А в это время в Берлине в резиденции Геринга тоже кипела «работа». Геринг, Гиммлер и Гейдрих сидели в кабинете «толстого Германа», развалясь в удобных креслах. Геринг и Гейдрих попивали коньяк, Гиммлер скучал, рассматривая свои полированные ногти. Каждую минуту эсэсовцы втаскивали в кабинет каких-то перепуганных, обезумевших людей. Гейдрих ставил в списке «птичку», а Геринг ревел: «Убрать!» Гиммлер поблескивал своими очками, кривил тонкие губы — и жертву волокли во двор, чтобы бросить в машину, отвезти в кадетский корпус в Гросс-Лихтерфельде и там отправить на тот свет.

Финк и Науйокс стали после той ночи штурмфюрерами.

Затем были Австрия, Чехословакия, Польша. Было много дела для тех, кто хотел «поработать». В тридцать восьмом году Финку и его друзьям пришлось здорово потрудиться в самом Берлине, когда Гейдрих приказал, чтобы в столице вспыхнуло одновременно не меньше тысячи еврейских погромов.

Полномочия были самые широкие. Приказано было не сдерживаться, забыть обо всем. Повторялись слова, сказанные где-то Герингом: «Мы варвары, и мы хотим быть варварами. Это почетное звание». Финк горел жаждой мести. Только подумать! Какой-то еврей убил в Париже секретаря немецкого посольства фон Рата, убил чистокровного арийца, убил из-за угла, коварно и трусливо! И с этими евреями еще нянчились! Носились с планом выселения всех европейских евреев на остров Мадагаскар, чтобы они там лакомились бананами и ананасами! Правильно сделал Гейдрих, вызвав самых верных своих мастеров заплечных дел и поручив им «отважно и по-рыцарски» разрешить еврейский вопрос! Финку не надо было разъяснять, что это значит — «по-рыцарски». Эсэсовский офицерский чин, который он к тому времени уже заработал, обязывал понимать все сказанное и не сказанное. И он понимал и действовал.

В тридцать девятом году Финку повезло: он стоял рядом с самим фюрером, видел и слушал его. Навсегда запомнил он тот августовский день в Оберзальцберге, запомнил блеск генеральских мундиров, возгласы «хайль», сухой голос Гитлера.

В большой комнате под стенами, облицованными дубом, стояли эсэсовские офицеры, которых подобрал сам Гиммлер для этого случая. Стояли в черных мундирах, в белых парадных поясах, каменные и одуревшие от страха и торжественности. Чуть впереди Финка торчал адъютант фюрера капитан Видеман, бывший командир роты, где Гитлер служил рядовым солдатом во время войны девятьсот четырнадцатого года.

А посреди комнаты был накрыт белой скатертью большой стол: в центре стола — огромная ваза, полная цветов. Большие чашки для чая. Соленое печенье, фрукты. Фюрер не употреблял мяса. Вся Германия знала это, все повторяли его слова: «Слон не ест мяса, а среди животных самый сильный. Я хочу быть слоном среди людей».

На главном месте стояло кресло для фюрера. Большое, глубокое, с высокими подлокотниками. Черное дерево, инкрустированное слоновой костью. Бархатная обивка: на темно-красном фоне золотой виноград.

Фюрер вошел впереди большой группы генералов, среди которых был и обергруппенфюрер СС, генерал полиции, бывший преступник, с позором изгнанный из морского флота, обер-лейтенант Рейнгардт Гейдрих. Гитлер сел в кресло, но, как только начал говорить, поднялся и продолжал свою речь стоя.

Он говорил о будущей войне, о великом призвании рейха, о непобедимости арийской расы.

«Наша сила — это наша быстрота и наша грубость»,— заявил он. Он нарисовал неприглядную картину положения, которое, по его мнению, сложилось в Европе без твердого руководства. Европа задыхалась без выдающихся людей. Она ждала их — и фюрер великодушно шел навстречу ее чаяниям.

После этих слов Финк навсегда утратил уважение ко всем государственным деятелям мира, кроме фюрера и его министров.

Фюрер еще сказал в тот день о нападении на Польшу: «Прикажу нескольким группам в польских мундирах, чтобы атаковали Силезию или протекторат. Поверит мир этому или нет, мне все равно. Мир верит только в успех».

Тогда же Гейдрих откомандировал Финка на Восток в распоряжение какого-то громилы из СС, под командой которого они должны были исполнить деликатнейшую из всех акций, в каких Финку когда-либо приходилось участвовать.

