– Кто организатор гастролей? – решил он поговорить о деталях. – В 16-м году планировался Виктор Шульман, уважаемый человек. Даже я, колхозник, знал, что он привозил в Америку Аллочку и Володю Высоцкого. Помню, кипятком от этого писал – Высоцкий, Алла и Андрюша Разин! Хорошая компания. Но он, говорят, умер в том же году?

– Умер, – ответила Ирина. – Мне предлагают Леонарда Льва. Он в Америке почти сорок лет, давно его знаю. Все русские, что приезжали в Нью-Йорк еще при СССР, оказывались у него в ресторане «Одесса» на Брайтон-Бич. Джуна, Боря Сичкин, Боря Брунов… Всех не перечислишь.

– Так он держит ресторан? – поинтересовался Андрей. Это совсем не вязалось с организацией гастролей по всем крупным городам США.

– Не знаю, что он сегодня держит, но среди русских в Штатах человек очень авторитетный. Много артистов привозил на гастроли. Владел в начале нулевых концертным залом «Миллениум» в Нью-Йорке.

– Что-то припоминаю. Это он привозил в Союз Вилли Токарева? Помнишь – в самую папину перестройку? – Андрей всегда называл тестя папой, и это сильно раздражало «папу» – Михаила Сергеевича. Он так и не привык к загадочному мужу дочери.

– Он самый. Друзья зовут его Леня Усатый. Договор будешь подписывать с ним. Это не вызовет вопросов. Леонард в бизнесе больше тридцати лет. Даже с Шульманом конкурировал.

– Откуда ты все знаешь – в ресторане подрабатываешь? – вновь поддел он американскую жену. – На что ты живешь? Денег не просишь, замуж за богатого не выходишь…

– Иди в жопу! – вновь зло и резко проговорила она на пару с грудным ослом. – Договор получишь по почте. Изучи и сделай правки.

Она протянула руку к мыши, чтобы закончить разговор, но Андрей успел выпалить:

– Ты шо торописся, шо торописся? Мы за райдер совсем не поговорили. – Он вновь включил «колхозника», и Ирина осталась на связи – муж в этом разговоре был пока главным. А «райдер» оставался непременным атрибутом для крутых артистов во время гастролей. По сути, список еды, алкоголя, цвета простыней и запаха мыла в ванной. Разин не стоил этого атрибута, но деваться было некуда:

– Водка-селедка, свиное сало, соленые огурцы с окрошкой и черный хлеб с луком. Это само собой. – Ее глаза вновь налились гневом. – Что еще?

– Записывай, – продолжил он издеваться над женой, – селедка непременно тихоокеанская, толщина спинки восемь сантиметров. В каждом отеле по две штуки – одна с икрой, вторая с молокой. Ты записываешь? – спросил он, засовывая следующую конфету в рот. – Сало белорусское, ни в коем случае не копченое, малосоленое. Дальше. Хлеб черный «Бородинский» московский, через раз белорусский «Нарочанский». Огурцы только малосольные, суточной закваски. Водка шведская «Абсолют», без примесей, оригинальная.

– Чтоб ты подавился! – не выдержала жена, и Андрей понял, что сейчас его пошлют уже окончательно.

– И семечки тыквенные не забудь…

– Да пошел ты в жопу, слышишь – в жопу! – Она запустила мышью в экран компьютера, в бешенстве поискала ее на полу, не нашла и потянулась рукой, как видно к розетке.

Экран опустел. На десктопе остались сиротливо светиться иконки программ и текстовые файлы. Андрей встал со стула, потянулся и широко зевнул. Все их предыдущие разговоры последних лет заканчивались примерно так же. Но последствий типа развод и девичья фамилия не случалось. Игра – она и есть игра.

