— Собачий шампунь? — переспросил Оливер. — Вайфолд говорит, что это именно он и есть, они проверили. Он спрашивал Найджела и всех остальных, чья это штука, этим ли мыли Сквибса, но никто ее не признал. Вайфолд считает, что Джинни могла найти ее на дорожке и подобрать, или получила ее от человека, с которым разговаривала через ворота и который дал ей шампунь для Сквибса, как повод войти, а затем убил ее.

— Нет, — сказал я.

— Почему нет?

— Он бы забрал шампунь, убегая.

— Вайфолд говорит, он мог не найти: во-первых, было темно, во-вторых, Джинни спрятала его зачем бы то ни было под юбку и два свитера, в-третьих, в этот момент появились Дэйв и Сэмми.

— Ну, может быть, — сказал я с сомнением.

— Вайфолд говорит, что это особенный шампунь, он вообще не продается в Англии, только в Америке, и абсолютно невозможно проследить, как он оказался здесь. Там нет никаких отпечатков, которые могли бы помочь: все стерты, кроме моих и ваших.

Еще через день он сообщил:

— Вайфолд сказал мне, что труднее всего распутать убийство, где всего один удар по голове. Он сказал, что дело остается открытым, но они уже занялись новым убийством — девочка возвращалась с танцев, и на этот раз определенно она в том ужасном ряду, бедняжка... Счастье мое, Тим, что Дэйв и Сэмми вернулись не позже.

В один прекрасный майский день Алек, решив, что офису необходим глоток ласкового, свежего воздуха, распахнул окно, выходящее на фонтан. Свежий воздух, как и следовало, явился, но не ласковым ягненком, а свирепым львом, и разметал бумаги на столах.

— Ураган какой-то, — сказал я. — Закрой, ради Бога.

Алек выключил шторм и обернулся с усмешкой.

— Извиняюсь.

Мы покинули стулья и, согнувшись, точно крестьяне в поле, принялись собирать рассеянные труды. В поисках страницы номер 3 длинной сметы предполагаемой постройки спорткомплекса я испытал глубокое и неприятное потрясение в виде бледно-голубого листочка бумаги, вырванного из блокнота.

На нем были нацарапаны карандашом несколько слов, перечеркнуты извилистой линией и под ними написаны другие.

«Стройте свой замок не на песке» — зачеркнуто; дальше шло «Сэнд-Кастл смыт приливом» и под этим «Не стройте свой дом на песке. Не делайте ставок на Сэнд-Кастла».

— Что там? — быстро спросил Алек, увидев листок в моей руке и протягивая свою. — Дай глянуть.

Я помотал головой и, продолжая сжимать листок, закончил сбор документов, а когда порядок в офисе был восстановлен, велел:

— Пойдем в комнату для посетителей.

— Прямо сейчас?

— Прямо сейчас.

Мы прошли в единственную на нашем этаже комнату, в которой можно было сохранить тайну, и я сказал без обиняков:

— Это твой почерк. Ты написал заметку в «Что Происходит...»?

Он театрально вздохнул, осторожно улыбнулся и демонстративно пожал плечами.

— Это я так, машинально царапал. Это ничего не значит.

— Это значит, для начала, — сказал я, — что ты не имел права выносить сор из избы.

— Да что я там вынес!

— Ты написал заметку?

Из-под очков в золотой оправе блеснули голубые глаза.

— Пойман с поличным.

— Но, Алек... — начал я.

— Ну да.

— А другие, — спросил я, — все те источники — это ты?

Он снова вздохнул, губы его искривились.

— Это ты? — повторил я, более всего на свете желая, чтобы он меня опроверг.

— Слушай, — сказал он. — Ну кому это повредило? Ну да, все те истории шли от меня. Я действительно сам их писал, как вот эту. — Он ткнул пальцем на листок из блокнота в моей руке. — И не читай мне лекций о нелояльности, потому что ни одна из них не причинила нам вреда. Наоборот, все выходило только к лучшему.

— Алек...

— Ну да, — прервал он, — но подумай, Тим, ну что по-настоящему сделали эти статейки? Ну ясно, заставили всех понервничать, смех да и только, какие у всех были физиономии, но дальше-то что? Уж я-то позаботился, уверяю тебя. То есть я не с самого начала об этом думал, признаюсь, я просто хотел народ расшевелить, но из-за того, что я написал, мы теперь имеем систему безопасности, и лучшую, чем раньше.

