Петр Георгиевич спросил, каковы причины безработицы и сильно развитого бандитизма, о которых говорил докладчик, так как в каждом месте эти причины, по его мнению, могли быть своеобразными. Это могло быть связано с сокращением, уменьшением производства, чисткой учебных заведений.

Федоров указал, что истрачен на поездку и организацию экса почти 1 % предполагавшейся к изъятию суммы. Владимир Георгиевич, прекращая перекрестную беседу, отметил, что убытки неизбежны. Эта поездка была экстренной и не носила исключительно инспекторский характер.

В заключение Андрей Павлович поднял вопрос: остается ли в силе первое решение ЦК о посылке за Савинковым? Островский опросил мнение присутствующих, выразив удивление, что подобный вопрос возникнет. Иван Терентьевич заявил, что препятствовать может только финансовая сторона и то если, за Борисом Викторовичем не поедет Павловский. Владимир Георгиевич ответил, что о финансовой стороне услышат из следующего доклада, а относительно «Сержа» он недоумевает: а если бы Сергей Эдуардович, поехав за Савинковым, свалился с площадки поезда под колеса, а если бы он наскочил на трамвай…

Островский категорически заявил, что никакие случайности не должны влиять на работу и на исполнение желания Савинкова, раз оно санкционировано ЦК. Фомичев торопливо отказался от своего «если приедет Павловский» и оставил вопрос только о финансовой стороне.

Владимир Георгиевич продолжает заседание и после отказа Валентина Ивановича от своего доклада об общем положении (мотив — болезнь, все заседание он пролежал из-за приступа малярии), дал слово по финансовому вопросу Андрею Павловичу.

Федоров зачитывает ведомость прихода и расхода за май и июнь, отмечает финансовые возможности (спекуляция), в подробности которых не вдается. На вопрос Островского, на сколько хватит имеющихся сумм, если забронировать 50 % наличности на непредвиденные расходы, ответил: без новых поступлений на 2–3 месяца. Собрание удовлетворено ответом, Иван Терентьевич — особенно. Владимир Георгиевич бронирует 50 %, из каковых разрешает Андрею Павловичу половину употребить на кратковременные спекуляции. Остальная половина должна быть твердо забронирована.

Отмечает, что после приезда председателя и на время съезда уполномоченных (о таковом съезде, со слов Сергея Васильевича, говорил после доклада Фомичев) никаких эксов не должно быть. Иван Терентьевич усиленно поддерживает эту мысль. Федоров сообщает, что деньги, имеющиеся в наличии, могут быть частично получены когда угодно, остальные — с предупреждением его за 3–4 дня. Его доклад и сообщение принимаются к сведению.

На этом заседание закрылось.

Первым после доклада Фомичева ушел Петр Георгиевич. Затем ушли Леонид Николаевич и Иван Терентьевич. Шешеня проявил мало активности, его предложение о создании в Москве военного отдела по Юго-Востоку не прошло. Островский предложил иронически этот отдел создать не в Москве, а в Париже; под улыбки собравшихся предложение провалилось. Тем более, что такой вопрос нельзя было обсуждать в отсутствие Новицкого и до выяснения кардинальных вопросов, каковое может быть только после съезда и после приезда Бориса Викторовича. Заседание оставило хорошее впечатление на всех, а особенно на Фомичева[207].

В воскресенье 6 июля Федоров встретился с Иваном Терентьевичем у него на даче. Сообщил, что постановлением ЦК он зачислен на постоянное содержание с окладом в 15 червонцев в месяц. Фомичев остался этим очень доволен.

Далее зашла речь о требованиях Экспозитуры № 1, о постоянной связи Мосбюро в Минске, куда должны приезжать польские курьеры.

Фомичев категорически возражал против этого, указывая, что как только свяжешься с курьерами поляков, так неизбежен провал поста связи в Минске, а затем и Мосбюро. Указывал: мало ли чего хотят поляки, а «мы» не должны этого делать. Высказывался отрицательно и относительно постоянной переписки «Штиля» (резидента при Западном округе) непосредственно с Экспозитурой. Это желание поляков — на всякий случай иметь связь с нашими работниками. «Штиль» не должен сам писать им ничего, а все должны делать «мы» по своему усмотрению. С приездом жены он стал злоупотреблять словом «мы».

