Пока Никки рассказывал, как викинги строили свои корабли, — Томми заметил, как умно он выбрал именно то, что могло больше всего заинтересовать отца, — Томми смотрел на маму. Он думал, что она должна обратить внимание на то, что викинги — это его тема, хотя бы повернуться к нему в какой-то момент, но она смотрела и смотрела на Никки, затем быстро глянула на отца и снова переключила внимание на Никки, улыбнулась ему своей особенной улыбкой, которую так любил Томми, и сказала: «Неужели? Очень интересно».

— Так что они сначала делали обшивку, — излагал Никки, — а потом вставляли внутрь каркас. Это называется… — И тут он запнулся. — Я забыл, как это называется. Способ, которым они делали обшивку. Мы это сегодня проходили.

Томми хотел было выпалить «Это называется внакрой», но тут отец произнес:

— Вгладь.

— Нет, — ляпнул Томми, не подумав. — Это называется внакрой.

Все повернулись к нему. Томми уловил, как вокруг него повисла тишина.

— Вгладь — это другой способ, — настаивал он. — Не у викингов.

— Ну, я не слышала ни о том, ни о другом, — попыталась спасти ситуацию мама, — так что вы все намного умнее меня.

Томми ждал, что отец заговорит. Он не решался поднять глаза и знал, что Никки тоже уставился в тарелку и думает, какой Томми дурак и как он всегда все портит.

— Думаешь, ты знаешь все лучше всех? — спросил отец. В голосе его было не раздражение, а любопытство.

Томми помотал головой. В ушах у него зашумело.

— Он так не думает, папа, — сказал Никки, и Томми был поражен его храбростью и его преданностью.

Отец сделал Никки знак рукой, чтобы тот замолчал, но Никки все равно продолжал:

— Просто он очень, очень любит викингов. Это его любимая тема. Папа, ты нас когда-нибудь свозишь в музей? Миссис Браун говорила, что в Глазго в музее есть всякие вещи викингов.

Умно. Томми не мог смотреть на отца, поэтому уставился на Никки. Тот имел вид совершенно невинный.

Последовала долгая пауза, после которой отец произнес:

— Да, это можно устроить. — И через секунду добавил: — Томми. Никто не любит всезнаек.

Томми быстро кивнул, глядя в тарелку. Отец взял вилку и отправил в рот кусок курицы.

— Она сухая, Катрина. — Он говорил спокойно. Несколько минут они ели молча, потом он отставил тарелку, встал, сообщил, что надо идти работать, и вышел из кухни.

Томми наконец медленно выдохнул, поняв, что мама и Никки сделали то же самое.

— На десерт крамбл, — сказала мама. — Заканчивайте, мальчики.

Она взъерошила Томми волосы, и он, почувствовав это и подумав о крамбле и о том, как Никки спас его, испытал прилив такой чистой и острой радости, как будто взлетел высоко вверх на качелях.

Когда они поднялись наверх, Никки заговорил: «Это называется внакрой, Томми. Я знаю, что ты был прав».

Томми кивнул. Он без объяснений понял, что хотел этим сказать Никки: сегодня все обошлось. В следующий раз будь осторожнее. Никки спустился вниз, а Томми остался в комнате и стал читать книгу про викингов.

Но, конечно, ничего не обошлось. А следующего раза не было. Позже психологи один за другим говорили Томми, что дети часто винят себя в трагедии, что они постоянно размышляют о том, что могли бы изменить, будто можно вернуться в прошлое и предотвратить то, что случилось. Магическое мышление. Томми кивал и делал вид, что успокоился. Но в мозгу у него продолжало вертеться: внакрой, внакрой, внакрой. Если бы он не стал поправлять отца. Если бы он был таким сообразительным, как Никки.

«Тут нет твоей вины», — говорили психологи.

Внакрой, внакрой, внакрой.

Но они не знали, что случилось потом. Томми им не рассказывал. Он знал это уже в восемь лет, знал и в десять, и в пятнадцать, и в двадцать. Дело было не в викингах. Это была просто ширма, за которую он прятался. Викингов можно было вынести — почти, а вот остальное — нет. Это было так ужасно, что обычно он даже не мог об этом думать. Но и не думать тоже не мог. Мысль об этом все время возникала на краю сознания, а потом его снова захлестывала ужасная тьма.

