— Камыши окружить! — приказал он.
Слуги бросились исполнять приказ.
Царя положили на спешно сооружённые носилки и понесли к Багавану.
В камышах царские слуги нашли раненого тигра. Зверь с распоротым животом был при последнем издыхании, и слуги решили, что царь и тигр погибли в роковой схватке.
Наверное, все поверили бы той версии, если бы там же в камышах не нашли убитого асасина. Исмаилиту саблей была нанесена смертельная рана. Всё перепуталось: некоторые считали, что тигра убил царь, другие доказывали, что засланный врагами для убийства царя асасин умерщвлён царской саблей.
Грудь Лаша была растерзана в том самом месте, где заметен был след от монгольской стрелы. Едва зарубцевавшаяся рана опять открылась, так что никакими средствами не смогли приостановить кровотечение.
Тайные враги царя воспользовались несчастьем, чтобы расстроить свадьбу Русудан и Ширваншаха. Время ли встречать жениха, когда лишаемся царя, — ворчали они и требовали спешно везти царя в Тбилиси. И повезли бы, если бы лекарь не заупрямился и решительно не заявил:
— Как только тронем его с места, кровотечение усилится. Царь до Тбилиси живым не дотянет. Если не хотите его смерти, должны оставить его здесь лежать без движения. На помощь мне вызовите и других искусных врачей из Тбилиси. Мы попытаемся сделать всё, что в наших силах и возможностях.
Никто не осмелился перечить царскому лекарю, никто не решился положить на весы жизнь царя.
Но ни лекарства, ни искусство врачей не помогали. Царь уже был не жилец. Вместо того чтоб поправиться, он с каждым днём слабел и терял силы.
В тот день он проснулся в хорошем настроении.
— Где Цотнэ и Саргис? — спросил он, как только немного оправился.
— Они здесь — ночуют у вашей палатки, — доложили ему. Улыбка удовлетворения промелькнула на лице царя.
— Позовите!
В царский шатёр вошли Цотнэ Дадиани и Саргис Тмогвели, упали на колени, справились о здоровье.
— Садитесь, — Лаша указал вошедшим на стул и улыбнулся.
От царя остались кожа да кости. Он не походил бы даже на призрак того исполненного жизни и бодрости государя, который всего несколько дней назад вёл их на охоту и на скаку стрелой из лука поражал зверей. Глядя на едва дышащего, обескровевшего царя, оба подумали — в чём только держится дух… Но всё же, как могли, начали утешать и ободрять больного.
— Хвала господу, что лекарства помогли, и над Грузией снова восходит солнце счастья, — высокопарно сказал Тмогвели, стараясь улыбкой подкрепить слова надежды.
Лаша безнадёжно махнул рукой.
— Суета сует и всяческая суета… Откуда явились мы в этот мир, туда и возвратимся. И никто не может сказать, зачем мы явились и зачем уходим… — Немного отдохнув, царь ослабевшим голосом чуть слышно произнёс нараспев: — «Не найдёшь ты утешенья, слёзы горя проливая. Ничего не в силах сделать против воли божества я…» Так это, Саргис? Правильно я говорю?
— Правильно, государь. Но Руставели добавляет и то, что: «Муж обязан быть вынослив, в тяжких бедах пребывая!»
— Я стараюсь быть выносливым… Терплю, но для чего?! — у Лаша лицо исказилось от боли.
Слёзы набежали на глаза Тмогвели. Он поглядел на Цотнэ. Дадиани сидел, спрятав лицо в ладонях, и плечи его содрогались. От него надеялся Саргис получить поддержку и ободрение, а оказалось, что тот сам нуждается в ободрении. Саргис испугался, что царь откроет глаза и увидит их плачущими, вытер слёзы и, взяв правителя Одиши за плечо, крепко сжал его. Цотнэ осушил слёзы и наклонил голову, чтобы царь не видел его заплаканного лица.
— Верно, всё это была судьба, роковое совпадение… Этот единственный онагр отделился от стада и увлёк меня. Он мчался, так кидаясь из стороны в сторону, что я не успевал прицелиться. Он-то и завлёк меня в скалы… Вай! — вскричал вдруг Лаша, лоб его покрылся холодным потом. Лекарь тотчас бросился к больному.
Царь корчился от боли. Он обливался холодным потом, потом притих и почти перестал дышать.
Лекарь дал ему понюхать какой-то соли. Лаша тяжело вздохнул, ему как будто полегчало, и уснул. Бледные, напуганные Цотнэ и Саргис на цыпочках вышли из опочивальни царя.
