— Я хочу одноместную палату, — заявляю наконец резко.

— С телефоном или без? Какое расположение? На каком этаже? — садясь, спрашивает он с нескрываемым раздражением.

— А хоть в подвале, только без этих ваших!

— Без наших? — переспрашивает он, глядя на меня презрительно.

— Вы знаете, что я имею в виду.

— Я знаю только одно: вы все похожи… А сейчас — испаряйся!

Что же делать? Возвращаться в палату? Ни за что. Как-нибудь перебьюсь ночь в коридоре на диване, а завтра — только они меня и видели! Не желаю иметь ничего общего с этим проклятым домом, не нуждаюсь ни в чьей помощи… Как душно, открою окно… Что это? А-а-а!!!

Когда прихожу в себя, соображаю, что кричу как истеричка и не могу остановиться… Кто-то начинает успокаивать меня, чуть позже я понимаю, что это Ани. Мимо бегут какие-то люди, я слышу их испуганные голоса. Они торопятся во двор. Там на дереве висит женщина, которую я увидела, открыв окно. И все же, несмотря на панический страх, я смотрю в окно. Что это? Женщина вдруг спускается с дерева, падает на землю, начинает бить себя кулаками в живот и кричать:

— Ненавижу этого ребенка! Ненавижу! Ненавижу!..

Лолов, Матушка и еще несколько человек пытаются схватить женщину за руки, но она вырывается, царапается, кусается. Потом вдруг падает им на руки, видно совсем обессилев.

У меня вдруг начинается страшная рвота.

Как не хочется просыпаться. Странная усталость навалилась на меня уже с утра. Камнем лежит на душе чувство безысходности. Ну за что, за что мне такое наказание? Я не вынесу всего этого, нет. Что же делать? Какие к черту теперь экзамены — с животом и с расшатанными нервами? Ну и дура же ты, Елена, ну и дура! Курица безмозглая. Матушка права. Кому поверила?.. Никогда не думала, что он способен на такое. Ведь знал же, знал, что у меня до него никого не было, сам еще сказал однажды, что я не умею даже целоваться. Знал и мои отношения с родителями, что никакой поддержки мне от них не будет: ведь и мать, и отец, особенно отец, были против того, чтобы я работала на руднике. Отец хотел устроить меня к себе в лесничество учетчицей, а я против их желания ушла на рудник, благо имела водительские права, которые получила еще в школе… Да, он все знал — и так поступил.

Не спится. Тихо выбираюсь из-под одеяла, натягиваю джинсы и блузку — хорошо, сообразила вчера оставить их у себя, не отдала в камеру хранения — и выхожу на улицу. Все еще спят, только повара гремят на кухне посудой.

После вчерашнего случая многие в Доме не могли уснуть до глубокой ночи. Мы с Ани стирали, потом сушили утюгом белье и разговорились. Я рассказала ей в общих словах о Жоре. По-моему, Ани неплохая девушка. Она учится в университете и предложила мне свою помощь. Сказала, если у меня есть желание готовиться к экзаменам, то она поднатаскает меня. Ани держится молодцом, не разбазаривает время. Организовала что-то наподобие курсов польского языка. Многие ходят на занятия с удовольствием, чтобы потом, когда кончится их заточение, вешать всем лапшу на уши, что все это время они были в Польше.

Разговор с Ани несколько утешил меня. Оказывается, в первое время и она тоже отчаивалась, а теперь так привыкла, что чувствует себя здесь как на курорте… А здесь и действительно как на курорте — горы и лес. Когда-то Дом этот был базой отдыха.

Прямо за железнодорожной насыпью — село. Не знаю почему, но меня постоянно преследует мысль, что стальные шпалы, поблескивающие в лучах солнца, похожи на ножницы, отрезавшие нас от мира. По ту сторону насыпи, в селе, живут  н о р м а л ь н ы е  люди, а по эту — мы, н е з а к о н н ы е. И странно, как ни стараюсь сейчас, сегодня, внушить себе, что я не имею ничего общего с теми, кто находится здесь, вдруг понимаю, что я — за них и солидарна с ними. Это произошло, наверное, потому, что после разговора с Ани я вдруг поняла: здесь далеко не все такие, какими я представляла их себе.

