Марчелло надулся:

— Не смейся. Я говорю серьезно.

— Какой же это план?

— Поклянись, что никому не скажешь.

— Клянусь.

— Кем?

— Ну, кем? Святой мадонной...

— Нашей мамой.

— Ну и нашей мамой.

— То, что я тебе скажу, должно навсегда остаться тайной.

— Ну договорились, договорились. Никто не будет знать, кроме нас с тобой.

— Даже дуче?

— Даже дуче. Говори скорей.

Марчелло сказал напрямик:

— Давай удерем с тобой в Швейцарию!

— Ты сошел с ума, Марчелло! — Сестра закрыла ему рот ладонью.— Какая Швейцария, когда мы едем в Тироль.

— Пусть едет в Тироль тот, кому надо, а мы с тобой — в Швейцарию!

— А Бенито?

— Брось эту старую калошу!

— Не смей так говорить!

— Не кричи на меня. Ты еще молодая, красивая, умная, талантливая. Ты будешь богатой. Я отдам тебя замуж за кого хочешь: за лорда, миллионера, за принца...

— Ты просто соплячок, Марчелло.

— Слушай: мне нужна папка с английскими письмами. Ты каждый день держишь ее в руках. Передай эту проклятую папку мне, садись в мою машину — и мы окажемся в свободном мире, богатые, счастливые, а главное — живые. Это серьезно, это очень серьезно.

Кларетта колебалась. Она не верила Марчелло и в то же время понимала, что какая-то правда скрывается за его словами. Ей хотелось до конца выполнить свою роль ангела- хранителя при стареющем Бенито, а разум подсказывал — надо думать и о себе, о своей жизни, о будущем.

— Я подумаю,— сказала она, все еще колеблясь.— Я подумаю до утра, а завтра скажу тебе.

— До утра — это очень долго. Можно опоздать,— не отставал Марчелло.

— Я не могу так сразу.

— Ну хорошо. Помни только: никому ни слова!

В Комо просидели целый день. Посланцы не возвращались.

Машина с золотом и письмами Гитлера исчезла без следа.

Вечером Муссолини приказал ехать дальше. Дуче был хмурый, злой. Ни на кого не хотел смотреть. Кларетта держала в руках портфель с письмами: дуче забыл взять его после того, как сел в «лянчию», и письма эти жгли ей руки. «Сейчас или никогда!»— думала Петаччи. Ей хотелось, чтобы Муссолини заговорил. Пусть скажет что-нибудь грубое, обидное, пусть вызовет в ее душе вспышку гнева, даст в руки хоть соломинку, за которую можно уцепиться, чтобы оправдаться потом перед собственной совестью. Но дуче молчал.

Неподалеку от Керноббио они встретились с колонной эсэсовцев, которые удирали в Швейцарию. Эсэсовцы были хорошо вооружены, их колонна насчитывала около тридцати машин, Поэтому дуче вызвал к себе эсэсовского командира и потребовал, чтобы гитлеровцы эскортировали его до границы. Узнав, что перед ним Муссолини, эсэсовец согласился. Собственно, ему было все равно: и те и те держали путь к границе.

В полночь колонна, шедшая полным ходом, вдруг остановилась. Только перед этим они проехали городок Муссо, до городка Донго оставалось несколько километров — и вдруг остановка. Место было глухое и безлюдное. С одной стороны поблескивали воды озера Комо, с другой — нависали темные скалы. Муссолини послал узнать, в чем дело. Оказалось, что дорога впереди закрыта: поперек шоссе лежат громадные спиленные деревья, а за деревьями и на скалах — партизаны с пулеметами и «панцерфаустами». Сколько партизан, никто не знал. Рота, полк, бригада? Длинная колонна с десятками автомобилей, бронемашин, мотоциклов замерла в ожидании.

Дуче испугался. Он знал: если попадет в руки к партизанам, с ним будут разговаривать не как с перепуганным человечком, который спасает свою шкуру, а как с дуче, с палачом и изменником. Они припомнят ему все, ничего не забудут.

Муссолини не мог усидеть в броневике. Когда-то он считал себя великим политиком, великим полководцем, великим ученым. Теперь великого в нем не осталось ничего, разве что подбородок. Спастись, спастись во что бы то ни стало! У дуче еще была ценнейшая реликвия: папка с последними письмами Гитлера, его планом захвата Ватикана и ареста итальянского короля. Муссолини схватил папку и выпрыгнул из броневика. Кларетте он не сказал ни слова. Она видела, как Бенито пробирался между машинами, и вскочил в большой немецкий «вандерер». Не видела только, как дуче, сев в немецкую машину, натягивал на себя немецкие сапоги, немецкий офицерский плащ и фуражку.

