Поликарпова потребовала подробного отчета о встрече, а выслушав нас с Костиком, почесала в затылке и поинтересовалась у меня, что я думаю обо всем этом деле.

Я не стала честно признаваться, что предпочла бы больше никогда не видеть никого из своих новых знакомых и не касаться Анькиных дел, но от меня ждали совсем другого ответа.

— Аня, я не знаю, — отозвалась я. — Я тебе уже говорила, что для убийства нужен мотив. Какой мотив может быть у Комиссарова? И зачем ему убивать Степана в квартире, где бываешь ты? Убил бы в другом месте. Зачем ему таким образом подставлять тебя? Ему это нужно?

— Никто не может знать, что нужно Артему, — заметила Анька. — И что за мысли крутятся в его башке.

"Как и в твоей, Анечка", — хотелось добавить мне, но я с большим трудом сдержалась, вместо этого заявив, что хочу спать.

Но не тут-то было. У нас была запланирована очередная ночная вылазка к наркоманам Леньке с Настей.

— Давай завтра! — взмолилась я.

Анька посмотрела на часы и заметила, что до завтра остался всего час, так что я могу начинать собираться. Я застонала. Костик изъявил желание отправиться в поход вместе с нами. Анька провела с ним работу, придя к компромиссу: сегодня мы едем без ребенка, а завтра он сопровождает нас за город, где его мама (то есть я) учится стрелять. Я снова застонала.

— Но они уже, наверное, накурились, накололись или что они там еще делают! — сделала я последнюю попытку. — Ты помнишь, какие они были вчера вечером? Они уже не в состоянии с нами разговаривать! Ты же, кажется, хотела именно поговорить? А не наслаждаться видом спящей Насти, как вчера?

— Они сейчас как раз в том состоянии, в котором нужно, безапелляционно заявила Анька и открыла свою спортивную сумку, демонстрируя мне ее содержимое.

Мне чуть не стало плохо. Кроме нескольких ампул, шприцов и еще каких-то препаратов, там лежали милицейская форма и белый медицинский халат. Успела куда-то смотаться в наше отсутствие? И чего только нет среди Анькиных припасов?!

Я спросила, зачем нам все это? Анька пояснила, что мы пойдем к соседям-наркоманам, как милиционер (она) и медсестра (я).

— Какая из меня медсестра?! — заорала я. — Я даже уколы не умею делать.

— Научишься, — спокойно заявила Анька.

Я попыталась что-то возразить, но она меня все равно не слушала.

— Все, что надо, я вколю сама, — смилостивилась наконец Поликарпова, а вообще это дело нужное. У тебя апельсин есть?

— Чего?

— Апельсин. На нем надо учиться — наиболее близкие ощущения к тому, как втыкаешь в тело. Я сама на апельсине училась. Это только вначале страшно кожу протыкать, а потом — ерунда. Так что завтрашний день запланируем, как дважды учебный — вначале за город стрелять, потом дома учиться делать уколы. А сейчас — вперед!

Так же, как вчера, мы отправились за приключениями на старой "шестерке", оставили ее у той же парадной, опять шли через крышу, переодевались на чердаке.

Меня несколько смущало, что на лицах у милиционера и медсестры одинаковые царапины и фингалы, которые, правда, уже начали сходить, но Анька заявила, что наркоманы на это не обратят внимания. Но ведь должны задуматься, почему на ночь глядя к ним вдруг пожаловали представительница правоохранительных органов и посланница районной поликлиники? У нас они теперь что, парами ходят? Я про такое что-то не слышала. А если Ленька знает своего участкового? Или кем там Анька намерена представляться?

— Они наркоманы, а не идиоты и не слепые, — заметила я.

— Лерка, успокойся. Они все равно ничего не вспомнят. А если и вспомнят, кто их будет слушать?

— Ну, я не знаю… А если в самом деле милиция…

— Не знаешь и молчи! — обрубила меня Поликарпова и нажала на кнопку нужного звонка.

Нам долго никто не открывал, Анька позвонила вновь, и вскоре в коридоре послышались нетвердые шаги. Дверь нам открыла зареванная девушка — та, что вчера спала в одежде на полуразвалившемся диване. Вчера я не смогла ее как следует рассмотреть, да и освещение было не то. Сейчас я увидела, какая она осунувшаяся, какие у нее огромные синяки под глазами. Нечесаные и давно не мытые сухие волосы, худые руки, висящие, как плети, отекшие кисти, на лице ни следа косметики. Она сутулилась. Общий вид был неряшливый. И сколько ей лет? По виду определить было просто невозможно.

