— Давай, моя девочка! — напоминает Матушка уже помягче, но все так же настойчиво: видно, привыкла командовать. — Давай фотографию и приготовься рассказать свою историю. Можешь и приврать малость, здесь никто не говорит правду, важно — уметь соврать красиво. Я слышала уже историй двести, и все они похожи друг на друга как две капли воды. Я собираюсь даже написать на эту тему научный труд «Все женщины — курицы» и стану доцентом наук.
— Кандидатом наук, — поправляет Ани.
— Именно, — соглашается Матушка и снова обращается ко мне: — Ну давай фотографию.
— Сказала, нет! — отрубаю я.
Но она не обращает на это никакого внимания и тянется к моей сумке, а открыв ее, естественно, сразу же натыкается на Жорину фотографию. От возмущения я теряю дар речи.
— Нет слов — слезы душат! — восклицает Матушка, едва взглянув на фотографию. Остальные тоже суют свои носы, даже лежачая поднимается. — Ничего не скажешь, — продолжает толстая, — малышка с понятием. Да, на таких мы летим, как мухи на мед, хотя и знаем, что они бабники и что не ты первая и не ты последняя. А почему? А потому что считаем, что мы — самые неотразимые. Потому что — курицы безмозглые! От амбиций. Вот и портим их. А им что — безответственный народ.
Толстая вскакивает с кровати, направляется к своей тумбочке, открывает ящик и кладет туда Жорину фотографию.
— Понадобится, — заверяет она.
Это уж слишком.
— Отдай фотографию! — вскакиваю я и чуть ли не с кулаками бросаюсь на нее.
— Ну-ка потише, потише! — отвечает спокойно толстая, отталкивая меня от себя как пушинку. И добавляет уже мягче: — Сходи-ка к сестре, возьми свои тряпочки и приходи, расскажешь свою историю, а то дело уже к ужину подвигается.
Да, похоже, нам не ужиться с этой дамой. Ох и ошибается же она, если думает, что я буду плясать под ее дудку! В принципе мне нравятся мужланки, но командовать мной — извините. Я ни отцу, ни Жоре никогда не позволяла такого, а какой-то бабе, можно подумать, позволю.
Пожалуй, схожу за «тряпочками», как выразилась толстуха.
Выхожу из палаты и с треском захлопываю дверь — пусть знают наших… Сестра выдает мне халат, ночнушку, полотенце, о чем-то спрашивает, но что именно говорит — я не слышу, точнее, не слушаю. Возвращаюсь обратно и замечаю, что в коридоре стало оживленнее. Мои соквартирантки тоже стоят у палаты — похоже, ожидают меня, чтобы идти вместе ужинать.
— Леночка, переодевайся быстренько в больничную робу и пошли ужинать, — говорит Гена.
— Не хочу.
— Смотри, потом пожалеешь, — замечает Ани. — На десерт сегодня отличное реване[2] — ревунчики!
Молчу, ведь теперь очередь толстухи выдать очередные перлы. Но на этот раз она почему-то предпочитает отмолчаться. Все трое уходят, а я начинаю раскладывать свои пожитки. Милка лежит и помалкивает. Вообще-то она производит впечатление особы несколько туповатой, но, слава богу, хоть молчит.
Разобрать вещи не представляет особого труда, поскольку их совсем немного. Надеваю ночнушку, ложусь. Жаль, вся моя косметика осталась у Жоры — я в последнее время совсем перебралась к нему. Надо было забрать, сейчас пригодилась бы. Да, мне действительно надо было зайти к нему за своими вещами, заодно и поговорили бы. И может, не валялась бы сейчас здесь. Хотя вряд ли. Жора никогда даже не заикался о женитьбе. Да и я старалась не говорить с ним на эту тему, потому что он считает, каждая женщина, с которой он встречался и встречается, только и мечтает захомутать его. А что касается меня, я просто не представляла себя без него. И однажды даже сказала ему, что, если он бросит меня, заманю его в свой пикап и рвану вместе с ним прямо в рудник. Но о замужестве никогда слова не проронила… Вообще-то это даже лучше, что я к нему не пошла. Зачем? О чем говорить после того, как он уже сказал мне, что найдет врача? Унижаться? Ну нет… И все же… Жора не такой уж и плохой. Я ведь тоже не сахар. С этим своим гонором… Пожалуй, надо написать письмо Кине, сообщить, где я, и если он человек — приедет ко мне, а если нет…
Вдруг дверь с шумом распахивается, троица входит в палату и направляется к Милке: ужин принесли. Отворачиваюсь к стене, но Матушка склоняется ко мне и говорит:
— Тетя Веса сказала, мол, если бы знала, что сегодня приедет Леночка, приготовила бы что-нибудь повкуснее. Да только она ни по телефону не позвонила, ни по радио, ни по телевизору не сообщила, что решила нас посетить! Говорит, в следующий раз надо заранее предупреждать.