Неподалеку от нашего Дома находится карьер. Внизу, в котловане, работает экскаватор — нагружает щебенку в самосвал. Спускаюсь к карьеру по тропинке и усаживаюсь над рвом. От рокота машин и скрежета экскаватора мне вдруг становится и хорошо, и грустно. Так и кажется, что вот-вот появится на своем самосвале Жора.

— Эй, малышка! — окликает меня какой-то парень, высунувшись из кабины самосвала. — Хочешь, покатаю?

— А не хочешь, я тебя?

— Хорошо, только после работы, — сложив ладони рупором, отвечает он, словно боится, что кто-то услышит его. — Буду ждать тебя на переезде в семь.

Я только было хотела ответить ему, что он выбрал не тот объект для свидания, как с экскаватора подали сигнал — какой-то сердитый, предупреждающий, как мне показалось. Водитель подал ответный и продолжал:

— Ну так как, придешь? Да не строй из себя святую!

Пока я раздумывала, какой бы крылатой шоферской фразой ответить этому искателю приключений, из кабины экскаватора выскочила девушка и направилась в нашу сторону. Небольшого росточка, с меня, и точно в такой же спецовке, какую носила я, когда работала на руднике. Как только шофер увидел девушку, тут же спрятался в кабину и дал газу. Ситуация комичная, я не могу удержаться от смеха. Экскаваторщица останавливается там, где только что стоял самосвал, и я вижу, что она злая как кобра.

— А ну, шлюха, убирайся отсюда вон!

Я оцепенела. Начала судорожно хватать ртом воздух, мне казалось, с ног до головы меня облили кипятком. Вдруг рядом упал камень, за ним — второй, третий. Экскаваторщица бросала их в меня как заведенная.

— Убирайся, убирайся, тебе говорят… Мужей наших соблазнять будешь?!

— Чихала я на ваших мужей с высокой колокольни.

Я понемногу прихожу в себя и начинаю оглядываться по сторонам — чем бы и мне бросить в нее, но экскаваторщица уже удалилась на приличное расстояние.

Делать нечего, надо возвращаться в Дом. Но злые слова продолжают звенеть в ушах, жалят своими змеиными жалами в самое сердце. Пытаюсь успокоить себя: мол, что возьмешь с бабы-дуры. Однако легче не становится. И вдруг я начинаю понимать, почему мне так больно: да ведь, будь я на месте этой женщины, тоже бросала бы камни в ту, которая оказалась бы на моем месте. Что же получается? Выходит, в понимании таких людей, как эта экскаваторщица, я — шлюха, развратница? А я не шлюха, сволочи вы такие, а если кто-нибудь посмеет сказать мне это еще раз — не знаю, что сделаю!..

Вхожу во двор нашего Дома. Теперь он напоминает встревоженный улей: из окон высовываются взлохмаченные головы, полно народу и во дворе. Прямо у ворот стоит легковая машина, в которой сидит Гена и какой-то мужчина. Из открытой дверцы до меня долетают обрывки их разговора. Мужчина говорит, что ломает голову днем и ночью, но на какой предмет ломает — не понимаю. Увидев меня, мужчина сконфуженно умолкает, а Гена говорит:

— Леночка, иди я познакомлю тебя со своим приятелем Владовым.

Подаю руку неохотно. Только этого Владова мне и не хватало. И что Гена в нем нашла? Дядька какой-то, да еще очкастый.

— Георгиев, — представляется Владов с грустной миной.

— Иванка, — презрительно улыбаюсь я.

— Леночка, возьми, пожалуйста, этот пакет с собой, — Гена пытается сгладить неловкость, — и скажи Лолову, что я отлучусь ненадолго.

— Что Гена сказала, едет с ним? — спрашивает Матушка.

Все это время она наблюдала за Геной и дядькой. Говорю ей то, что слышала: что ломает голову днем и ночью.

— Еще бы не ломать, — констатирует со злостью Матушка. — Велел ей оставить ребенка. Напел девочке: не делай ничего, Геночка, я — человек нерешительный, а ребенок положит конец моим колебаниям. Жить без тебя не могу и тому подобное, а сейчас финтить начинает.

— А никто и не виноват, — заявляет Ани. — Что поделаешь, если она — курица.

— Курица ты, моя девочка, — обрывает ее Матушка. — Этот мужик на самом деле любит ее, каждую неделю вон какие сумки таскает, а ты, умная-разумная такая, даже не знаешь, от кого у тебя…