Как много людей! И все – хмурые, с серыми лицами, с убогой поклажей, полной тряпья, уже измученные долгой дорогой. Большинство из них приехали из Ленинградской области и до Ладоги добирались несколько часов, многие – в объезд, чтобы не напороться на фашистов. Враг, по слухам, стоял теперь повсюду, с каждым часом смыкая кольцо вокруг Ленинграда.

Коля, в отличие от будущих попутчиков, пока не успел устать: Метелин, сослуживец отца, быстро домчал до причала на своем автомобиле. Больше прочего Коля волновался, что возникнет путаница при посадке: вдруг его примут за ребенка и не получится доказать обратное? Бумага, выписанная Метелиным и лежащая теперь в кармане куртки, казалась филькиной грамотой. В паспорте указана дата рождения: 1 апреля 1924 года, из чего следует, что его обладателю полных семнадцать лет. Но если усомнятся и выгонят? Ведь назад ему не вернуться.

Коля дождался своей очереди и вместе с группой других пассажиров направился к барже на посадку.

– Багаж! Багаж! – кричали матросы, готовые подхватить поклажу и унести на заднюю палубу, где громоздилась беспорядочная куча тюков.

Одежда, собранная в узел, и скрипка сейчас казались Коле непомерно тяжелыми. Хотелось хотя бы на время избавиться от них и плыть налегке. Он потянулся к матросу, чтобы сдать поклажу, но рядом стоящий пожилой мужчина предупредил его:

– Не стоит, молодой человек. Поберегите инструмент. Там его всмятку раздавят, не посмотрят.

У мужчины был не такой болезненный вид, как у других, словно он единственный на причале сохранил надежду на лучшее. Коля решил довериться его возрасту и опыту. Он отдал матросу узел, а скрипку оставил при себе.

– Что у вас в чехле? – строго спросил матрос, кивнув на его инструмент.

– Скрипка. Я артист! Музыкант.

– Вот из-за таких интеллигентов баржи и тонут. Оставьте на берегу!

– Никак нельзя, – вцепился Коля руками в свою давнюю подругу.

– Тебе лет сколько? Где родители? – почти кричал на него матрос, пытаясь перебить гул человеческой речи.

– Мне много. Паспорт есть! – как можно увереннее крикнул Коля.

– Вы что, не видите: он карлик. Начинайте посадку. Невозможно стоять на ветру, – вклинился тот самый пожилой мужчина, который советовал оставить при себе скрипку.

Его резкий, почти командный тон достиг результата. Матрос начал пускать людей, и пассажиры упругой волной хлынули на баржу. Первый матрос проверял документы, а второй сдерживал поток, чтобы никто не проскочил без проверки и очереди. А кто пытался – того живо вышвыривали вон. Коле стало обидно, что старик назвал его карликом. А ведь он даже не карлик, а лилипут. Вечно люди по незнанию путают. Но кому здесь интересны чужие обиды? Коле было не до злопамятства. Благодаря старику их группу пустили на баржу, а до его вмешательства они два часа ждали на холоде у воды.

Колю, к счастью, пропустили без лишних вопросов, а главное – больше не пытались отобрать скрипку. Но радость от законченного ожидания оказалась преждевременной. Как только Коля поднялся на палубу баржи, налетел пронизывающий до костей ветер. Ни куртка, ни кепка не могли защитить от холода, и через несколько минут у Коли пробрала дрожь. А еще не всю толпу пустили на борт. И сколько им ждать отплытия, никто точно не знал.

Он с ноющей завистью взглянул на теплоход, отдыхающий перед баржей в гавани. В каютах горел свет, и виднелись движения силуэтов. Внутри – думал Коля – хорошо. Он пытался разглядеть, что за пассажиры находятся на теплоходе. Коле представлялись важные люди: знакомые членов Политбюро, изысканные дамы в дорогих платьях и прочие, более достойные, чем он, находиться в тепле. Еще недавно, до ареста отца, он сам был достоин. Но вдруг кто-то большой, сильный и неумолимый схватил его, как жука, и выбросил за окно, на стужу и скитания. Отныне он крупинка в неоднородной, грубой каше людей. Неугодный компаньон. С ним никто больше не станет церемониться. Теперь, если его обидят, обзовут или посмеются, он не сможет сказать: «Знаете ли вы моего отца?…» Потому что его отец Василий Скворцов – враг народа. Знать такого человека опасно и влечет за собой неприятности.

