Сегодня внизу было тихо, и Дорис решила зайти к Гильде. Если бы она знала, что здесь мужчина и к тому же офицер, она бы ни за что не побеспокоила соседку. Но теперь в ней затеплилась надежда, что этот офицер скажет ей что-нибудь о муже. Военные всегда знают больше, чем глупые запуганные женщины.

— В последний раз Гейнц писал откуда-то из Белоруссии,— тихо сказала она.

— О, из Белоруссии! — откликнулся наконец Финк. — Это же чудесно! Гильдхен, почему ты не приглашаешь фрау Корн сесть? Я полагаю, ей особенно приятно будет попробовать твоего меду. Ведь этот мед из Белоруссии!

— Из Белоруссии? — как эхо, повторила Дорис.

— Абсолютно точно, — штурмбанфюрер весело щелкнул высокими каблуками офицерских сапог.

— Боже, он горький, этот мед! Как полынь. Он должен быть горьким! —сказала женщина.

— Садитесь, садитесь, фрау Корн, — суетился Финк, не слушая ее, — садитесь, и мы вас угостим медом. Его завоевал ваш муж. Кто он, танкист, артиллерист, офицер, солдат?

— Нет, он пехотинец! Унтер-офицер.

— О, это прекрасно! Унтер-офицера ему дали за храбрость, не так ли?

— Он награжден железным крестом первого и второго класса. Крестом за заслуги, медалью за храбрость.

— Я в этом был убежден, — промолвил Финк, накладывая в розетку душистого меда.— Иметь такую очаровательную жену и не быть храбрым фронтовиком — это несвойственно немецкому духу.

— Ты болтаешь о фронтовиках так, словно сам всю войну просидел в окопах, — заметила Гильда, закуривая тонкую французскую сигарету:

— Мой долг заставляет меня оставаться там, где я необходим фюреру и рейху.

— Гейнц писал, что в последнее время на фронте было очень тяжело, — сказала Дорис. — Русские все время наступают, и никто не может их удержать. Если так будет продолжаться, русские дойдут до Берлина.

— Смею вас заверить, — сказал Финк, стремясь придать разговору шутливый тон, — смею вас заверить, что у нас сейчас просто нет серьезных врагов. Ну, русские там... Однако мы их уничтожим новым секретным оружием. Англичане и американцы воюют лишь так, для формы. С ними у нас никогда не было расхождений и не буде! Это просто досадное недоразумение и, заверяю вас, временное.

-— Как все это надоело! — вздохнула Гильда. — Русские, американцы, англичане... Фюрер говорил то, фюрер говорил это. Наши войска спокойно отступили, а враг в панике и спешке захватил новую позицию. Пять лет мы живем только войной, пять лет мы слышим прекрасные слова, горячие призывы и медленно превращаемся из живых людей в заспиртованных выродков. Вроде тех, каких я видела когда-то в Кельнском университетском музее.

— Ты пьяна, Гильдхен, — сердито сказал Финк.

— Для меня единственным подтверждением того, что живу, что время не стоит на месте, служит лишь тот факт, что я иногда должна срезать свои ногти, — не слушая его, продолжала Тильда.

— Война любит поражать неожиданностями, — заговорил снова штурмбанфюрер. Спирт ударил ему в голову и вызвал новый прилив красноречия. — Сейчас, например, многие считают, что мы проиграли войну. А мы ее непременно выиграем. История дает самые неожиданные примеры. Кто, например, сомневался в победе России над Японией в тысяча девятьсот четвертом году? Никто. А что вышло?

Дорис поднялась.

— Я пойду, — нерешительно сказала она. — Засиделась, а завтра надо на завод. Ты же знаешь, Гильдхен, я езжу на работу на велосипеде. Восемь километров туда, восемь назад... Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — Тильда поцеловала ее в лоб. — Заходи, Дори.

— Спасибо. До свидания, господин Финк.

— Я пойду провожу вас, — избегая взгляда Тильды, сказал эсэсовец.

— Спасибо, спасибо,— торопливо промолвила Дорис.— Тут всего лишь один этаж. Я привыкла сама.

Тильда молча жевала недокуренную сигарету. Она знала, что Финк теперь уже не отцепится от Дорис. Разве не так же когда-то он овладел и ею? Она тоже была у знакомых, и он так же напросился проводить ее домой.

— У тебя очень однообразные приемы, — не удержалась она.