Был очень недоволен Экспозитурой, тем, что она не ценит людей. Пользуется ими, пока они были нужны и немедленно отказывается от них, даже от помощи, если работаешь не для них. Поэтому он завязал связь с Оленским, политполицией, которая людей ценит больше.

Федоров ему сказал, что, по его сведениям, Павловский должен на днях прибыть в Москву, до Севастополя он добрался благополучно. Он остался этим очень доволен, так как приезд Сергея Эдуардовича разрешал вопрос о поездке.

Во вторник утром Федоров опять встретился с Фомичевым и передал ему 10 червонцев, сообщив, что вчера, 7 июня, Сергей Эдуардович прибыл благополучно в Москву. С.В. Новицкий устроил его у одного хорошего знакомого врача на лечение. Его состояние пока неизвестно. По всей вероятности, на днях его можно будет увидеть и разрешить вопрос о поездке. Фомичев высказал сомнение, что вряд ли Сергей Эдуардович после ранения и после такой далекой дороги сможет ехать к Борису Викторовичу, но, по его мнению, в Париж может поехать и кто-либо другой[208].

14 июня 1924 г. А.П. Федоров после некоторой подготовки С.Э. Павловского рассказал ему, что, по полученным данным, Савинков еще в январе получил от некой группы аванс в размере 50 000 франков за теракт против полномочного представителя в Англии Х.Г. Раковского, выполнить который он до сих пор не может и ждет для его осуществления Павловского. В связи с этим Андрей Павлович задал Павловскому вопрос: не покажется ли подозрительным Савинкову, если он Павловский, приехав к нему в Париж, откажется от организации теракта? На это Павловский ответил: «Безусловно будет подозрителен мой отказ». Далее в беседе Сергей Эдуардович согласился, что ехать ему в Париж к Савинкову, пока Раковский в Англии и пока не закончились англо-советские переговоры, нельзя.

Надо было каким-то образом оттянуть поездку, чтобы это не было подозрительно Савинкову, который уже ждал Павловского и которому сообщалось, что он немедленно после экса приедет. Отказываться от поездки под предлогом «занят делами», «нельзя бросать Москву» — неубедительно и подозрительно. Нужно было сделать так, что ехать не «не хочу», а «не могу» по состоянию здоровья, а именно ранения, ввиду неудачно произведенного экса. Просто ранен слегка, но ехать месяца 2–3 нельзя.

На вопрос: что лучше по мнению Сергея Эдуардовича — написать письмо, отправив его с Фомичевым, а самим ждать конца англо-советских переговоров и отъезда Раковского из Лондона, или же послать кого-либо в Париж с Фомичевым как очевидцем всего в Москве и Ростове, надеясь, что с ними приедет и сам Савинков.

Павловский согласился со вторым.

Известием, что Савинков затеял против Раковского теракт, Павловский был возмущен и выразился так: «Неужто, сволочь, заделался профессиональным террористом?»

Далее сговорились составить письмо Павловского к Савинкову, тщательно обдумав все детали, чтобы не было ничего подозрительного для Ивана Терентьевича.

Федоров считал, что сообщение о том, что Павловскому нельзя ехать до отъезда Раковского из Лондона, никакой неприятности Савинкову не доставит[209].

Из этого документа совершенно очевидно следует, что крокисты предлагали Павловскому совершить поездку к Савинкову в Париж. Однако скорее всего это было неосуществимое предложение, так как вряд ли Сергея Эдуардовича можно было одного или с кем-то из сотрудников КРО отправить за рубеж. Это подтверждается и мерами предосторожности, применяемыми сотрудниками ОГПУ при инсценировке встреч Павловского с Фомичевым. Несмотря на то, что им полностью была «сдана» резидентура союза, полного доверия к Сергею Эдуардовичу не было.