Возможно, в том, в прошедшем, для них была какая-то романтика или ещё что-то, позволяющее им видеть во всём приключение – страшное и требующее полного физического и морального напряжения сил, но, тем не менее, приключение. В нём они находились под защитой старших, стойко ведущих борьбу за своё и их право на жизнь от посягательства подобных же разумных, подверженных быть ранеными или убитыми. Там одна и другая противостоящие стороны выступали если не на равных, то хотя бы вели борьбу на одной ступени возможностей.

Наводнение же показало им всю слепую и бессмысленную непредсказуемость явлений природы и незащищённость от них кого бы то ни было: разумных и диких, правых и неправых, больших и маленьких, людей и путров…

Эту суровую истину Грения и Думара восприняли с глубоким пониманием, несмотря на их детские ещё представления об окружающем мире.

Лицо Гелины потемнело, вокруг всегда искрящихся смехом глаз обозначились синие круги, а сами глаза потухли. Руки её непрестанно и суетливо проверяли – при ней ли дети.

На все обращения Харана к ней подумать о необходимости предпринять какие-то действия в сложившихся для отряда обстоятельствах, она поднимала на него невидящий взгляд пустых глаз и безразлично отвечала:

– Делай, как знаешь…

Сама же весь день не сходила с того места, где Харан нашёл её утром после спасения от вала паводковых вод. Создавалось такое впечатление, что она считала обжитую ею с девочками территорию в два квадратных бермета самой безопасной зоной во всей округе. Остальная округа представлялась очагом опасности.

Женщины стоили своей предводительницы. Они отсыпались или с мрачными лицами недвижно седели там, где опустились утром, словно иное движение таит в себе угрозу. Редкие односложные фразы, которыми они перебрасывались, не давали никаких надежд на их скорое оживление.

На призывы Харана образумиться и взять себя в руки они просто не отвечали. Может быть, одна Жариста его понимала. Она даже пыталась призывно ему улыбнуться, но, впрочем, тем и ограничивалась.

Ч”юмта так и не поддалась уговорам Ф”ента не винить себя в гибели Кокоши. Ей даже казалось странным и непонятным, почему это её можно считать невиновной в произошедшем. Разве она (эта мысль окрепла в ней до внушения истинности) не могла подойти к Кокоше, этой милой девочке, к этому хрупкому и прекрасному ребёнку, чтобы взять её за лапину и отвести подальше от беды?

Могла, ещё как могла!

Да, вокруг грохотало так, что всё живое жалось к земле, а струи воды низвергались с небес. Всё так. Но она могла и не сделала этого.       Её терзали вопросы. Почему она поступила так, а не иначе?

Что ей стоило отыскать Кокошу? Или она, привыкшая командовать себе подобными, настолько уже огрубела душой, а её отношения к друзьям изменились так сильно в худшую сторону?

– Как ты не понимаешь, дорогой, – отвечала она на возражения Ф”ента, – что во всём виновата я и больше никто!

Она лежала на земле с закрытыми глазами, положив вытянутую вперёд голову на лапины, и поскуливала.

– Половодье это виновато! Половодье! – порой срывался на громкий лай стехар.

Он выбивался из сил, чтобы вернуть Ч”юмту к мысли о своей непричастности к случившемуся. Ему самому несносно было жаль Кокошу. Она так внезапно украсила его жизнь, так хорошо к нему относилась. Сколько ласки в ней было, скромности и красоты, достойной восхищения!

Ф”енту самому хотелось кому-то пожаловаться на охватившее его горе, а приходилось обихаживать Ч”юмту. Он боялся потерять и её. Помела нравилась ему по-иному, чем Кокоша. Ч”юмта была из тех, что будь он сейчас вождём клана, она могла бы украсить не только его, но и клан перед другими разумными, с которыми капы дружили или враждовали.

Она организатор и советник… Да, такая подруга может вознести его – стехара – до высот шейна…

Она же норовила броситься в бурный поток и таким образом смыть свой позор и прекратить свои терзания по Кокоше.

