Через два месяца в Сванетию за княжичем прибыли двоюродные братья князя.

Они ничего не сказали ему о смерти Тамар, но, увидев их, Цотнэ и сам тотчас догадался, что дома произошло несчастье.

Ни разу не улыбнулись они за весь длинный обратный путь. Обычно, въехав на сельскую улицу, двоюродные братья запевали проникновенную мегрельскую песню. Теперь же они ехали, не только без песен, но ни разу даже не заговорили с княжичем.

Шергил и его супруга с малой свитой выехали встречать своего наследника.

Слепой Шергил нетвёрдо, расслабленно сидел на лошади. Впереди шёл конюх Отиа и вёл коня.

И родители и свита, все были одеты в траур. Кони накрыты траурными попонами.

Удивлённо глядел Цотнэ на печальное шествие. Он хотел спросить, что обозначает этот траур, но боялся произнести даже слово и, онемев, приближался к свите князя. Они остановились невдалеке и спешились.

Рыдая и царапая лицо, подошла мать. Она обняла сына и долго целовала его. Причитая, то и дело упоминала Тамар. Цотнэ старался хоть что-нибудь разобрать и понять.

Бледная, с исцарапанным лицом, измождённая Натэла только отдалённо напоминала прославленную своей красотой, прекрасную женщину, которая два месяца назад встречала из похода своего князя. Наплакавшись, Натэла уступила место Шергилу. Отец долго обшаривал мальчика руками, будто старался убедиться, что действительно обнимает сына. Потом завопил и крепко сжал Цотнэ своими огромными ручищами.

— Почему не я умер, я, принёсший вам несчастье и гибель?! Для чего я остался живым, и вы не меня зарыли в землю? Если бы бог судил справедливо, не лежала бы моя Тамар в земле, а мне бы не ходить на этом свете! — Шергил плакал, причитал и бил себя кулаками по голове.

Поражённый всем услышанным, Цотнэ выскользнул из рук великана Шергила, отстранился и пригляделся к отцу: бессмысленный взор незрячих, лишённых бровей и ресниц глаз потряс Цотнэ. Но ещё больший ужас тотчас заставил его забыть первое потрясение.

— Не надо мне ни глаз, ни головы! Сама жизнь больше мне не нужна. Что порадует меня после гибели моей Тамар! Убил бы ты меня, судящий всех господь, только не отнимал бы её у матери…

— Где Тамар? Что с ней? — еле выговорил Цотнэ.

Не увидев ответа в незрячих глазах отца, он кинулся к матери.

— Где Тамар, мама?

Мать хотела что-то сказать мальчику, но слёзы и рыданья не дали ей выговорить ни одного слова.

С плачем и причитаниями зашли в церковный двор. Приблизившись к маленькому холмику возле церкви, Натэла и Шергил опустились на колени, упали на землю и горько зарыдали. Стиснув губы, Цотнэ уставился на маленький могильный холм. Земля на могиле ещё не совсем просохла. В изголовье стоял небольшой деревянный крест. Сухими глазами глядел Цотнэ на могилу и не верил, что тут похоронена Тамар. Он не видел её мёртвой в гробу, не был здесь, когда засыпали её землёй, а поэтому и не верил в смерть Тамар, в то, что её нет и никогда больше не будет.

Плач родителей как-то не доходил до его сознания, не затрагивал сердце. Они кого-то оплакивали. Но этот кто-то не мог быть Тамар. Тамар, весёлая и нежная, безмерно любящая и верная брату, наверное, дома, в княжеском дворце ожидает Цотнэ.

Дворец встретил Цотнэ холодный и молчаливый, точно гробница. Весёлый шум, смех и песни покинули его.

При виде Цотнэ слуги не могли скрыть слёз. Смущённо приветствовали они наследника, принуждённо улыбались ему.

Скорбь воцарилась во дворце. Она изменила не только людей. Всё изменилось тут, всё было объято печалью и трауром.

Княжич не мог привыкнуть и к тому, что напротив его ложа не стояло больше кровати Тамар. По утрам, окинув взором опустевшую комнату, или ночью, разбуженный каким-нибудь сном, он не мог понять, где он, и думал, что находится в чужом доме.

Не слыша щебетания Тамар ни перед сном, ни утром во время пробуждения, он боялся оставаться один и всё просил кормилицу, чтобы она поставила кровать Тамар на прежнее место.

— В кровати Тамар гнездилась зараза, её сожгли, — доложили наследнику.

С этого дня ему постоянно мерещился пылающий огонь, и он не мог спать один.

