– За нас не беспокойся. Я знаю, что надо будет делать… – Она вплотную подошла к Харану, обняла его за шею. – Я люблю тебя.
Он поцеловал её в глаза.
– Я тебя тоже люблю, Гелина… Будь благоразумной.
Т”юркс, массивный выродок из тигров, со слабой окраской мелких волосков по всему телу, приблизился к людям-вождям банд.
Анахат собрался кружком, перед вождями на кочке с выщипанной травой лежал объёмистый пакет с коввдой. Но собрались они не пить, а совещаться. Поговорить было о чём и решать было что.
Сам анахат намечался ещё в прошлом году, прошедшем в интенсивных поисках контактов, договорённостей, уточнений, выработках условий и во многом другом с тем, чтобы встреча на уровне вождей банд бандеки состоялась, а вопросы, решаемые на ней, были бы значимыми.
Не часто, но необходимость таких мероприятий возникала: появлялись новые и рассеивались старые банды, менялись вожди, забывались договоры о сферах влияния и взаимопомощи.
Не все вожди стекались на анахат, зато к выработанным на нём правилам и положениям прислушивались, дабы не искать врагов среди себе подобных.
К тому же, поскольку банда банде не указ, появлялись отъявленные отморозки, для которых убийство разумных без разбора, становилось основным занятием. Чаще всего они были немногочисленны и состояли из изгоев или убежавших от суда круга Человечности – выжившие из ума или наделённые обострённым чувством неприязни ко всему миру.
Анахат вырабатывал планы по уничтожению таких банд, портящих ореол исключительности и привлекательности вольного времяпрепровождения опритами, которые, если убивают, то лишь по надобности очистить свои ряды, а то, что нападают на путников или вьючных торнов – на то они и свободные разумные…
Но год прошёл, а анахат так и не удалось собрать.
Пришла зима. Люди-оприты потянулись в города до весны, путры либо разбрелись по своим кланам, либо, потерявшие с ними связь, ушли вслед за людьми в населенные пункты, где им давали право на жительство в специальных подворьях.
Когда наступила весна, оприты только-только начали кучковаться в банды, и об анахате пока что не думали.
Однако бурные события в бандеке подстегнули вождей, и они встретились со своими бандами близ Примето по приглашению Монжора – его банда вдруг выдвинулась среди остальных своей численностью и дерзостью налётов на дорогах под самым носом тескомовцев.
Бунт столичного батлана и междоусобица в бандеке, казалось бы, должны были развязать бандитам руки. Тескомовские патрули на дорогах практически исчезли. Появилась возможность установить свой порядок в стране или в контролируемых регионах. Но в том-то и дело, что всего этого нельзя было делать, и анахат оказался единодушным в решении: от чистого разбоя следует переходить к более мягким способам добычи средств осуществления своих прихотей или романтических мечтаний, ради которых люди и путры подавались в оприты, во всяком случае, большая их часть.
Иначе города закроются от внешнего мира, иссякнет поток путников, а оказаться изолированными в пустынных Диких Землях опритам, особенно людям, было смерти подобно.
Анахат длился три дня. Вожди подружились или нажили недругов, коввды было выпито достаточно, обо всём поговорили, кому хотелось, те договорилась о совместных действиях…
Короче – анахат состоялся, наступила пора разойтись по своим углам страны.
Неурочный подъём воды перечеркнул все расчеты банд. Появилась неприятная перспектива совместного сосуществования в течение продолжительного времени.
Вожди уже стали тяготиться коллективным бытием, тем более, день ото дня Монжор забирал власть в объединенной банде в свои жестковатые руки.
Общение рядовых опритов также не способствовало настроению предводителей – их безделье становилось опасным. Оно толкало на поступки, обычно не поощряемые в бандах: показное пренебрежение к некоторым распоряжениям вождей и их подручных, выискивание места в другой банде, хотя со стороны ни той, ни другой в лице вождей таких поползновений не было (как будто). К тому же наметалось расслоение между людьми и выродками; случались кровавые стычки между опритами.