И другие, оставшиеся в живых, путры, в целом менее подверженные переживаниям, чем люди, не могли без тревоги ощущать себя брошенными.

Многие из них появились на свет в домах и хабулинах людей. С детства они привыкли иметь над собой чью-то крепкую руку, ведущую их по жизни. Кроме того, стадный и стайный характер бытия их далёких диких предков требовал появления вожака, и он, вопреки воле самого Ф”ента, появился в его личине. Выродки видели в нём единственного утешителя, не потерявшего голову, и единственного представителя мужского пола, существо, которое на их глазах справилось с водным потоком и выплыло из него живым и невредимым.

Его появление из воды, наделавшей так много бед и причинившей им такое горе, для них показалось чудом. Такой стехар способен на многое!

Так что, позабытые людьми, путры непроизвольно искали им замену и нашли – хотел того Ф”ент или нет.

Смена руководителей, таким образом, послужила одной из причин отделения людей от путров.

Была и другая, более естественная причина, разделившая их. Это пища, вернее, её запас.

Покидая руины, еды на дорогу брали из расчёта дней на пятнадцать, думалось за такой промежуток времени дойти до конечного пункта их устремлений. На покрытие собственно расстояния до города, где находился хабулин родного отца Гелины, отводилось и того меньше – десять дней. Так что продуктами загрузились с избытком, благо, раздаточные в руинах могли снабдить путешественников, если не слишком разнообразной пищей, то достаточной, чтобы не испытывать неудобств от её уменьшения, и быть спокойными за её способность сохраниться съедобной на всё время похода.

За время продвижения к Ренце, неторопливого и сытого, почти половина запасов была съедена, преимущественно та, которую брали, зная, что она может испортиться – особо вкусные блюда. Во время суматошного бегства с места ночёвки от вала воды была потеряна ещё половина оставшегося. Теперь еды, при нормальном её приёме, могло хватить разве что дня на три, а при полуголодном существовании – дней на шесть-семь.

По отношению к еде люди и выродки оказались в резко неравноправном положении.

Люди ничего, кроме взятого с собой, потреблять в качестве пищи не могли.

Другое дело, выродки. Где бы они ни родились и выросли, для них на острове, отрезанном ото всего внешнего мира, едой могли служить появляющаяся трава, распускающиеся листья на деревьях и кустах, а также мелкие дикие, то и дело, мелькающие в траве: мыши, ящерицы, бурундуки и прочая живность.

Правда, употребление в пищу этой живности требовало определённых усилий. Во всяком случае, надо поймать, разделать, а уж потом съесть живьём, коль позволяет способность, воспринятая от предков, или сварить.

Таким образом, выродкам голодная смерть в ближайшее время не грозила.

Поскольку паводок мог продолжаться довольно долго, то по существу произошло размежевание на тех, кто имел шанс выжить, и тех, кому придётся умереть в муках голода…

Мужчины сошлись по настоянию Ф”ента. Он не мог бездействовать, видя к себе отношение путров, негласно избравших его вожаком.

Единственным разумным существом, способным его понять и по-настоящему оценить возникшие у него предложения и размышления по поводу обрушившейся на них напасти (и как вывернуться из создавшейся ситуации) мог только Харан.

Несчастье сближает, Ф”ент знал эту поговорку людей. В непростом положении пленников половодья, опираясь на суть поговорки, Ф”ент решил воспользоваться предоставленной возможностью накоротко сойтись с Хараном.

К возлюбленному Гелины, человеку с ничтожным нэмом, достигшему в жизни многого, стехар относился, даже не с простым чувством уважения, а с некоторым, пугающим его самого, подобострастием. В обыкновенном, по первому впечатлению, человеке на поверку глубоко спряталась какая-то жгучая тайна. Ф”ент постоянно чувствовал её завораживающее присутствие с самого первого дня знакомства с Хараном, она какими-то неуловимыми для опознавания волнами исходила от него и будоражила воображение разумной собаки.