С тех самых пор отец свято верил в мою одаренность, и когда я перешел в старшую школу, этот абсурд достиг своего пика. Весенний конкурс эссе по прочитанным книгам, организованный директором, не устававшим подчеркивать, что «истинное образование – это воспитание души», еще раз подтвердил, что никакого таланта у меня нет. Сам-то я отлично знал, что писанина – не мое, как и всякие тупые конкурсы. Но смыться, не положив готовую работу учителю на стол, было невозможно. Поэтому я кое-как накропал нужное количество знаков и свалил с чистой совестью.

– «Извозчик Ким подвозил девушку Поннё…» Они же из разных произведений, балда! «…И склонил ее к интиму, из-за чего у его жены случился инфаркт». Хм, вот как? «Старый извозчик взял серп и…» Что-о?! Ты прям писатель-фантаст! Читал хоть «Удачный день» и «Картошку»? Или увидел в тесте по литературе отрывки «а», «б» и «в» и решил, что это один рассказ?

Я молчал.

– Думал, конкурс – формальность, ничего и проверять не будут?

Классный, ответственный за конкурс, шутливо постучал мне по лбу. Ну думал… И что? Я просто написал свое мнение: автор сатирически изображает распущенный мир, где развлекаться с малолетками за деньги – обычное дело. А Тончжу, препод обществознания, стал распекать меня, мол, я это нарочно сделал – убедиться, что в литературе тот ни бум-бум. Ну и чтобы поржать, конечно. В довесок он припомнил мне драку в начале четверти и вынес абсолютно идиотский вердикт: двенадцать месяцев испытательного срока, а если снова накосячу, меня ждет порка – девяносто девять ударов. Что ж, наказание откладывалось, и мне ничего не оставалось, кроме как с горькой усмешкой покинуть учительскую.

Пока все идет гладко – я не получил ни одного удара. И не только я. В нашем классе сорок человек, и каждому, кто в чем-то провинился (а таких большинство), Тончжу назначил испытательный срок и возможное наказание в случае нового «преступления». Например, одному нужно быть паинькой целых четыре месяца, иначе придется наворачивать сорок кругов на спортплощадке; второму – месяц, а не то будет драить полы в классе до блеска; третий может отделаться и неделей, иначе придется раскошелиться на напитки для всего класса.

С отцом Тончжу познакомился в тот роковой день, когда мы переехали в этот район. Оказалось, что классный живет по соседству, в доме напротив, в такой же квартирке на крыше, как наша. С тех пор моя жизнь превратилась в кошмар. Перегнувшись через коробки, еще не распакованные после переезда, папа доверительно поинтересовался, что тот думает о моем будущем. Спрашивать о моем будущем Тончжу, который, ступив за порог школы, чудесным образом перевоплощается из учителя в обычного говнюка, просто смешно. Ведь педагог он только в рабочие часы – таков его идиотский принцип. Поэтому классный отвечал с неохотой:

– Да, я читал эссе Вандыги… Впечатляет! Такая оригинальность, чувство юмора… Думаете поступать на филологию?

Папа принялся рассказывать, каким одаренным ребенком я рос. Тончжу поддакивал, похлопывая себя по колену. Так они нашли общий язык, и на следующий день мне пришлось бегать по школе в поисках Тончжу, чтобы вручить подарок от папы – булавку для галстука с золотым напылением в восемнадцать карат. После этого случая любви к литературе у меня, мягко говоря, не прибавилось, зато прибавилось у папы, которому Тончжу бессовестно навешал лапши на уши.

Отец наспех распаковал синие коробки, в которых, как я и думал, оказались сценические костюмы, и сел, прислонившись к одной из них.

– Директор Чон жалуется. Говорит, налоги бешеные. Теперь вместо нашего кабаре будет «Кола-бар», – сказал он с нотками горечи в голосе.

– Кола-бар?

– Уже и вывеску сменил – будет все внутри переделывать. Ни зазывалы, ни танцоры ему теперь не нужны…

В четвертом классе я перерос отца. Такой он маленький человек. Но маленький не значит ребенок, хотя посетители кабаре будто не понимали этого. Они обращались к нему как к какому-то пацану: «Эй», «Подойди-ка», «Малой»… Папу аж передергивало от подобного обращения, а они начинали ржать. Но, похоже, весь этот цирк уже мало кого привлекал. И хорошо. Не выношу подобных уродов.