«Прости меня», — мысленно хотел обратиться он к Никки. Часто он просыпался с этими словами. Кэролайн однажды сказала, что он произнес их во сне.

Если бы он мог вернуться. Если бы он мог вернуться, и знал бы, что случится, и сделал бы все иначе. Сделал бы только одну вещь иначе. Малейшее усилие, малейшая доля секунды, другое решение и другой результат.

Внакрой, внакрой, внакрой.

Если бы, если бы, если бы.

Томми жил у Малькольма уже почти неделю, и дни их стали подчиняться определенному ритму. Малькольм вставал рано. Томми обычно вставал поздно. В некоторые дни Малькольм уходил помогать Роберту, но чаще всего после обеда возвращался. Потом, пока еще не стемнело, они с Томми шли на прогулку. Малькольм понятия не имел, чем Томми заполняет утренние часы. Иногда он заставал Томми в кресле в гостиной за чтением одной из книг Хизер. Он то ли закончил, то ли бросил читать «Женский портрет» и перешел к Томасу Харди. Обычно Томми готовил ланч и оставлял что-нибудь и Малькольму — сэндвич с сыром, завернутый в пищевую пленку, или пасту с томатным соусом, которую надо было разогреть.

Как-то вернувшись с прогулки, они сидели за кухонным столом, пили чай и в основном молчали. Иногда Томми задавал какие-то вопросы про крофт в прошлом или про нынешнее состояние сельского хозяйства на острове. «А он не забыл, — удивлялся Малькольм, — как тут все устроено. Послушать, как он рассуждает об овцеводстве, так можно подумать, что он здесь вырос». Малькольма поражала осведомленность Томми, потому что Джон всегда старался отделить себя и свою семью от фермерского быта. С тех пор как Джон уехал из дому, он не проявлял никакого интереса к крофту, даже когда умер отец и хозяйство перешло к Малькольму. Теперь Малькольм вынужден был признать, что Джон глумился над всем этим, настолько нарочитым было отсутствие интереса, которое он изображал, если Малькольм или кто-то другой заговаривал об этом. Нет, Джон не такой: он бухгалтер. Он работает головой, а не руками, не мышцами и сухожилиями, и его не интересует грубое, изнурительное существование, которое влачат все остальные на острове, надрывая спины в грязи и под дождем. Малькольм слышал пересуды в баре, будто Джон считал себя лучше всех. Но особого вреда в этом не было, людям он все равно нравился — более того, он впечатлял их. А теперь вот сын Джона, его взрослый ребенок, сидит напротив Малькольма и ведет беседы о копытной гнили, субсидиях и силосе.

Чего они никогда не обсуждали, так это жизнь Томми за последние двадцать лет и его планы на будущее. И чем дольше это длилось, тем большее беспокойство охватывало Малькольма, но ни о чем важном он не мог говорить. Он почти не задавал Томми вопросов, боясь проявлять любопытство.

Малькольм представлял себе, как Хизер говорит: «Вы друг друга стоите. Никак не можете дойти до сути дела, как все мужчины». Вот что она могла бы сказать, если бы была жива.

Изначально Томми собирался остаться на неделю. Малькольм думал, когда он уедет, но Томми об этом не заговаривал. Он не был уверен, хочет ли, чтобы Томми уехал, или нет. Ему было неловко, и он жаждал возвращения к спокойной жизни, к своему обычному распорядку. Но, с другой стороны, он беспокоился за Томми, чувствовал за него ответственность, даже через столько лет.

За последние дни во время прогулок они дважды встретили других жителей острова. В первый раз это был Кен Стюарт со своей колли Мораг. Когда Кен подошел, Малькольм понял, что у него перехватило дыхание, но Кен был от природы молчалив и не выказывал намерения долго болтать.

— Так ты вернулся? — спросил он у Томми, когда они поздоровались.

— Да.

— Многое изменилось, по-твоему?

Томми задумался над ответом.

— Нет, — наконец сказал он. — Я так не думаю.

— Да, мне тоже кажется, что мы более-менее остались такими же, — покачал головой Кен. Он подумал немного и добавил: — Теперь у нас служба не каждую неделю. Раз в месяц. Священник приезжает с Айлея или Малла.