Даже не шелохнусь. С меня достаточно на сегодня этого плоского юмора.
— Леночка, ну-ка вставай, перекуси, — не унимается толстая и хватает меня за плечо своей мясистой лапой. — Сыр и реване. — Молча сбрасываю ее руку, и толстуха больше не настаивает. — Дело хозяйское, только если ночью кишки марш заиграют, пеняй на себя.
Кто-то включил портативный телевизор, свет гаснет, и все укладываются по койкам. Показывают передачу для отдыхающих Черноморья. Ужасно хочется посмотреть, но боюсь, что девицы снова начнут приставать. Лучше постараюсь уснуть. Но, как назло, не могу сомкнуть глаз.
— Эх, девчата, какая сейчас жизнь на море! — произносит мечтательно Матушка.
— Жизнь, когда есть «мани», а когда их нет — все равно что здесь кукуешь, — говорит Гена.
— Ха-ха! Матушка круглый год вкалывала как пчелка, но зато один месяц в году царицей жила. На самых дорогих курортах.
— А я прошлым летом экскурсоводом ездила. Группу возила в Польшу, — сказала Ани.
— Надо же, и как это мы раньше не познакомились? — оживилась Матушка. — Такая шикарная получилась бы компания.
— На следующий год эта возможность вам представится, — заметила Гена.
— Э, нет. Матушку вычеркни из списка. Отныне я семейный человек! — заявляет толстуха, похлопывая себя по животу. — Всех мужчин отпускаю к молодому поколению, а самых красивых из них отдаю Леночке.
Воцаряется тишина. Наверное, все четверо с ухмылкой поглядывают на меня.
— А она, похоже, не поняла, что мы — порядочный дэушки и не заводим знакомств с незнакомыми мужчинами, — слышится иронический голос Гены. — Ани, будь любезна, посмотри, по другой программе нет классической музыки? Я с детства обожаю классику.
Тоже мне, острячки. Ничего, острите себе на здоровье, а я помолчу. На сегодня с меня достаточно нервотрепки. Постараюсь уснуть. Постепенно усталость берет свое — и я проваливаюсь куда-то… Но вдруг — то ли от шума телевизора, то ли от громкого возгласа девиц — вздрагиваю и просыпаюсь. В палате темно, только слышно, как бухтит Матушка:
— Этот Лолов или моралист, или мужик никудышный. Столько дам, а он дрыхнет в своей ординаторской…
— Так в чем же дело? Идешь в ординаторскую и заводишь с ним флирт, — смеется Ани. — А если начнет кричать и сопротивляться, пук ваты в рот — и баста!
— В прошлом году одна такая смелая и нашлась — так он выгнал ее с треском.
— Если это была не ты, тогда я — трамвай! — произносит Ани вслух, словно читая мои мысли.
— Ах, девчата, зеленые вы еще! — перекрикивая общий хохот, заявляет Матушка. — Не знаете, что значит для настоящей женщины месяц без мужчины… Что-то голова моя не того, будто обручем схвачена… Ну, Ани, держись, ты — Лолов! — орет толстуха и бросается к Ани.
Обе начинают хохотать и понарошку бороться.
— Как тебе не стыдно, а? — кричит Ани, копируя голос какого-то мужчины. — Я женатый человек, порядочный, доктор!.. На помощь! На по-мощь!
Остальные хохочут, сумасшедшие, да и как не хохотать — одна порода! Дьявол дернул меня явиться сюда! Дождалась бы декрета, ведь уже и квартирку подыскала приличную. Надо было уйти отсюда сразу. Этих девиц я вмиг раскусила — от таких можно ожидать все что угодно. Ну и компания! Двое скоморошничают, а остальные от восторга прямо чуть ли в ладоши не хлопают. Ах, скажите, как смешно!
Вдруг, сама не знаю почему, я вскакиваю и выбегаю из палаты. Куда? В ординаторскую. Она на этом же этаже, только в конце коридора. Нетерпеливо стучу в дверь, вхожу. На кушетке лежит мужчина лет сорока, читает. Наверное, это и есть Лолов. Увидев меня, он опускает книгу и ждет. А я вдруг словно окаменела и не знаю, с чего начать. Точнее, я даже не знаю, почему пришла сюда, наверное потому, что просто хотела уйти из палаты. По лицу Лолова ползет ироническая усмешка. Он оглядывает меня с головы до ног и останавливает взгляд на груди — оказывается, почти все пуговицы моей ночнушки расстегнуты. Судорожно застегиваю рубашку, чувствуя, что вся горю, и не столько от стыда, сколько от злости. Что думает этот старикан? Что я такая же, как та дама, которая приходила к нему в прошлом году?