Я слушал его с отвисшей челюстью.

— И вся эта работа, что ты проделал с компьютером, обезопасив нас от мошенничества, это из-за того, что я написал. И у ребят из Ценных Бумаг нынче рты застегнуты на молнию и зернышка не проронят менеджерам по инвестициям. Я приносил пользу, понимаешь ты, а не вред.

Я стоял и смотрел на него, на плотную шапку рыжих кудрей, на сливочную веснушчатую кожу, на глаза, что подсмеивались надо мной восемь лет. Не хочу тебя терять, думал я; хочу, чтобы всего этого не было, чтобы ты этого никогда не делал.

— А как насчет заметки о Сэнд-Кастле? Что хорошего она сделала?

Он криво усмехнулся.

— Рано еще говорить.

Я посмотрел на смятые каракули в своей руке и почти непроизвольно вскинул голову.

— Ты собираешься сказать, — произнес Алек, — что я должен уйти.

Я посмотрел на него. Он был совершенно спокоен.

— Я знал, что должен буду уйти, если кто-нибудь из вас меня раскроет.

— И тебя это не заботит? — оторопело спросил я.

Он улыбнулся.

— Ну, как сказать. Я буду скучать по тебе, это факт. Но по работе... да я ведь говорил тебе, это не вся моя жизнь, как у тебя. Допустим, когда я пришел сюда, я любил свою работу. Мне очень хотелось стать банкиром, это ведь так великолепно звучало. Но если по чести, наверное, именно очарование меня влекло, а очарование исчезает, когда появляется привычка. Я вовсе не предан всей душой деланию денег... видишь, тебе я признаюсь честно, но никогда не думал, что смогу признаться себе.

— Но ты хорошо справляешься.

— До определенного момента. Мы уже это обсуждали.

— Мне очень жаль, — неловко сказал я.

— Ну, мне тоже иной раз жаль, а другой раз нет. Я ведь столько лет не мог решиться, а теперь это от меня не зависит, так я даже чувствую облегчение.

— Но... чем ты займешься?

Он расплылся в невиннейшей улыбке.

— Не угадаешь.

— Так скажи сам.

— "Что Происходит...", — заявил он, — предлагает мне полную ставку. — Он полюбовался моим смятением. — Я ведь написал для них порядочно.

Про других, не про нас, разумеется. Но чуть не в каждом выпуске есть что-нибудь мое, заметка-другая, а то и целая колонка. Они меня уже много раз звали, вот я и приду.

Я мысленно перелистал те дни, когда Алек, сбегав за шестью экземплярами, целый час после этого посмеивался. Алек, собиратель новостей. Алек, знавший все сплетни.

— Они должны информировать массы, — продолжал Алек, — но им нужен кто-то, кто оценивал бы достоверность информации, а не так уж много коммерческих банкиров подходят на эту роль.

— Да уж, — сухо сказал я. — Могу представить. Только скажи, намного ли будет меньше твой оклад?

— Чуток меньше, — бодро отозвался он. — Но мой иконоборческий дух это переживет.

Я ходил из угла в угол, не в силах смириться с положением вещей.

— Я подам заявление об уходе, — сказал Алек. — Так будет лучше.

Я без особой радости кивнул.

— А ты объяснишь почему?

Он задумчиво смотрел на меня. Наконец сказал:

— Если ты этого действительно хочешь — да. А так — нет. Можешь сказать им сам, потом, когда я уйду, если хочешь.

— Чертов дурак! — взорвался я, внезапно остро ощутив потерю. Контора без тебя сдохнет от скуки!

Он ухмыльнулся, давний мой товарищ, и показал на клочок голубой бумаги.

— Я вам то и дело шпильки буду вставлять. Уж вы меня не забудете. И не надейтесь.

Три дня спустя Гордон удивленно сказал:

— Вы знаете, что Алек уходит?

— Я знал, что он об этом подумывает.

— Но почему? Он хорошо справляется с работой, и вроде бы ему здесь нравилось.

Я объяснил, что Алек чувствовал себя не в своей тарелке и хотел сменить поле деятельности.

— Странно, — сказал Гордон. — Я пытался его отговорить, но он уперся, как кремень. Он уходит через четыре недели.