— Но это же дама! — настаивал француз.

— Послушайте, господин Риго, — Михаил потерял терпение.— Давайте условимся. Или вы едете с нами и на какое-то время забываете о законах галантности, или же мы продолжаем путешествовать без вас...

— Пся кошчь! — отозвался поляк. — Мосье Риго не пожалеет, что попал в нашу компанию.

— Я жалею, что мы так грубо обошлись с дамой.

— Не волнуйтесь,— заверил француза Михаил.— Эта дама еще устроит за нами погоню. Не думаю, чтобы она так легко примирилась с потерей машины.

— Машина для нее мелочь. — Риго вздохнул. — Она не захочет потерять меня.

— Кто же вы ей? — непонимающе посмотрел на него Михаил.

— Ах, она меня так любила!..

— Она вас любила! — воскликнул пан Дулькевич. — Однако это до дьябла романтичная история!

— И запутанная. Как волосы в бороде апостола Павла, — живо добавил француз.

А «хорх» в это время неистово рвал воздух медными ноздрями радиатора, рвал и глотал, отбрасывая тугие струи вниз, на летящее шоссе.

НОЧЬ БЫЛА ЕГО ЦАРСТВОМ

— Ты сегодня как мед, Гильдхен! — воскликнул Рольф Мария Финк, входя в комнату и снимая высокую офицер-скую фуражку.

— Не говори пошлостей, — сказала Тильда.

— Но я же искренне, — стремясь придать своему лицу приветливое выражение, продолжал Финк. — Декольтированные женщины всегда напоминают мне комод с выдвинутым верхним ящиком. А тебе, Гильдхен, даже декольте идет. И потом, я вижу, за то время, что я у тебя не был, ты здесь все обновила. Эта лампа...— Он подошел к торшеру.— Что это за фигура? Ева? Прародительница наших грехов?

— Только не ваших, — перебила его Тильда.

— Ну, не наших, так ваших, разве не все равно? — согласился Рольф. — Но эта Ева чертовски симпатична! Где ты ее взяла?

— Не твое дело!

— Слава богу, что ты не принадлежишь к тем, кто не смеет оставлять без ответа вопросы штурмбанфюрера Финка, — самодовольно усмехнулся Рольф.

— Когда ты начинаешь ухаживать, ты противен, как касторка, — сказала Гильда.

— Не сердись, Гильдхен, — приложил руку к груди штурмбанфюрер. — Когда ты такая, я начинаю тебя бояться. Разрешишь посидеть?

— Садись.

Финк вынес фуражку в переднюю, не спеша вернулся в комнату, прошел в угол, где у изголовья тахты стояло глубокое плюшевое кресло. Старые пружины застонали, принимая тяжелый груз. Штурмбанфюрер почувствовал себя в привычной обстановке, повел плечами, еще раз пригладил жиденькие волосы и спросил:

— Позволишь закурить?

— Сколько угодно! — Гильда небрежно подвинула к Финку низенький лакированный столик японской работы. На нем была чугунная пепельница в виде средневекового немецкого замка и лежало несколько пачек сигарет: немецкие «Юно», французские «Шартр» и даже американские «Честерфильд».

— Откуда у тебя американские сигареты? — подозрительно взглянул на нее Рольф.

— Прислал президент Рузвельт.

— Я спрашиваю серьезно.

— Серьезные разговоры ты можешь вести со своими узниками.

— Я не начальник тюрьмы! — обиделся Финк. — Я начальник лагеря. Заключенных у меня нет, я распоряжаюсь иностранными рабочими, которые строят оборонные объекты.

— Вот ими и распоряжайся, а у меня можешь сидеть, курить сигареты, болтать...

— Говорить тебе комплименты, — вставил штурмбанфюрер.

— На это ты не способен!

— Но Гильдхен! — Финк умоляюще сложил на груди руки.—Ты сегодня ужасно несправедлива! Может, из-за того, что я давно не был?

— Мог бы не приходить до конца войны!

— Это очень долго, — штурмбанфюрер вздохнул.

— Ты думаешь, что дотянешь до конца войны? А мне всегда почему-то казалось, что тебя не сегодня-завтра угробят. Если не эти иностранные рабочие, которыми ты «распоряжаешься», то, во всяком случае, гестапо.

— Ну, гестаповцы у меня вот здесь, — штурмбанфюрер показал костлявый кулак. — Что касается иностранной скотинки, то... — Он махнул рукой и неожиданно заключил: — Давай лучше чего-нибудь выпьем.

— Ты хотел курить, — напомнила ему Тильда.

— Не хочу я сигарет. — Финк поднялся с кресла. — От них только горчит во рту. До сердца не доходит.

— А у тебя и сердце есть? — живо подхватила Тильда.