Особенно волновали вождей подозрения в переманивании опритов. Оно зародилось и крепло час от часу. Каждое неудачно высказанное слово или взгляд могли перевести подозрительность в плоскость обвинения и тогда…
Вот почему затянувшийся анахат сидел вокруг коввды, но никто из присутствующих к ней не притронулся. Вожди посматривали друг на друга с недоверием.
Появление Т”юркса было как раз ко времени, чтобы слегка разрядить назревающий скандал.
– Что тебе? – заметил его Монжор, – A, это ты. Догнали?
– Нет, шейн, – растягивая слова, отозвался выродок и постучал роскошным полосатым хвостом по земле. – Они поднялись на самый верх…
– Ну и что?
– Там их поджидал человек. Мужчина. Вооружён мечом…
– Они что, – воскликнул от неподдельного удивления Палан, больше известный по прозвищу Кривой Палец за длинную – жердью – фигуру, почти пополам согнутую в спине, – от одних мужчин бегают к другим?
– Мужчина был один? – отсмеявшись со всеми предположению и удивлению Палана, спросил Монжор.
– Один, шейн, но дело не в нём…
– Но-но, полегче! – заступался за человека кто-то из вождей.
– Я хотел сказать, шейн, ещё, – не обращая внимания на выкрик Т”юркс.
Он уже третий год состоял в банде Монжора и знал, что предводитель не даёт своих опритов в обиду.
– Говори!
– Там, на горе, целый гурт ослучьямов.
– Этого нам ещё не хватало! – воскликнул Тарпун. – Ты же знаешь о них, Монж? – обратился он к своему предводителю.
– Наслышан. Но… Гурт большой, Т”юркс?
– Очень большой, шейн. Не меньше ста разумных. Увидели нас, стали выстраиваться и готовиться к бою. Мы потому и не пошли наверх.
– К какому там ещё бою? К бою, – передразнил выродка Усхаль, подручный самого старого вождя – годами и участием в бандах – Лемпы, опритами у которого были только люди.
– Ослучьямы в бой, грудь в грудь, не вступают, да будет всем вам известно, – солидно поддержал своего оприта Лемпа и недовольно засопел, неодобрительно поглядывая из-подо лба на анахат.
Зря он с ними связался. Коввду выпить – это они могут, а остальное лежит вне их внимания. Это вообще. А в частности, сейчас не стоило тратить слов. Что они знают? О тех же ослучьямах?
Так подумал Лемпа, но вида не подал, что удивился, так как о приверженцах непонятного для них всех культа ослучьямов знали, оказывается, практически все вожди, к тому же в деталях.
– Да уж, – продолжил обсуждение Тарпун, – это они приготовились для создания проклятого Посю-Хвара.
– Пасью Хара, – поправил Усхаль.
– А, как не назови, но если попадёшь под него, ударит, так дня два после того не соображаешь. В голове булькает как в начатом пакете с коввдой.
– Сказки всё это, – отмахнулся длинной рукой Палан, словно вокруг себя палкой повёл. – Нужны мы им. Ослучьямы всегда так заняты собой, что никого рядом не видят. Ни людей, ни этих… путров. Мирный гурт.
– Мирный? Ого-го! Мирный, – не согласился Усхаль. – Вдунут в голову тебе эту Пасью-Хару, навсегда откажешься считать их мирными. Только тронь.
– А зачем их трогать? Я вот о чем… – начал Монжор.
– Тасмед гурта стоял с человеком, – перебив его, дополнил своё известие Т'“юркс и быстро облизнул губы. – Женщины остановились рядом с ними. И был там ещё путр. Лиса или собака.
Выродок от тигров пренебрежительно дёрнул щекой, показав острые клыкастые зубы, мол, нам, кошкам, недосуг заниматься такими ничтожными различиями между собачьими.
Вожди помолчали, переваривая услышанное. Напряжённость, возникшая между ними с утра, спадала, внутренние неурядицы отступали, на первый план выходили какие-то общие заботы. Открытого столкновения друг с другом никто не желал, понимали, что здесь, на закрытом со всех сторон водой клочке земли, враждующим придётся сражаться сначала банда с бандой, a затем – каждый оприт с каждым. Насупленные лица разгладились, подозрительные взгляды повеселели, и вожди стали посматривать на соперников, тайных и явных, с большей доверительностью.