В руках у Кларетты был портфель с проклятущими письмами. «Он меня бросил,— думала она, сидя в «лянчии»,— он забыл обо мне, как только надвинулась опасность. Так почему же я должна заботиться о нем?» — И снова не отважилась сделать решительный шаг.

Петаччи попросила у шофера комбинезон. Быстро натянула его поверх своего черного английского костюма, схватила портфель, единственную, как ей казалось теперь, ценность и побежала к машине, где сидел переодетый дуче

Водитель-эсэсовец, увидев, что в его машину хочет сесть какой-то механик, грубо оттолкнул ее. Кларетта упала. Так ее не толкал никто уже много лет.

Когда она поднялась, в машине были слышны приглушенные голоса и смех. Смеялись немцы, но ей показалось, что хихикает и Бенито. Он не защитил ее. Ну что же! Сама судьба давала ей в руки этот случай. Сама судьба толкнула Кларетту к измене. Будь что будет!..

Она вернулась к броневику, слезы текли по ее щекам. Рыдая, она стянула с себя комбинезон. Потом достала пудру и тщательно засыпала мокрые полосы на лице. Она всхлипывала и прислушивалась: неужели дуче не позовет ее?

Вокруг было тихо.

Тогда Кларетта медленно выбралась из броневика, прошла к «мерседесу», в котором ехал Марчелло, упала на сиденье машины и подала брату портфель.

ТАЙНА ПОД СОЛДАТСКОЙ КАСКОЙ

В ту же ночь по другую сторону Альп, к небольшому австрийскому городку Альтаусзее, двигалась колонна из двух грузовых машин и черного гестаповского «мерседеса». Машины, должно быть нагруженные чем-то очень тяжелым, выли моторами на крутых подъемах, стремглав скатывались с перевалов. Они шли без огней, тесно держась вместе,— шоферам было приказано не отставать. В темноте машины часто чуть не налетали одна на другую, водители проклинали того, кто гнал эту колонну с такой шальной быстротой — без отдыха, без малейшей остановки, словно его кто- то толкал в шею.

Кончилось тем, что задний грузовик врезался в выступ скалы на одном из поворотов, из кузова машины с грохотом посыпались какие-то большие железные ящики. Шофер испуганно засигналил, и колонна остановилась.

Из «мерседеса» вышли двое высоких мужчин в кожаных плащах эсэсовских офицеров. Приблизились к разбитой машине, стали молча смотреть, как шофер и его помощник суетятся возле ящиков.

— Машина может идти дальше? — спросил один из офи-церов.

— Кой черт дальше!..— сквозь зубы процедил водитель.— Она уже отъездила свое. Нашла наконец свой отдых хоть здесь.

— Боюсь, что и вы найдете здесь свой вечный отдых,— сухо проговорил второй офицер тихим, бесцветным голосом, на что первый отозвался совсем неожиданным укором:

— Послушайте, Карлсен, я вас не узнаю. Неужели и ваши нервы не выдерживают?

— Дорогой доктор, а у кого они выдержат сейчас, эти нервы? — раздраженно сказал Карлсен своему коллеге.— Сейчас все мы просто до предела издерганные люди, и уже трудно отличить оберштурмбанфюрера Гйотля от гауптмана Карлсена. Во всяком случае, я так считаю.

— Ошибаетесь,— спокойно проговорил Гйотль. И повторил:— Горько ошибаетесь, гауптман.

Он подошел к первому грузовику, вызвал к себе эсэсовца, который отвечал за машины, и приказал ему:

— Заберите груз из этой машины, отвезите его к озеру Эбензее, которое должно быть здесь неподалеку, и сбросьте туда все эти ящики.

— А как же я могу забрать, если моя машина полна-полнехонька! — воскликнул тот,

— А вы сперва выбросьте в озеро ящики, а потом приедете за этими. Мы подождем здесь. А еще лучше, если гауптман Карлсен проконтролирует выполнение приказа.

— Что вы делаете? — шепнул Карлсен.— Опомнитесь, доктор!..

— Так надо,— ледяным голосом ответил Гйотль.— Я не вижу сейчас другого выхода. Или, может, вы видите? Тогда скажите. Буду благодарен.