— Не говори глупостей, Гильдхен,— напуская на себя важность, сказал Финк. — У каждого немецкого мужчины есть сердце, к которому он рад прижать такую пышную женщину, как ты. У тебя найдется что-нибудь выпить? А если нет, то я привез. Там, в передней, чемодан с бутылками.

— У меня есть кофейный ликер, — сказала Тильда.

— Давай кофейный ликер.

— Кроме того, я достала настоящего белорусского меду. Лесной мед, пахнет липами и жасмином.

— В Белоруссии был еще и мед? Интересно! А в газетах писали, что там сплошные болота и потому наши войска для стабилизации и сокращения фронта оставили эту неприветливую страну. Что ж, попробуем белорусского меда.

Тильда наполнила две хрустальные рюмки, чуть прищурив глаза.

— Выпьем?

— Выпьем!—откликнулся Финк. — Прозит, Гильдхен! Ты нежная, обворожительная женщина! У меня просто голова кругом идет, когда я сижу рядом с тобой.

— Еще не пил, а пьяный, — Тильда усмехнулась. — Давай хоть выпьем.

Тильда пила маленькими глоточками, почти не обмакивая в ликер губы, и ничего не ела. Зато штурмбанфюрер выпил подряд рюмок восемь и теперь ел белорусский липовый мед. Он ел, стараясь сохранять пристойность, набирая мед только на кончик серебряной ложечки, но его пальцы с такой силой сжимали хрупкую ложечку, будто он хотел и ее проглотить вместе с медом. Тильде стало противно.

Ее выручил звонок в передней. Он прозвучал в тишине громко и требовательно. Штурмбанфюрер насупил рыжеватые лохмы бровей. Зато Тильда сразу ожила.

— Наверно, кто-нибудь из моих друзей, — весело проговорила она. — Ты посиди, я сейчас пойду открою.

— Подожди,— схватил ее за руку штурмбанфюрер,— я сам открою.

— Это не годится. Я все же здесь хозяйка. Отпусти руку, пожалуйста.

«Если зайдет мужчина, я дам ему в морду!— решил штурмбанфюрер. — Если он военный. А если какая-нибудь гражданская крыса, просто выгоню его отсюда в шею».

Однако в комнату вместе с Тильдой вошла женщина.

Привлекательность Гильды была наполовину искусственной, сделанной умелыми руками. У гостьи, которую Гильда ввела в комнату, не было ничего нарочитого. Простое черное платье, нитка красных кораллов на полной белой шее, темные, почти черные волосы, тщательно причесанные, были так обычны, что Финк при иных обстоятельствах и не заметил бы всего этого. Однако его удивило, оглушило, потрясло лицо женщины. Каждая черточка этого лица говорила, криком кричала о могучей, чистой и неприкосновенной красоте: и чуть открытые полные губы, и красиво очерченный, сильный и в то же время нежный нос, и глаза — карие, мягкие, продолговатые, как у японки, и успокаивающе белый, подчеркнутый черными молниями бровей лоб. У Финка задрожали ноздри. Он сразу же забыл о Гильде. Забыл, словно ее и не было никогда на свете.

— Знакомься, Рольф, — поспешно сказала Гильда, заметив, какое впечатление произвела ее гостья. — Моя хорошая знакомая, соседка и почти вдова Дорис Корн.

— Я тронут, — штурмбанфюрер приложил губы к холодной белой руке Дорис. — И вместе с тем высказываю вам свое сочувствие по поводу...

— Гильда просто пошутила, — прервала его Дорис, и ее голос, по-женски мягкий, тихо толкнул Финка в грудь.— Я совсем не вдова и не собираюсь ею стать. Мой муж вот уже три года на Восточном фронте, — спокойно пояснила она.

— Надеюсь, что он вернется оттуда живым и невредимым, — Финк кашлянул.

— И победителем! — насмешливо добавила Гильда.

Финк недовольно взглянул на нее.

— От Гейнца вот уже три месяца ни одного письма,— сказала Дорис.

Она пришла к своей соседке, должно быть надеясь услышать слова успокоения; ей хотелось, чтобы кто-нибудь утешил ее, как малое дитя, высмеял все ее страхи, уверил, что Гейнц жив, здоров и, может быть, даже собирается в отпуск. Правда, Гильда не принадлежала к тем женщинам, с которыми Дорис по двенадцать часов работала на заводе для фюрера и великой Германии. Дорис часто слышала музыку и пьяные голоса, которые доносились снизу, из квартиры Гильды, видела, как та меняет автомашины, наряды и обстановку в квартире. А подруги Дорис на заводе еле перебивались. Однако, несмотря на чувство отчужденности, Дорис все же иногда заглядывала к Гильде, а та, в свою очередь, частенько приходила к фрау Корн, принося с собой лакомства и изысканные напитки.