– Ничего не вижу, но позвольте заменить.

– Уверены? А зацепки у меня на платье нет?

Официант замер, после чего осторожно склонился и изучил тыл Кли.

Она обернулась и ухмыльнулась, и его лукавая козлиная бородка подалась вперед; их энергии сплелись, словно в рукопожатии – согласии в скором будущем произвести половой акт.

– Я Кит, – сказал он.

– Привет, Кит.

Я шумно поставила бокал, Кит и Кли обменялись якобы напуганными взглядами. Он подумал, что я ей мать. Ему не хватало опыта догадаться, что я, возможно, набрякла и сотрясаюсь от воинственности. Вот бы его ошарашило, если б я загнула ее на столе, задрала ей платье и забила ей свой член в тугое очко. Я бы потрясала руками, показывая всем в ресторане, включая шефов, сушефов, судомоек и официантов, показывая всем, что я ей не мать.

С каждым следующим блюдом они все более осваивались с телами друг друга. Зачитывая десерты, он делал ей массаж плеч.

– Ты его знаешь? – спросил Карл растерянно.

– Его зовут Кит, – ответила она.

Но когда Кит проводил Кли до двери и спросил ее номер, она сказала:

– А давай лучше твой.

По дороге домой она молчала.

Едва я закрыла входную дверь, она схватила меня за волосы и дернула мне голову назад. Из меня выскочил глупый «ох». Никаких сценариев: она дралась как встарь. Чтобы перестроиться, потребовалось мгновение – поменяться с ней местами и сделаться Филлипом. Он метнул ее к стене. Да. Давненько мы не придавали этому смак; как раз такой разрядки мне и не хватало. Она заслужила это – за свое развязное поведение. Она трепала мне груди – такого она не творила раньше никогда, этого не было ни в одной посмотренной мной симуляции. Чтобы прочувствовать, каково это – бить ее, – потребовалось сильно сосредоточиться. Может, из-за этого у меня возникло воинственное или мужское выражение лица – не знаю. Не знаю, что́ она увидела.

– Ты что творишь? – спросила она, отступая.

– Ничего.

Она несколько раз тяжко вздохнула.

– Ты думаешь всякое говно.

– Нет, не думаю, – быстро отозвалась я.

– Нет, ты думала. Ты на меня срала. Прямо в лицо – или типа того.

Ничего подобного, но, если в общем, видимо, да. Наверное, я постоянно срала на нее весь последний месяц. Она ждала от меня каких-нибудь слов – объяснений, оправданий.

– Это не… – Мне было мерзко произносить это слово. – …говно.

– Говно, ссаки, молофья, что угодно. Я вся была в этом… – Она показала себе на лицо, волосы, грудь. – Так? Да?

– Прости, – сказала я.

Вид у нее был такой, будто ее полностью предали – предали так, как самого преданного персонажа у Шекспира.

– Я думала, ты – уж ты-то – знаешь, – голос у нее сел до шепота, – как обращаться по-доброму.

– Прости меня, пожалуйста.

– Ты знаешь, сколько раз такое со мной случалось? – Она показала на лицо, словно оно действительно было чем-то покрыто.

Я вообразила разные числа – семьдесят три, сорок девять, пятьдесят.

– Все время, – сказала она. – Все время так.

Она отвернулась, а поскольку своей комнаты у нее не было, ушла в ванную и заперла за собой дверь.

Карта мира отклеилась от стены и шумно скользнула на пол. Я медленно повесила ее назад. Ее чувства. Я их задела. У нее были чувства, и я их задела. Я пялилась на дверь в ванную, опершись рукой о стену, чтобы удержаться на ногах.