А пассажиры на барже жались друг к другу, как растрепанные на ветру воробьи. Коля теперь лишь заметил, что многие отправлялись в дорогу целыми семьями: две маленькие дочки с матерью, дедушка и внук, супружеская пара почтенных лет. Они переговаривались, называли близких по имени, обнимались и целовались, произнося ободряющие слова. Хотелось, чтобы Колю тоже сейчас кто-то потрепал по плечу и сказал: «Ничего, доплывем как-нибудь». Еще свежи были в памяти объятия мамаши и напутствия Пети, но они остались на берегу, а он в полном одиночестве отправляется в сверкающую мглу Ладоги.

На Колю навалилась тоска. Сначала он вспоминал мамашу, ее сытные обеды, разливающиеся в животе теплом. И безропотную покорность крутому нраву отца. Что будет с ней без семьи? Ведь она жила только для них, не имея собственной опоры и личных интересов. До рождения Коли, как ему рассказывал Петя, мама была активной коммунисткой и участвовала в агитбригадах. Когда в семье появился необычный маленький мальчик, ей пришлось навсегда бросить просветительскую деятельность. Много времени и сил отнимали походы по врачам. Никто, как бы она ни плакала под дверями, не мог ей объяснить, что с сыном. Когда разумные попытки кончились, она словно шагнула на двадцать лет назад и вновь обратилась в христианство, в котором ее воспитали родители. Мама стала молиться. Отец ругался, даже мог надавать ей сгоряча пощечин. Но из нее уже не получилось ярой коммунистки. Словно в ней порвалась струна, отвечающая за твердость и самообладание.

Старик на барже всколыхнул в Коле прежнюю досаду. «Только забудешь, что маленький – обязательно кто-нибудь напомнит», – уныло подумал он. Коля тут же вспомнил цепкие руки докторов, осматривающих его позвоночник, их бесстыдные, слишком интимные прикосновения. Постукивающие движения их пальцев причиняли боль. Но после визитов к ним он чувствовал себя инвалидом вовсе не поэтому. А из-за того, что они говорили. И как смотрели на него: сочувственно, снисходительно, иногда – с ученым интересом, как на диковинного создание, не относимое к человеческому роду. Большинство из них, особенно молодые врачи, никогда не видели лилипутов. Коля и сам ни разу не видел подобных себе маленьких людей. Только читал книгу Джонатана Свифта «Путешествия Гулливера», подаренную братом Петей, где существовала целая страна Лилипутия. В ней Коля мечтал побывать, и встретиться с похожими на себя людьми, и завести друзей своего роста. А больше всего ему хотелось хотя бы раз увидеть маленькую девушку, которой можно посмотреть в глаза, не вставая для этой цели на табуретку.

Но, увы, сказочная страна жила лишь в воображении писателя. А в реальности приходилось смириться с тем, что он, Коля – маленький, а другие – большие. И все вокруг такое же большое: высокие столы и стулья, огромные тяжелые двери, громоздкая посуда, из которой неудобно есть и пить. Не говоря про одежду: приличного костюма и рубашки на Колю в целом огромном Ленинграде было не отыскать. Приходилось отчасти покупать одежду и обувь для детей, а отчасти заказывать костюмы портному. Сейчас Коля перевозил в узле потрепанное, давно не новое одеяние: две рубашки и комплект, ношенный на свадьбе и концертах – синий пиджак и брюки. Остальное же находилось на нем. С обувью дела обстояли того хуже: единственные ботинки, не просившие каши, он и надел в дорогу.

Подул ледяной ветер. Коля обнаружил, что баржа давно плывет по ночной Ладоге. Медленно, неуклюже, как здоровенная рыбина, она бултыхалась в воде, увлекаемая теплоходом. Пассажиры, рассевшись на тюках, а кто и прямо на палубе, молчали, укрытые ночью. Лишь изредка до уха Коли доносились короткие фразы с жалобами на холод или просьбами передать одежду. Чтобы хоть немного согреться, он решил поужинать тем, что припас в дорогу: печеньем и чаем из фляги.

Сняв варежки, Коля уселся на чей-то узел – так меньше качало – и достал свои скромные запасы. Чай, конечно, успел остыть, но печенье было мягким. Он наелся, немного успокоился и принялся рассматривать пассажиров баржи. Большинство сидело на тюках: простой люд, работяги, женщины с детьми и старики. Какой-то мальчишка держал перед собой алюминиевую кастрюлю: его беспрестанно полоскало от качки.