— Здравствуйте! — начальственным голосом проронила Анька и предъявила Насте какую-то ксиву.

Значит, и документ Поликарпова припасла? Или это настоящий, сделанный для нее по блату каким-нибудь знакомым или охмуренным ментом, а возможно, владельцем полиграфического предприятия или еще кем-то? Ну, Анька дает…

Девушка даже не взглянула на ксиву, а просто пригласила нас войти. Мы проследовали за ней в большую комнату, где уже были вчера. Анька быстро заглянула в маленькую. Леньки нигде не было. Внезапно Настя разрыдалась. Она не говорила ни слова, слезы текли ручьями у нее по щекам, плечи сотрясались, потом она рухнула в продавленное кресло перед низким облезлым журнальным столиком, опустила голову на руки — и разревелась еще громче.

Мы переглянулись.

— Ну, не надо так, успокойтесь, пожалуйста, сказала я.

— Это я, это я во всем виновата! — воскликнула Настя, не поднимая головы. — Это я уговорила его попробовать! А теперь… Теперь… Я тоже хочу умереть!

Я посмотрела на Аньку.

— Давайте-ка мы сделаем вам успокоительный укольчик, — заявила Поликарпова, протягивая руку к сумке, которую держала я.

Но я резко ее отдернула. Я не хотела допускать, чтобы Анька еще кому-то делала укольчики. Я не могла быть уверена… Но проверить следовало.

— Дай сюда, — прошипела Анька, обращаясь ко мне.

Я покачала головой и отступила от нее на шаг.

Но Анька была не тем человеком, против воли которого можно пойти.

— Ты об этом еще пожалеешь, — сказала она мне. — Последний раз прошу по-хорошему.

Настя продолжала рыдать, не поднимая головы, и бормотать себе под нос, что во всем виновата только она и что, если бы не она, Ленька до сих пор был бы жив. А так она жива, а его больше нет.

Анька снова протянула руку к сумке. Я покачала головой и повернулась к выходу, чтобы покинуть эту квартиру.

Это было последним, что я помнила. Мне на голову обрушился сокрушительной силы удар. Я потеряла сознание.

Оно возвращалось очень медленно. Где-то вдалеке я услышала голоса, потом забрезжил свет — это горел торшер в углу. Под ним сидела Настя и что-то говорила. Напротив, на затененном месте какой-то молодой милиционер. Боже, милиция! Допрыгалась! Нет, чтобы в самом начале пойти в органы и попросить защиты у них! Но где это я? В этот момент милиционер бросил на меня взгляд.

Анька. Память возвращалась. Я приняла сидячее положение. Голова раскалывалась, подташнивало. Я дотронулась до затылка — там уже набухла внушительных размеров шишка.

Я с трудом встала и, держась за стеночку и постанывая, отправилась в ванную, чтобы приложить к ушибленному месту хотя бы смоченное холодной водой полотенце. А еще лучше найти лед в холодильнике. Если в этой квартире вообще есть холодильник.

Не успела я включить воду, как за моей спиной нарисовалась Анька.

— Рыпнешься — убью, — прошипела она. — Приводи себя в порядок и возвращайся в комнату.

— Принеси льда, — пробормотала я.

Анька внимательно посмотрела на меня, удалилась и тут же вернулась с какой-то тряпкой, в которую был завернут лед. Значит, холодильник тут все-таки есть.

Я присела на край грязной ванны. Меня все так же подташнивало. Голова кружилась. Неужели у меня сотрясение мозга? Только этого еще не хватало. А Анька-то, Анька…

Вчерашний молодой парень, которому мы помогли открыть дверь в эту квартиру, — мертв? Неужели мертв? Или я неправильно поняла Настю? Какой укол ему вчера сделала Анька? Мне она сказала, что ввела ему снотворное. Но…

Аньке нельзя верить.

Ни в чем.

Но, может быть, эти наркоманы сами укололись какой-то дрянью? Ленька проснулся, проснулась Настя, и они с утречка ввели себе еще что-нибудь? А это все наложилось у него на снотворное? Или ему нельзя было вводить снотворное? Или нельзя в той дозе, что ввела Анька? Я же не врач, я не знаю всех этих тонкостей. И знает ли Анька? Или ей все до лампочки? Чужая жизнь уж точно.