Он не первый раз слышал упреки в сторону Ирины, обвиняющие ее в расчетливости. Похожие слова говорила и мама. Может, в чем-то она права: быть женой капитана Красной Армии и невесткой военного комиссара – все равно что оказаться в теплом бункере в бурю. Выгодно, надежно и спокойно, насколько возможно в военном положении. «Когда я вышла за твоего отца, он был беспартийный. Удобства достигали сами», – гордо поджимала губы мама, намекая, что невестка придет на готовое. Но Коля не думал про Ирину плохо, ведь у выгоды есть обратная сторона: зависимость. Куда бы ни уехал Петя, жена последует за ним, ей придется сорваться с насиженного места, бросить родителей и работу, привыкать к новому жилищу. Пока молодоженам дана отсрочка. После свадьбы они поживут в одной из просторных комнат, в семейной квартире Скворцовых на Лиговском. Когда Коля думал об уютном счастье Пети и Ирины, ему тоже хотелось влюбиться, хотя бы нарочно, чтобы не быть сейчас одному.

Гости поздравляли молодоженов и оставляли на столе подарки: продукты, иногда нужные в быту вещи, посуду и постельное белье. Кто-то подарил керосиновую лампу. Коля слушал поздравительную речь отца и поглядывал на Ирину. Какая же она важная и деловитая! Неужели правда любит Петю? Или притворяется? «Вот бы и меня кто-то полюбил», – подумал Коля. У него опять заворчало в животе от голода. Он решил держаться поближе к маме на случай, если снова будут разносить еду. Ему хотелось озорничать, бегать по залу, только бы его заметили, но тогда мама застыдилась бы перед гостями, а Коля боялся ее огорчить. Поэтому он лишь выглядывал тихонько из-за ее спины: что происходит вокруг?

Из толпы показался профессор Маевский с женой. Она держала в руке белый конверт – конечно, с деньгами. Щедрого одаривания молчаливо ждали от их семьи, словно само собой разумелось, что они должны вложиться в свадьбу. Маевские подошли вплотную к отцу и маме. Мужчины пожали друг другу руки, женщины чинно, без особой приятности, обнялись. Будущая Петина теща передала конверт и легко кивнула: «Дополнительно, на расходы», и было слышно в ее тоне, что до семьи жениха она снисходит. Коля тайком улыбнулся, представив, как бесится от ее ужимок гордый отец и чего ему стоит помалкивать, слушая колкости. Ведь закуски, и танцы, и даже халтурщики-музыканты без Маевских им не по карману, хоть и живут лучше знакомых и соседей, а профессуре не чета. Иннокентий Борисович начал расспрашивать отца про службу, но разговор не заладился, и они оба отвернулись. Тогда Маевская перевела беседу на неисчерпаемую, как погода, тему: на детей.

– Как поживает ваш младший сын? Он, кажется, учится в музыкальном?

Она спросила, казалось, без всякой задней мысли, без упрека и насмешки, но отец почему-то сморщился от вопроса, как от лязга вилки по стеклу.

– Спасибо, Татьяна Григорьевна, он ничего. Заканчивает в следующем году. Маэстро Вернер его очень хвалит, – попыталась улыбнуться мама, подчеркивая слово «маэстро».

– Он уже ищет себе место? Время сейчас тяжелое, – продолжала Маевская.

Отец покраснел до кончиков усов от ее бестактности. А любое упоминание про Колю было неприличным. «Зачем вообще говорить про инвалида? И как людям не стыдно обсуждать чужое семейное горе?» – раздражался комиссар. Из слов отца Коля понял только, что горе – это он и есть, и что высовываться ему лишний раз не следует. Будь Маевские давно знакомые и близкие люди, перед которыми уже не требуется держать лицо, старший Скворцов давно бы гаркнул: «Не твое собачье дело!» – в свойственной ему манере. Но то были родители невестки, они только что передали пухлый конверт, поэтому рявкнуть он не мог, а только натужился выдавить что-то пристойное.

– Полагаю, он останется на моем попечении до конца моих дней. А потом его досмотрит Петя. Или его дети. Не исключено, что и вашей Ирине придется. Если, конечно, не случится чудо, – проговорил, наконец, отец.

Когда он произнес исповедь, напряжение вмиг спало, и последнюю фразу он сказал с горечью, а не со злобой. Но остальным стало мучительно не по себе.

