– Карфагенский, – она приблизилась к его лицу ещё ближе.

– Римский, – он сделал то же самое. Он мог чувствовать горячее дуновение её вдохов и выдохов на своем лице.

– Карфа… – их губы соприкоснулись. Он поцеловал её, и обжигающие губы своим прикосновением создали вычурный фейерверк, перемешивая разноцветные лучики эмоций, окатывая и накрывая всё его естество, будоража волосы и пуская мурашки по всему телу, словно под его кожей пустили шаровую молнию, которая постепенно прошла от кончиков пальцев ног до линии подбородка и до макушки головы, создавая дрожащие игривые пупырышки. Он чувствовал, как все его внутренности клокотали, бились о внутренние стенки его тела, перемешиваясь и возвращаясь в естественные пазы, а сердце стучало молотом, било так, словно его целью является не перекачивание крови через кровеносную систему, а пробить грудную клетку, атакуя жесткими ударами, с каждой секундой сокращая промежутки между толчками, тук, тук-тук, тук-тук, – так стучит начисто потерявший чувство стыда и скромности взыскатель, барабаня в хлипкую дверь бедняков, прячущихся по углам холопской квартирки и молящихся о том, как бы не попасть в кабалу к этому пугающему человеку, – с таким озверением и жестокостью сердце его совершало выпады к груди. Она оплетала его шею своими руками когда их губы разъединились, а ладони его были приложены к её горящим щекам, ещё недавно совсем бледным, теперь же на них выступал розоватый румянец, пышущий жизнью и здоровьем, придавая всему лику другой образ. Они молчали, за них говорили легко лавирующие лучистые лица, которые сейчас являлись яркими маяками, магическим образом испуская свет на лениво передвигающиеся тени деревьев. Призрачная медовая сладость осталась на кончиках его розовых губ, очерчивая их тонкую форму, а запах лилий витал в воздухе, возбуждая самые искренние чувства, наполняя легкие свежим ароматом и пробуждая милосердие, раскрывающееся девственным бутоном, облекая сознание в прозрачный халат из кристально чистых утренних росинок. Они долго стояли на месте, возле римско-карфагенского шлема, делясь друг с другом краткими фразами, казавшимися мало осмысленными с первого взгляда, но таящими под собой одну единственную суть и одно лишь слово – «Люблю».

Ещё когда Ричи учился на первом курсе в университете, он завёл знакомство с одной очень влиятельной личностью. Влиятельной во всех смыслах, он отличался своим влиянием и на Ричи, и на общество, занимая в нем высокое положение. Ричи тогда было семнадцать, а его новый знакомый был в два раза его старше, а может, и немного больше чем в два раза, но о его возрасте сообщали только седые пряди волос, – как пробиваются первые подснежники сквозь пелену утреннего снега, символизируя окончание могучих зимних морозов и начало спокойной, плавной и тёплой весны, сопровождаемой журчанием ручейков, пением и щебетанием птиц, отдыхающих на ветвистых деревьях от утомительных перелетов, – так пробивались серебряными нитями его седые пряди, выглядывая меж чёрных, как смоль, волос, всегда идеально уложенных и причесанных, они символизировали окончание бурной, дикой молодости, и начало размеренной жизни. Если седые прядки говорили о его не самом молодом возрасте, то его чисто лицо, без единой морщинки, отсутствие бороды и усов (только иногда его нижняя часть лица облекалась в трёхдневную щетину), все его манеры и движения – давали эффект обратный. Может, когнитивное искажение его профессии так влияло на его личность, на его поведенческие паттерны – он был художником-мультипликатором. Последние пять лет от художника у него было только название, в основном же, он писал сценарии для мультипликации и был идейным создателем цепляющих персонажей для мультфильмов; тех персонажей, из-за которых родители тратят бесчисленное количество денег на игрушки для своих любимых детей. Он был сильной личностью, его уважало всё высшее общество, ходили слухи, что он был приятелем Уолта, – того самого Уолта, создавшего ушастую мышь, той чёрно-белой мышки, что, – подобно прикосновению Мидаса, –приносила золотые горы каждому, кто к ней притронется.

Имя этого удивительного человека – Рене Дешам Дюбуа, близкие друзья звали его просто – Дешам, иногда же, проходя мимо собрания ученых мужей и Ротшильдов, проходя по краю орбиты этой недоступной области, в центре которой находился Дешам и люди его окружавшие, к примеру: доктор Локателло, великий остряк, словоблуд, жадный до пошлых скандалов и светских анекдотов вестовщик, граф Харли Годольфин, осторожный в своих высказываниях тихий молодой крез, американец Марк Линдси, совсем немолодой, тонкий как струна, с толсто набитым кошельком, превышающим вес его тела и проч., проходя мимо них, и других не упомянутых личностей, – именно проходя мимо, так как вклиниться в их тесный круг и обратиться к любому из этих «пэров» не хватило бы дерзости и у Терсита, – можно услышать как Дешама кличут «месье», – скорее в шутку, забавы ради, его близкие друзья могли называть его месье. Месье Дешам – магический звук этих двух слов, произнесенных кем-либо, будоражил сознания людей, не столь отдаленных от высшего общества, и был абсолютно пустым, не производящим какого-либо эффекта на людей далеких, обычных жителей Йорка. Ричи посчастливилось стать его близким другом. Более того, Дешам был почти что отцом для Ричи. Тогда ещё молодой, несостоятельный в своих взглядах семнадцатилетний паренёк, никогда не имевший отцовской фигуры в своей жизни, обомлел от отношения Дешама к нему. Дешам относился к Ричи с большой лаской, но не как тетушка Молли, он не видел в нём ребёнка, он был ласков и справедлив, внимателен к его словам, он не скрывал своего уважения к положительным качествам Ричи и вслух выражал его, но и не закрывал глаза на качества отрицательные, – так делают люди заискивающие, – Дешам же порицал его слабые стороны, он проговаривал его дурные качества громогласно, давал советы и напутствия, совсем не бесполезные, как это часто бывает; эти тяжеловесные советы помогали Ричи в разрешении собственных проблем и в принятии верных решений.