В тот же вечер царь причастился, в присутствии вельмож изъявил свою последнюю волю и скончался.
Было много толков по всей Грузии о смерти царя. Поэты не поверили слухам, что царь убит рукою асасина, и слагали стихи о схватке молодого витязя с тигром. Народ подхватывал эти стихи, скоро все знали их наизусть. Так, переходя из поколения в поколение, осталась в народе легенда о героической смерти схватившегося с тигром царя.
Кончина царя и воцарение Русудан громом поразили Цотнэ Дадиани.
Ещё один столп в мечте о могуществе родины был подрублен. Смерть молодого царя Цотнэ пережил гораздо острее, чем уничтожение Фазиса.
Вообще-то после великой Тамар воцарение Русудан для грузин не было чем-то необычным и ничего плохого не предвещало. Визири и вельможи, поддерживая Русудан, трудились плечом к плечу, и мирная жизнь государства как будто бы продолжалась. Цотнэ, как и все, верно служил трону. Тем временем Краваи подарила ему желанных девочку и мальчика. Сердце Цотнэ вновь наполнилось счастьем и радостью жизни.
Счастье его, наверное, продолжалось бы, если б внезапно колесо судьбы Грузии не совершило ещё один поворот.
Гонимый монголами хорезмшах Джалал-эд-Дин внезапно подошёл к границам грузинского царства.
Грузины считали, что однажды уже победили монголов — покорителей Хорезма и теперь не сомневались в своём превосходстве над бежавшим от монголов султаном. Они надеялись дать ему жестокий урок, чтобы он на веки вечные забыл дорогу к границам Грузии.
Но случилось неожиданное: в решающей Гарнисской битве грузинское войско было разгромлено. Хорезмийцы заняли и разорили Тбилиси. Вся казна, все сокровища грузинского двора достались врагу. Только что разрешившуюся от бремени царицу Русудан успели увезти за Лихский хребет в Западную Грузию, в Кутаиси.
Джалал-эд-Дин, овладевший лишь частью грузинских богатств, пытался пробиться за Лихский хребет через Черетхевский перевал, однако в тесном ущелье грузины дали ему отпор, а самого султана едва не взяли в плен. Он успел ускользнуть из ночного шатра в одном белье и погиб где-то в горах безвестной смертью.
В этой войне Цотнэ был ранен дважды. Первый раз в бою за Тбилиси. Когда его увозили лежащего на носилках, он издали, то впадая в беспамятство, то вновь обретая сознание, видел зарево над горящей столицей и горько рыдал о падении могущества родины. Жизнь его висела на волоске. Пусть я умру, думал он, я же с детства мечтал о самопожертвовании и о страданиях во имя родной страны. Похоже, что мечта моя исполняется. В такие минуты он вспоминал внушения пастыря Ивлиана, а находясь в полусознательном, полубредовом состоянии, ждал, когда же прилетит орёл Амирана клевать его печень. Но орёл не показывался. Цотнэ приходил в сознание. Видимо, это был ещё не тот подвиг, за который человек возводится в ранг героя и становится достойным великой легенды об орле, терзающем Амирана.
Второй раз Цотнэ оказался на краю гибели как раз в том бою в тесном ущелье, в котором грузины разгромили ночной лагерь султана.
Нападающие врезались в спящий лагерь. Сметая всё на своём пути, рубя направо и налево, прошли они от одного берега до другого. Всё смешалось: пешие и конные, спящие и проснувшиеся, нападающие и обороняющиеся. Нападающие в двух местах рассекли лагерь, потом каждую часть окружили и начали нещадно рубить попавших в окружение.
Оголив сабли, эмиры призывали своих воинов, ободряли их, старались навести порядок, но хорезмцы, ещё не очнувшиеся от сна, искали, куда бы убежать, кидались то в одну сторону, то в другую, наконец кинулись по спуску и сплотились в бою.
Цотнэ бился в конном строю, рубил направо и налево, рвался вперёд, к центру боя. Там, в самой гуще боя, сплотились эмиры Джалал-эд-Дина. Султан, наверное, здесь, подумал Цотнэ и направил коня туда. Навстречу ему кинулись двое в чалмах. Цотнэ одного рассёк саблей, другого смял конём, услышал их обречённые вопли, и в этот миг копьё сразило его. Видно, ранили и коня. Он дико заржал, попытался встать на дыбы и вместе с всадником покатился по склону.