Удивило мальчика и то, что он не видел во дворце ни кормилицы, ни Гугуты. Ему объяснили и это. После смерти Тамар, мол, кормилицу ничто больше не удерживало здесь, и она возвратилась в дом мужа. Да и тяжело бы было ей жить там, где каждая вещь напоминала о любимице.

— А Гугута тоже ушёл с матерью? — спросил Цотнэ.

— Гугута бесследно исчез. Никак не могут понять, где он. Здоровый и крепкий мальчик, не болел. Сколько ни искали — напрасно.

Цотнэ вспомнил, как однажды, когда Тамар только ещё заболела, вернее, когда болезнь её осложнилась после кисти винограда, принесённого ей, Гугута сказал: «Если случится что-нибудь с Тамар, или убью себя, или уйду куда глаза глядят».

— Может, он уехал куда-нибудь? — спросил Цотнэ.

— Кто его знает. Родители плачут по нем, словно по покойнику, ты же слышал, как говорят в народе: «Что смерть, что чужбина — всё равно».

— Говорили и такое — Гугуту обвинили в том, что он принёс больной девочке винограда, и разгневанный отец избил его до полусмерти. Избитый Гугута ушёл из дому, а после этого его и след простыл.

От горя Цотнэ целый день проплакал у себя в спальне. Под вечер Натэла послала к нему другого паренька, сына домоуправителя, в надежде, что он хоть как-нибудь заменит княжичу Гугуту и развлечёт его.

Вата вошёл на цыпочках, остановился у дверей и тихонько кашлянул.

Цотнэ раскрыл глаза и удивлённо уставился на незнакомого парня.

— Не спишь, княжич? — улыбнулся вошедший. Потом он, подобрав под себя ноги, сел на ковёр у постели, раскрыл расшитый кисет и высыпал содержимое на ковёр. Разноцветные камешки и невиданные раковины рассыпались по ковру.

— Как красиво! — вырвалось у Цотнэ.

— Если нравятся, пусть будут твоими.

— Моими? — Цотнэ удивлённо взглянул на парня.

— Да, твоими, — подтвердил обрадованный Вата.

— Долго собирал? — спросил Цотнэ, не сводя глаз с раковин.

— Долго?.. Нет… Я всего месяц пробыл в Анаклия. До тех пор, пока отца не взяли домоуправителем к великому князю. Знал бы, что тебе они понравятся, ещё больше бы собрал. Когда отец возьмёт меня снова в Анаклия, я тебе привезу…

Цотнэ не знал, ни где находилась эта Анаклия, ни этого мальчика, ни его отца.

Вата заметил его растерянность.

— Моего отца князь Шергил взял в домоуправители, и я переселился сюда. Мы тут же и живём, позади княжеского дворца. Пойдём к нам?

В знак согласия Цотнэ кивнул головой и вскочил.

— Зовут меня Вата, — болтал сын домоуправителя. — Я все птичьи гнёзда знаю.

— Неужели!

— Я и на охоту хожу с отцом. Раньше с дядей Кочоба ходил.

— Кочоба был твоим дядей?

— Да. Братом моего отца. Когда умер домоуправитель Кочоба, князь на его место взял моего отца.

Некоторое время оба молчали.

— В шахматы играешь, княжич?

— Играю. Но не так, чтобы…

— Хочешь, сыграем?

Цотнэ кивнул головой. Но играть им в этот день не пришлось.

Ребята прошли через княжеский двор, поднялись на горку, и перед ними открылся вид на широкое ущелье.

На берегу реки толпился народ. Со всех сторон продолжали сбегаться люди — и стар и млад, женщины и мужчины. До стоявших на холме ребят донеслись звуки какой-то странной музыки. Ребята помчались по спуску. Образовав круг, зеваки напирали друг на друга, пытаясь пробиться вперёд, становились на цыпочки. Вата решительно прорвался вперёд.

— Княжич! Дорогу княжичу! — кричал он, расталкивая людей.

Люди узнали наследника и, сняв шапки, уступили ему дорогу.

Цотнэ не хотелось беспокоить людей, привлекать к себе их внимание, но Вата, ухватив за руку княжича, тянул его за собой. Они увидели факира, сидевшего с поджатыми ногами. Факир грязным рукавом вытер пот с коричневого лба, обвёл глазами зрителей, пристроил дудку к губам и заиграл. При звуках музыки в корзине, стоявшей перед факиром, что-то зашевелилось. Из корзины подняла голову кобра. На мгновение оцепенела, потом опять вздрогнула и, постепенно вытягиваясь, извиваясь, начала подниматься.