Ирина взяла Петю за руку и сдавила ему пальцы, – он вздрогнул. Молодожены вдруг заторопились на улицу.

– Мы подышать, – объяснила невеста.

Коля замер, стоя за маминой спиной. Он не знал, как лучше поступить: молча уйти, чтобы не вносить в беседу еще большее смущение? Или же, наоборот, выйти и признаться во всем отцу? Внутри клокотала обжигающая обида, что отец думает о нем как о бесполезном предмете. И то, что у отца есть малейшие мысли повесить его содержание на семью брата, больно ужалило Колю. Словно младший сын – чемодан без ручки, который против желания кому-то обязательно придется нести всю жизнь. Отец прежде говорил, что не станет содержать иждивенца после учебы. Это было сурово, но с достоинством и с надеждой. А выходит, он в Колю ничуть не верит. Даже не думает, что сын может сам устроиться и обеспечить себя. А мама-то что? Почему она молчит? Почему не вступится, что и с маленьким ростом можно достичь больших высот. Ведь она сама так раньше говорила! Предательница! У Коли разрывалось сердце. Он не мог больше молчать.

– Мамаша, отец…Чудо случилось! Я получил ангажемент! Я уезжаю в турне!

Сам опешив от заявления, Коля, выпалив его скороговоркой, отпрянул назад. Но отступать было поздно. Он в ту же секунду пожалел, что раскрыл секрет, ведь обещал себе молчать, пока не скопит денег на дорогу. Проклиная собственное нетерпение, Коля поднял глаза на гостей.

– Что ты говоришь?! Это же замечательно! – с некоторой заминкой воскликнула Маевская.

– Ты молодец, – улыбнулась мама. И замолчала.

Не спросила, куда уезжает, от какого учреждения пришло приглашение – ничего. Коля понял: она не верит ему. И не развивает беседу, чтобы не опозориться перед гостями. Отец взглянул на Колю с интересом, но тоже не произнес ни слова.

– Нет, серьезно. Я получил приглашение. Ехать нужно теперь же. Вот, смотрите, – и Коля достал из кармана свернутый вдвое конверт, который целую неделю носил с собой, опасаясь, как бы кто-нибудь из домашних не нашел раньше времени.

Отец взял из его рук письмо – почти выхватил, измяв край бумаги, и принялся бегло читать. На его лице при чтении творилось что-то невообразимое: он то хмурился, то щурил глаза, то поджимал губы. Наконец, сунул Коле истерзанное письмо и бросил:

– Что ж, прибери.

Но Коля не вполне понял, и сначала послышалось: «Черт побери».

– Я пойду на улицу, прошу прощения, – обвел отец взглядом гостей и двинулся к выходу из зала.

Письмо колыхнулось в Колиной руке и поникло, будто мокрая тряпка. Тут мама подхватила мятую бумагу, бережно высвободив из-под его пальцев, и взялась читать.

– Да что же там такое? – удивилась Татьяна Григорьевна.

– Сейчас узнаем, – кивнула в ответ мама.

– Не может быть и речи, – замахал на них руками отец.

– В чем, собственно, дело? – поинтересовался флегматичный Иннокентий Борисович.

– Глупости! Не о чем говорить! – вышел из себя отец. – А ты! – ткнул он указательным пальцем в Колю. – Тебе совестно должно быть такое показывать людям! Ты сын военного комиссара! Ты лицо коммунистической молодежи!

– Я думал, Петя ее лицо, – сдавленно произнес Коля, боясь пуще рассердить отца.

– Николай получил ангажемент в цирк, – дочитав письмо, ответила, наконец, мама на немой вопрос Маевских.

Прозвучало хорошо, даже величественно: «Николай получил ангажемент». Коля на секунду воспрял, но осекся, увидев разъяренное лицо отца, метающее молнии из другого конца зала, и недоумевающие глаза Маевских.

– Мда, история, – жамкая слова, проговорил профессор.

– А с другой стороны, сами посудите, ну куда ему деваться? Ведь война идет. Цирк – не худший вариант, – вступилась за Колю жена профессора.

– Ведь я не глупостями заниматься. Я там на скрипке играть буду! – попытался вклиниться Коля.

– Вот, не стоит делать поспешных выводов, – нервно улыбнулась Маевская. – Важно соблюсти приличия. Достойный человек в любом месте себя сохранит.