– Алло?

– Шерил, это Карл, звоню из магазина мобильных телефонов. Проверяю аппарат. Бесплатный звонок! Как меня слышно?

– Слышно очень ясно.

– Шума нету? А эхо?

– Нет.

– Давай попробуем громкую связь. Скажи что-нибудь.

– Громкая связь. Громкая связь. – Улитка сидела у меня на руке; я стряхнула ее в коробку.

– Ага, работает. Симпатичный телефончик.

– Мне повесить трубку?

– Я не хочу, чтобы ты думала, будто я позвонил только ради проверки телефона.

– Ничего.

– Подожди, дай спрошу у этого парня, можно ли еще поговорить.

Я послушала, как он спрашивает, нет ли лимита по времени на бесплатные звонки. Воинственный по голосу мужчина произнес:

– Говорите хоть весь день, если хотите. – Кли стояла на коленях, а моя рука вновь очутилась у меня в штанах, не успела я понять, что происходит. Начало жечь: чтобы там ни оказалось у меня на пальцах от улиток, оно щипало мне причинные места. Одного лишь воинственного голоса было мало, впрочем: сосать голос Кли не могла. Карл стоял рядом, смотрел, но слепить картинку воедино мне не удавалось. Кли ползала по магазину на коленях, рот открыт, как у рыбы.

– Можем говорить весь день! – сказал Карл.

Кли устремилась к отцу. Нет, нет, – подумала я. – Не его. Но пальцы у меня уже разгонялись, приближаясь к цели.

– Как делишки? Как Кли поживает?

Кли вцепилась в него, как только он назвал ее имя. Незачем и говорить – он был потрясен.

– У нее все отлично. – Не задыхаться получалось с трудом. – Обожает свою работу.

Карл потрясен, но без отвращения. Чувствовалось в этом что-то правильное – неправильное, конечно, однако правильное. Он положил руку на ее знакомую голову и толкнул несколько раз, помог найти правильный ритм.

– Я заеду в пятницу – давайте-ка возьму вас обеих на пижонский ужин?

В магазине мобильных телефонов заворожило всех без исключения; кто-то шептал что-то о законе, однако человек с воинственным голосом указал всем на то, что руки у закона связаны, поскольку никакого обнажения не происходит. И он был прав: подол халата Карла размыкался вокруг его члена и прилип к губам Кли, и поэтому всякий раз, когда голова отшатывалась, этот занавес устремлялся за ней. Туда-сюда, туда-сюда. Карл внезапно издал боевой клич – показать, что он того и гляди выстрелит. Хотел, чтобы оно длилось подольше, но его захлестнуло отеческой гордостью.

– Здорово, – пылко сказала я.

– Выберу приятное место, – сказал он. И затем слил – не в рот дочери, это уж точно было бы незаконно, а себе в подол. Рука Кли была там, тайком выдаивала последние капли. Меня окатило шквалом тошноты и печали. Я скучала по знакомому члену Филлипа. Где теперь я и где он? Улитки были повсюду. Не только под ногами и приклеенные к кухонным стенам, но по всему дому. Оказались не из медленных. Одна воспроизводилась неполовым путем на абажуре. Я наблюдала, как две исчезли под диваном. Это уже дно или беда моя может умножиться? Беда. У меня беда.

Нечто подобное со мной уже однажды случалось. Когда мне было девять лет, добропорядочный дядюшка прислал мне на день рождения открытку. Для девочки открытка оказалась не очень-то подходящей: группа лихо выглядевших птичек с сигарами в клювах и в молодецких шляпах дулась в карты. Что за подпись была на открытке, я уже не помню, а вот внутри обнаружилась фраза, подобная вирусу или самовоспроизводящемуся паразиту, поджидавшему носителя. Я заглянула внутрь, и эта штука выскочила и вцепилась мне в мозг беспощадными когтями: «Птицы одного полета – одна стая». Один раз произнести это не удавалось, лишь повторять и повторять. Птицыодногополетаоднастая, птицыодногополетаоднастая. Десять миллионов раз на дню: в школе, дома, в ванной – никуда не скрыться. Отставала она, когда я отвлекалась; птица, или стая птиц, или сигара, или игральная карта, или что угодно – и оно возвращалось, в любой миг. Птицыодногополетаоднастаяптицыодногополетаоднастая. Я раздумывала, как буду жить полной здоровой жизнью, как выйду замуж, рожу детей, найду работу – с таким-то увечьем. Под этими чарами я проходила целый год. А затем, ни о чем не ведая, тот же дядюшка прислал мне открытку на десятилетие. На этой оказалась картина Нормана Рокуэлла^[9] – девочка прикрывает глаза руками. Надпись: «На год старше? Глаза бы не глядели!» Внутри: «Поскольку то, что происходит с тобой, происходит и со мной». Срабатывало, как выстрел. Всякий раз, когда стая подлых птиц принималась снижаться, я произносила заклинание Чтопроисходитстобойпроисходитисомной, и птицы немедленно разлетались. Дядя уже умер, но открытка по-прежнему у меня на туалетном столике. Ни разу меня не подвела.