Финк заискивающе открыл перед Дорис двери, почтительно склонив голову, ждал, пока она выйдет на площадку лестницы, и, наконец, выбежал за нею.

— Можешь сегодня не возвращаться, — вслед ему сказала Тильда.

Дорис было стыдно. Стыдно за себя, за Тильду, за этого важного офицера, который вцепился в нее, как клещ.

— Не поддерживайте меня, я не упаду, — сказала она Финку. — Я знаю здесь каждую ступеньку.

Однако штурмбанфюрер уже ничего не слышал. Темнота на лестнице, темнота в глазах, темнота в душе. Женщина тоже была во всем темном. Белое лицо, белая шея и белые руки лишь подчеркивали это. Ночь была его царством. Никто никогда не видел, что делал штурмбанфюрер Финк, потому что все покрывала ночь. Он издевался над узниками концентрационных лагерей, на воротах которых было написано: «Работа делает свободным»,— он убивал сотни людей, прячась за черными стенами ночи, как упырь. Ночь была его царством.

Финк боялся лишь одного: как бы не натворить глупостей, не испугать Дорис преждевременно. Он крепко держал ее под локоть, но не позволял себе никаких вольностей до тех пор, пока они не оказались перед дверьми ее квартиры.

— Спасибо, — сказала Дорис. — Спокойной ночи.

— Вы даже не приглашаете меня зайти, — сдерживая дрожь в голосе, пожаловался Финк.

— Когда-нибудь днем заходите с Тильдой. Буду очень рада.

— И все-таки я хотел бы посмотреть, как вы живете, — настаивал штурмбанфюрер.

— Заверяю вас, ничего интересного вы не увидите.

Зазвенели ключи.

— Позвольте я вам помогу, — предложил Финк.

— Спасибо. Спокойной ночи.

Она быстро переступила порог. Финк схватил ее за руку.

— Это не совсем скромно... Но я очень и очень хотел бы к вам зайти. У меня есть дело. Чрезвычайно срочное и важное дело.

— Какие могут быть дела? — не поверила Дорис. — Имейте в виду, если вы затеяли что-нибудь плохое, я позову соседей, дам знать Тильде. Вам лучше идти вниз.

Финк молча вошел в переднюю, хлопнул за собой дверью и, взяв Дорис теперь уже за оба локтя, повел ее вперед. Дверей он не видел во тьме, угадывал.

— Пустите, что вы делаете? — беспомощно встрепенулась женщина.

А он молча толкал ее вперед в комнаты, в те самые комнаты, где она узнала счастье со своим. Гейнцем, где прождала и проплакала всю войну.

— Что вы делаете? — в отчаянии крикнула она еще раз. — Пустите, я требую, чтобы вы меня пустили! Слышите?

Дорис вдруг выгнулась всем телом в сторону, к стене, где был выключатель.

— Надо зажечь, — простонала она.

— Зачем нам свет? — он попробовал притянуть ее ближе.

Женщина уперлась ему в грудь, и он ничего не мог поделать с ее руками, твердыми, словно окаменелыми. Тогда Финк попробовал охватить Дорис сзади и на миг выпустил ее локти. Одним прыжком женщина оказалась около стены и щелкнула выключателем. Небольшая комнатка наполнилась теплым желтоватым светом, который лился из-под большого оранжевого абажура, висевшего над столом. Финк так и остался стоять как столб там, где его застал короткий щелчок выключателя. Он не видел ни Дорис, которая, побледнев, прислонилась к стене, ни закрытых темными шторами окон. Он видел только большую электрическую лампу под оранжевым, как апельсин, абажуром и круглый стол под лампой, накрытый дешевой скатертью из искусственного шелка. А за этим столом, смяв локтями грязного солдатского френча вышитую скатерть, сидел унтер-офицер с черной оттопыренной, как иглы ежа, бородой, с черными усами и черными огнями в глазах.

Все молчали. Слишком резким был переход от темноты к свету. Слишком большую радость принес с собою спасительный свет для Дорис.

Штурмбанфюрер опомнился первым. В его владения ворвался непрошеный гость. Кто-то посмел посягнуть на его царство. Тем суровее будет расплата.

Он привычно протянул руку к поясу, где у него висел восьмизарядный «вальтер», хлопнул по кобуре и стал ее расстегивать. Дорис побелела. Она бросилась бы между мужчинами, чтоб закрыть своим телом Гейнца, но не было сил. Она только и могла вот так, склонясь к стене, прижиматься к ней плечами, беспомощно шевеля пальцами рук.