Дешама, к тому моменту уже разбогатевшего на своем таланте привлечения детей к экранам телевизоров и обложкам комиксов, пригласили в Йоркский университет дать лекцию о маркетинговом продвижении творений своих писательских трудов. Ричи был впечатлен энергичным выступлением Дешама, так сильно отличавшегося от остальных профессоров в университете, контрастировавшего на фоне их скучного бубнежа эпатажными заявлениями и практическими советами, которые он смело бросал бронзовыми копьями с лекционной стойки в сторону впечатлительных студентов, пронзая их неокрепшие умы. Ричи был не единственным студентом, кто подошел к Дешаму после лекции с целью выразить своё восхищение и поблагодарить его за такое чарующее выступление, – конечно, не без внутреннего намерения набиться к нему в ученики и попасть в труднодосягаемый бизнес, сулящий богатство и славу, – однако, он был единственным, кто приглянулся Дешаму, тот сказал Ричи: «Ты толковый парень, навести меня как-нибудь, буду рад свежему взгляду и молодецкой прыти», – и протянул ему свою визитку. Ричи удалось впечатлить Дешама за те несколько минут что они разговаривали, и он решил не упускать такой шанс. Уже спустя какую-то неделю он сидел в его шикарно мебелированном кабинете, а через две – на террасе его загородного особняка, где солнечные лучи играючи щекотали волоски на руках Ричи и его Ментора. Они часто сидели на резных креслах из сандалового дерева, а рядом неизменно стоял гладкий палисандровый стол, на столешнице были вырезаны плетенные кольчатые узоры, напоминающие по форме темный блеск золотых колец кольчуги Афины Паллады, словно сошедшие с холста Густава Климта, на столе покоилась серебряная лохань полная всегда свежего винограда, для ног же, между креслами и столом, была скамейка. Обедали они при всем убранстве, наперед покрывая кресла узорной тканью они насыщались пищей беседуя, попивая свежевыжатый апельсиновый сок или вино из златых кубков, Дешам искусно подбирал каждую отдельную часть своего интерьера. Здесь Ричи делился своими литературными наработками и идеями, попутно цепляясь за каждое брошенное слово Дешама, Ричи излагал свои намерения и советовал собственную кандидатуру тут и там, в разговоре он быстро скакал как горный козёл с одного на другое, наудачу, за каких-то пятнадцать минут мысленно перепробовав себя во всех потенциальных стезях, от литературы до режиссуры и актерства. Вскоре он понял, что эти попытки угодить ни к чему, что не стоит бросаться наобум, попусту растрачивать свой потенциал – опасно, а пытаться ухватиться за любую авантюру – может и вовсе погубить даже самого способного юношу; Дешам и сам ему об этом намекнул: «Мальчик мой, в тебе горит огонь, но стоит вовремя поубавить пыл, чтобы он ненароком не сжёг всё вокруг», – говорил он ему. Они очень сблизились за то время, пока Ричи ещё учился в университете. Он часто пропадал у Дешама, заменяя занятия в университете мудростью своего Ментора, впитывая эту мудрость как губка, лишь изредка фильтруя её, в основном же, он принимал все доводы Дешама на веру, месье не давал повода сомневаться в себе. Дешам говорил, что видит в Ричи потенциал: «В тебе есть напористость, стоит тебе ухватиться за возможность, и ты её не отпустишь, вцепишься зубами как ротвейлер, осталось лишь найти стоящую цель», – это льстило молодому, подающему надежды студенту. Он тратил всё больше времени в чарующем загородном особняке. Тогда тетушка Молли начала допытываться, где он пропадает: «Неужто, ты встретил даму сердца, дорогой? Ума не приложу, где ещё молодой парень может теряться днями напролет», – спрашивала она, докучая ему различными вопросами. Ему сложно было рассказать своей любящей тетушке правду, «Тетушка Молли – женщина приземленная, она совсем не поймет такую тонкую личность как Рене Дешам Дюбуа, более того, она поймет всё совсем неправильно, а этого допустить нельзя, пусть она остаётся в неведении» – думал он. Ему приходилось придумывать разные предлоги для своих исчезновений и опозданий к субботнему ужину у тетушки, такому традиционному и нерушимому, отсутствовать на котором было бы просто непозволительно.