Облегчить разгром фашистов могло разве только уничтожение всех военных заводов Германии, да еще заводов, производящих шарикоподшипники.
Во время войны вся техника на фронте беспрерывно обновляется. Чем ожесточеннее бои, тем короче циклы замены уничтоженной техники новой. Воюющие страны достигают рекордных темпов в производстве машин. Но без шарикоподшипников ни одна машина не выйдет из заводских ворот.
В партизанском отряде «Сталинград» было всего семь человек, не считая командира. Оружие — автоматы и пистолеты. Патронов к ним хватит на двадцать минут непрерывного боя, не больше. Но было еще несколько пакетов взрывчатки из запасов Юджина Вернера. Поэтому Михаил обрадовался, когда услышал от Раймонда Риго о подземном заводе. Вот это объект для нападения! Француз не мог припомнить точно, что именно делают на этом заводе. Он помнил лишь, что завод подземный, что он надежно спрятан в горах. Знакомые графини Вильденталь, какие-то высокие чины, хвастались, что ни один самолет не сбросит бомбы на этот завод.
— Вы можете вывести нас к заводу? — спросил Михаил.
— Раз уж я попал на должность вашего гида, так нечего делать,— развел руками Риго.
Они бежали три дня и три ночи, как олени, через горы и леса. Боясь гестаповской погони, брели по лесным ручьям, чтобы собаки не напали на их след. Не разжигали костров, чтобы не выдать себя дымом, не останавливаясь на ночь, дремали на ходу, чтобы уйти как можно дальше от места, где остались два убитых ими гестаповца.
Риго провел их к останкам старого замка. Над пропастью почти висел обломок каменной стены с двумя амбразурами. Высокая башня из серого камня поднималась в конце площадки, заросшей мягкой травой и красными маленькими цветами. Облупленная, исклеванная непогодой, она хмуро смотрела на пришельцев маленькими глазками бойниц; и страшно делалось от одной мысли, что когда-то жили здесь люди, что из черных отверстий башни торчали широкие раструбы аркебузов и зажженные фитили дымились в руках неподвижных воинов, закованных в латы...
И эта самая большая в истории человечества война исчезнет, отойдет в прошлое. Новые поколения будут вспоминать о ней с содроганием и постараются, чтобы такое больше не повторялось.
Иначе за что же бьются сейчас на фронтах миллионы советских солдат, за что страдают тысячи английских и американских юношей, для чего и они, их маленький отряд, скитаются по чужой стране, между жизнью и смертью, бездомные, голодные, изнуренные?
Крутые каменные ступеньки вели на площадку к башне. Между плитами росла трава, цветы просовывали свои яркие головки в щели, пятнистая серая ящерица грелась на круглом куске песчаника. Казалось, коснись этих ступенек, и они раскатятся вот такими же круглыми камнями во все стороны, рассыплются в пыль. Однако Риго отважно ступил на первую и полез вверх, цепкий и ловкий, как обезьяна. Оказавшись на площадке, он махнул рукой:
— Сюда! Отсюда видно все. Даже бог после сотворения мира видел меньше, чем я сейчас.
Михаил полез первым. За ним поднялись остальные.
— В этих руинах мы пили с графиней Вильденталь божественный рейнвейн,— прикрыв глаза, проговорил Риго.
— Я бы судил вас после войны как военного преступника,— сказал Михаил.
— Ничего удивительного в этом нет. Вы азиат. А все азиаты жестокие. Это аксиома.
— Спросите европейца Честера.
— Я бы тоже судил,— хмуро проговорил Честер.
— И американца Вернера.
— Наши парни просто набили бы ему морду,— сказал Юджин.
— Вы один из всех нас были в самом выгодном положении,— досказал свою мысль Михаил.
— Кроме господина Корна,— быстро вставил француз.
— Даже он был в худшем положении. Ему пришлось нарушить присягу. Если бы поймали, он погиб бы как изменник. Он не знал, разберутся ли потом — герой он или преступник? А вам во всех случаях была обеспечена героическая смерть.
— Всю жизнь мечтаю о героической смерти,— пан Дулькевич вздохнул.
— У вас был год свободной жизни. Неограниченные возможности. Полная свобода передвижений. Знание местности. Деньги. Оружие.
— У меня не было оружия,— хмуро возразил француз.