Андрей не стал переодеваться. В чем был, черных шортах в звездочку и черной же футболке – она скрывала огромный живот – рухнул на кровать. На часах было одиннадцать вечера, хотелось спать. Но Ирина не выходила из его головы. Он даже про деньги не думал. Она в самом деле была безумно красива, и он продолжал любить ее по-прежнему. Проблема была в том, что он и она никогда не считали себя ровней друг для друга. По понятной причине он так и не сумел победить в себе комплекс детдомовца, не нужного никому, кроме себя самого. Его взгляд вновь уперся в свадебную фотографию на стене. Ромка весело улыбался. Михаил Сергеевич и Раиса Максимовна натужно смотрели на лежащего в кровати зятя. Фоном фотографии был банкетный зал Кремлевского Дворца съездов. Только там давали приемы по случаю государственных праздников и съездов КПСС.

Он включил телевизор, вызвал меню и вошел в YouTube. Поднес пульт с голосовым управлением к губам и произнес:

– Фильм «Республика ШКИД».

Он сотни раз смотрел его, когда оставался один. Знал каждую реплику наизусть. Обожал Сергея Юрского в роли Викниксора и Сашу Кавалерова в роли Мамочки. На экране плазменного «Панасоника» закрутилось колесо из догоняющих друг друга точек. Когда догонялка светлячков прекратилась, на черном экране появилась надпись: «В 1922 году в Советском Союзе было 4 миллиона беспризорных детей». Мгновение – из черноты, словно на негативе фотопленки, проявились лица беспризорников. Они щелкали ногтями по верхним зубам, отбивали такт. Тот, что слева внизу, с круглым грязным лицом, как две капли воды походил на него самого, когда после гибели родителей он оказался в детском доме. Слезы наполнили его глаза. К горлу подступил комок. Мышцы окаменели.

– Давайте, пацаны, – прохрипел Андрей, и пацан, который был похож на него в детстве, запел песню, от которой его всегда рвало на куски.

Гитарные аккорды и стук ногтями по зубам не заглушали писклявого голоса певца. На экране шли титры, а пацан продолжал вышибать слезу.

Андрей закрыл глаза. Слезы текли сквозь закрытые веки рекой, нос заложило. Он вновь ощутил себя беззащитным мальчиком, ему захотелось куда-то бежать. Первый раз это чувство возникло еще в детдоме, когда он заболел желтухой, и его положили в инфекционный изолятор городской больницы. Одели в голубое байковое девчачье платье – другой одежды не оказалось. Он несколько раз забирался на оконный подоконник, пытался открыть форточку, чтобы сбежать. Но сил открыть оконный шпингалет не было. Было отчаяние.

Он вытер простыней слезы и сопли. Выключил телевизор и настольную лампу. Андрей давно привык к ночному одиночеству, оно не пугало его, как раньше. Напротив, тишина и мрак наполняли голову воспоминаниями, которых было на миллион человек. Да и возраст был такой, что самые далекие воспоминания оказывались и самыми яркими.

– Рома, – произнес он в темноте и неожиданно громко рассмеялся. Словно в ускоренном режиме он представил себе больного пацана ясельного возраста, затем делового партнера, с кем прятал от КГБ кубометры денег, вывозя их по ночам из московских съемных квартир огромными «Икарусами» в деревенскую глушь. И кто он сегодня! Разин вновь рассмеялся, но уже от того, что разревелся от вида беспризорников, которых на самом деле придумали для кино.

– Чего же ты по скайпу не ответил? – вновь задумался он, но не стал включать компьютер, чтобы повторить попытку. Пробившийся сквозь штору в окне луч от уличного светильника оказался аккурат на свадебной фотографии.

Рому привезли в детский сиротский дом для детей с врожденной сердечной недостаточностью во время тихого часа. Сюда со всего Советского Союза свозили таких мальчиков и девочек. Не просто больных, а круглых сирот. В Железноводске стояла слякотная зима, и несчастные доходяги, большинству из которых не было и семи лет, чувствовали себя при такой погоде очень плохо. Поэтому тихий час мог продлиться до самого вечера, когда их ненадолго поднимали с постели и выводили на ужин – выпить горячего прозрачного чая. С куском белого хлеба с маслом, посыпанным сахарным песком.