– Значит, будешь устраиваться в новое заведение?

– Нет, кабаре сейчас непопулярно… Нужно искать что-то другое.

Папа положил свой крошечный фрак на самое дно огромной сумки.

– Мингу звали танцевать в Пучхон, а он уперся, говорит: «Не поеду».

– Да? – зачем-то переспросил я.

Дядя Мингу, преданная душа, лишь безмятежно улыбался.

Когда отец выступал, зрители покатывались со смеху. Мы с дядей были единственными, кто мог оценить его профессионализм. Дамочки, которым папа не доставал и до пояса, засовывали купюры под ленту его фетровой шляпы и хлопали по заднице. Как ребенка. Но, в отличие от них, дядя всегда уважал отца. И тот научил его танцевать джиттербаг, ча-ча-ча, джайв… Дядя очень старался. И в какой-то момент даже превзошел своего учителя.

«Рожей вышел, а мозгами нет. Ха-ха-ха!»

Если дядя молчал, посетители думали, что он высокомерный, а когда пытался что-то сказать, начинали издеваться. Самые вредные специально старались его разговорить, чтобы лишний раз поглумиться. Откуда я это знаю? Конечно, несовершеннолетним в кабаре нельзя, но кто запретит сыну видеться с отцом, пускай и у него на работе? Так вот, по случаю закрытия этого прекрасного заведения от всей души хочу пожелать его посетителям сдохнуть со скуки.

– Попробуем вариант с метро. Возьмем на складе товар и пойдем торговать, – поделился со мной отец.

– Разве это законно? – удивился я, поднимая сумку, которую он положил у двери.

– Главное пошевеливаться, и тогда не нарвемся. Прокатит или нет… Посмотрим.

Я водрузил сумку на тележку.

Папа и дядя почти полжизни провели в шумном полумраке кабаре, а теперь собираются торговать в метро, где яркий свет бьет в глаза и пассажиры сидят с каменными лицами. Пока за окном светло, эти двое даже из дома боятся выползти… Уверен, что резкая смена обстановки ни к чему хорошему не приведет.

Тут мои мысли прервал чей-то крик:

– Ванды-ыги-и! А-у-у! Ло-дырь!

Ну, разумеется… Это Тончжу орет с соседней крыши. Опять приспичило погорланить среди ночи.

– Кто это? – удивился отец.

– Наш классный, не узнал?

Пришлось выйти наружу.

– Эй, чайник! Че так долго! Брось риса!

Тончжу – единственный в мире препод, который способен отобрать последние крохи у собственного ученика.

Я пошел за рисом и, вернувшись, швырнул ему одну упаковку, целясь в башку. Получи и сдохни! Эх, мимо…

– А че белый? Черный давай!

– Вчера последняя была!

– Ну ты и проглот!

Господи, за что мне все это? Разве я просил его о помощи? Раньше у меня не было никаких особых привилегий. Но когда я перешел в старшую школу, Тончжу, пользуясь случаем, выбил мне льготы в связи с «тяжелым финансовым положением в семье». Это, конечно, хорошо: плату за обучение снизили, дают бесплатные обеды… Папе стало хоть немного, но легче. Правда, Тончжу возомнил себя великим благодетелем и окончательно потерял совесть. Халявный рис, который вообще-то выдают мне, он может умять в одно рыло.

– Здравствуйте! – поздоровался отец, выходя на крышу.

– А, господин До! Вы дома?

– Уволился!

– Будем чаще видеться!

– Выходит, так!

Они перекрикивались еще пару минут, пока их не прервали.

– Вот гад! Каждую ночь то Вандыги, то Мандыги[3]! Дурдом! Сволота! Телефон вам на что?! – высунув голову в окно, заорал дядька из дома напротив, от которого нас отделял лишь узенький переулок. Его крик пронзил ночную мглу, как кинжал.

– Пошел ты! – рявкнул Тончжу в ответ. – У Вандыги нет телефона! – добавил он и тут же скрылся за дверью.

Да есть у нас телефон! Господи, поторопись, умоляю. Боюсь, не дотяну до конца недели…