— Вы легко могли его достать.
— Не понимаю,— развел руками Риго.— Это что — суд надо мной? Тогда зачем было идти так далеко? Может, вам не хватало романтических аксессуаров? Замок, таинственная долина и загадочное молчание первозданных гор... Вы хотели, чтобы я, как Иисус Христос, сам принес свой крест на Голгофу?
— Ладно, мосье Риго,— остановил его Михаил.
— Мне кажется, что с некоторого времени мы все делаем общее дело,— сказал француз с обидой.— Правда, я не стреляю. Но кто, как не я, перевел вас через Рейн, кто спрятал в горах, кто вывел к подземному заводу?
— Дело у нас общее, взгляды на жизнь разные,— заметил Михаил.
— Вы еще не знаете, какие вулканы могут клокотать в душе Раймонда Риго! Я докажу вам всем, что я настоящий француз. Вас интересует завод?
— Где он?
— Как видите,— засмеялся француз,— даже такая легкомысленная и никому не нужная личность, как Раймонд Риго, может пригодиться. Вы не замечаете никакого завода, верно? Никаких признаков жизни в мертвой долине, не правда ли? Вы даже не можете представить себе, что под вами, внутри горы, кипит работа. Обратите внимание на рощицу вон на той стороне долины. За нею — рабочий поселок. Целый город. Между городом и замаскированными тоннелями в горе протянуты стальные тросы воздушной дороги. Кончится смена, и вы увидите, как над долиной проплывают вагончики с людьми: одних везут домой, других — на завод. За горой — железнодорожная станция. Колея входит прямо в гору. Дальше к самому заводу идет тоннель. По тоннелю вывозят и готовую продукцию. Ни один человек, кроме железнодорожников, не сможет проехать тоннелем. Люди попадают на завод по канатной дороге, другого пути нет. Я был в поселке. В вагончики воздушной дороги можно сесть только на станции, а она расположена тоже в воздухе. Высоко над землей на стальных фермах есть специальные площадки для посадки. Они охраняются эсэсовцами. Пропуска меняются каждый день. Есть цифровой код для нумерации пропусков.
— Вы были бы неплохим разведчиком, мосье! — Юджин засмеялся.
— Я всегда отличался пытливым умом и почти идеальной памятью.— Риго потупился.
— Это не завод, а фурда,— пробормотал пан Дулькевич.— Он будет работать даже после того, как Германия подпишет акт капитуляции. Даже после конца света.
— Надо что-то делать,— задумчиво проговорил Михаил.
Пугали неприступность горных громад, хмурая таинственность подземного завода. Это не то что взорвать маленький мостик или обстрелять двух трусливых эсэсовцев. Перед ними была крепость, которая могла выдержать осаду целой армии.
— Прежде всего надо отдохнуть,— решил Михаил.— Выспаться, спокойно обдумать все. А там будет видно. Кто за отдых?
Это был лишний вопрос.
Франтишек Сливка встал на вахту. Впервые в жизни он был часовым. Впервые держал в руках оружие. Раньше он боялся оружия, ненавидел его. Перед войной Сливка перечитывал все издания международной лиги пацифистов. Зачитывался пацифистской книгой лауреата Нобелевской премии профессора Лафонтена. Рядом с произведениями великих немецких композиторов на его столе лежал труд немецкого доктора Людвига Киде «Пацифистская идея в развитии человечества».
У Франтишека Сливки была самая мирная профессия на земле — он писал музыку. Ласковые маленькие песенки для пражских эстрадных певиц, песенки о любви, цветах и солнце. Он не написал ни одного марша — боялся их, как боялся пушек, винтовок и пулеметов.
Война охватила Чехословакию со всех сторон, как пожар. Маленькое государство, которое продавало другим странам танки и пушки, расстреливали из его же орудий.
И хотя теперь Сливка все еще с опасением посматривал на автомат, но уже никакая сила не заставила бы его выпустить оружие из рук!
Гейнц Корн варил гороховый суп. Классический немецкий эрбсе-зуппе, который умеют готовить лишь немцы. Пиппо Бенедетти подкладывал в огонь сухие сучья и рассказывал Гейнцу о своих военных приключениях. Бывшие союзники встретились на другой стороне фронта, чтобы заключить между собой новый, неразрывный и на этот раз вечный союз.