Им дали несколько эсэсманов, в одной из тюрем они взяли десяток польских контрабандистов, нарядили их в мундиры польских жолнеров, заранее присланные по распоряжению самого начальника ОКВ^[10]генерала Кейтеля, сами тоже нарядились польскими офицерами и в ночь на первое сентября «захватили» немецкую радиостанцию в Гливицах. К микрофонам подвели контрабандистов, и они начали выкрикивать по-польски подстрекательские лозунги, направленные против рейха. Жители рейха, ясное дело, возмутились, правительство немедленно приняло решительные меры. Так началась война, а у Финка появился новый чин.

Гейдрих, который к тому времени объединял в своих руках гестапо, службу безопасности — СД — и даже криминальную полицию — Крипо, оставался для Финка образцом во всем. Надо ли говорить о том, как дорожил Финк своим положением доверенного человека обергруппенфюрера.

Он еще выше поднялся в собственном мнении после того, как Гейдрих дал ему новое, на этот раз самое секретное задание.

Гейдрих вызвал Финка к себе в Далем, где у него была роскошная вилла. Он был, как всегда, изысканный, вычищенный, продезинфицированный, и Финк даже подумал, что у обергруппенфюрера вряд ли есть пот под мышками, хоть того и требует расовая теория.

Приказ Гейдриха был краток: немедленно выехать в Вену, найти там какого-то доктора Гйотля и ровно через четыре недели вернуться с подробнейшим докладом на тему, которая внезапно заинтересовала обергруппенфюрера. Тема эта была — изготовление фальшивых денег.

Гейдрих предупредил, что, кроме Финка и доктора Гйотля, об этом не должен знать ни один человек на свете. Финк понял: судьба дает ему в руки прекрасную возможность выдвинуться по службе еще больше. Забыв, что Гейдрих больше всего не любит пустопорожней болтовни, он все-таки не мог сдержаться и, усмехаясь, сказал:

— Герр обергруппенфюрер правильно избрал исполнителя для этого дела. Я выковыряю из Вены этого доктора. У меня старые связи с австрийскими учеными.

— Что вы имеете в виду? — хмурясь, спросил Гейдрих.

— В тридцать восьмом году, во время аншлюса, мне пришлось арестовывать какого-то профессора или даже академика Зигмунда Фрейда. Говорили, что ему было больше восьмидесяти лет, но старикан был еще достаточно крепок. Позднее я установил, что его знал весь мир. Этот старец выдвинул какую-то психическую теорию. Не помню, как она называлась. Что-то о влиянии половой деятельности на жизнь человека и на жизнь целых государств.

— Выдвигая эту теорию, Фрейд имел в виду именно таких олухов, как вы, Финк,— беззлобно промолвил Гейдрих.

— Благодарю, герр обергруппенфюрер, за признание моих способностей! — проревел обрадованный Финк.— У меня действительно эти возможности неисчерпаемы и побуждают меня к новым делам во славу нашего рейха. А этот Фрейд, между прочим, не долго продержался. Его, по-моему, наши ребята упрятали в Дахау, а там уж никакая психология не могла спасти старую калошу.

— Хватит болтать, Финк,— сердито перебил его Гейдрих.

— Яволь, герр обергруппенфюрер! — с готовностью воскликнул Финк, стараясь понять намерения своего начальника.

«Наверно, это делается для самого рейхсфюрера СС»,— подумал он, сидя в кожаном кресле и дымя дорогой сигарой, которую Гейдрих по старой привычке подсунул ему, как только он вошел в комнату. Финк знал, что Гиммлер, происходивший из бедной семьи баварского учителя или из общипанных священников, несмотря на свое положение в «третьей империи», все время мечтал разбогатеть. Он завидовал Герингу, ненавидел таких дельцов, как Крупп, с презрением относился к проворным финансистам типа Шахта. Его мечтой было разбогатеть каким-нибудь сказочным способом. Десятки эсэсовских команд, выполняя личные задания Гиммлера, шарили по всей Германии в поисках кладов. В подвалах гестапо на Лейпцигерплатц была устроена даже алхимическая лаборатория, и несколько шарлатанов упорно доискивались в ней тайн «философского камня», с помощью которого все можно было бы превращать в золото. Гиммлер скупал за сумасшедшие деньги обрывки каких-то подозрительных рукописей, собственники которых клялись, что это тайные рецепты византийских мудрецов, знающих секрет «философского камня».