– До этого раза, – договорила я торжественно, подаваясь вперед на кожаном диване. – Это новое заклятье оно не развеивает.

Рут-Энн сострадательно кивнула. Мое неподобающее поведение на приеме в предыдущую неделю осталось позади.

– Значит, нам нужно противоядие, – сказала она. – Нейтрализующее средство, как открытка, на это конкретное заклятье. Но не Чтопроисходитстобойпроисходитисомной – оно слишком короткое.

– Я так и подумала – возможно, оно слишком короткое.

– Нужно такое, чтобы занимало какое-то время.

Мы попытались придумать антидот подлиннее.

– Какую вы знаете песню? «Приидите, верные»^[10]? Знаете такую?

– Я совсем не умею петь. Не тяну мелодию, – сказала я.

– Это не беда, я думаю, нужно просто знать слова. «Был ягненочек у Мэри»^[11]? – Я проблеяла «Был ягненочек у Мэри». – Что скажете?

– Ну… – Не хотелось отвергать ее замысел. – Не уверена, что хочу целый день петь «Был ягненочек у Мэри».

– Ясное дело. Оно вас сведет с ума похлеще минетов. Какая песня вам нравится? Есть такая?

Была такая. Одна девушка в колледже постоянно ее играла; я все время надеялась поймать ее по радио.

– Не уверена, что смогу ее спеть.

– Но слова знаете?

– Да.

– Тогда скажите слова. Просто произнесите их.

Мне стало жарко и холодно. Меня трясло. Я уложила руку на лоб и начала.

– В любовной сказке оставайся?

Ужасно.

– Это Дэвид Боуи^[12].

Рут-Энн ободряюще кивнула.

Будь с нами – и не сомневайся,

Мы же ве-е-е-ерим все в тебя-а…

Я все хватала и хватала ртом воздух: обычным способом он не шел ни в горло мне, ни наружу.

Ты скоро вырастешь, лови

Удачу с парой психов,

Чокнутых на-а-а-а любви

– Дальше не знаю.

– Что чувствуете?

– Ну, я знаю, что мелодия не такая, но, думаю, какую-то энергию песни уловить, может, удалось.

– Я имею в виду Кли.

– Ой.

– У вас возникла небольшая передышка.

– Кажется, да.

Наутро я встала спозаранку, ожидая возможности опробовать песню. Приняла душ – осторожно. Заклятье не надвигалось. Оделась и помахала Рику – он горестно оглядывал улиток.

– Доброе утро! – Я вышла во двор с доброй чашкой чая.

– Положение из рук вон.

– Да, знаю. Заказала слишком много.

– Я управлюсь с четырьмя. Такое поголовье я пасти способен. У меня нет подготовки смотреть за стадом.

– Может, у вас получится их созвать? Сбить в кучу?

– Созвать? Как?

– Улиточьим свистком?

Слова едва успели выбраться у меня изо рта, как Кли принялась насасывать крошечный улиточий свисток у Рика между ног. Он был потрясен и т. д., и т. п.

– Рик, я собираюсь спеть песню.

– Вряд ли поможет. У них нет ушей.

– В любовной сказке оставайся… – Рик учтиво опустил взгляд. Живя на улице, он и побезумнее видал. – Будь с нами – и не сомневайся, мы оба ве-е-е-ерим в тебя.