Сыну же, пользуясь отцовской торговлей как прикрытием, я тихо сказал:

— Я хочу с тобой поговорить, и если ты сейчас от меня убежишь, я позвоню в полицию.

Он взглянул на меня тоскливыми глазами и не двинулся с места.

— Мы вместе спустимся к дорожке, чтобы посмотреть следующий заезд, — сказал я. — Там нам не помешают. И ты расскажешь мне: почему. А там видно будет.

Ему удалось довольно легко улизнуть незамеченным от своих родителей, которые сосредоточились на Урсуле, и мы с ним прошли через ворота и спустились к самой скаковой дорожке в центре ипподрома. Он то и дело спотыкался, точно ноги ему не подчинялись. Мы пошли к последнему барьеру, и он стал объяснять мне, почему пытался убить Кальдера Джексона.

— Теперь прямо не верится, что это все в самом деле, — было первое, что он сказал. Молодой голос, полный напряжения, слегка неряшливое произношение.

— Сколько тебе лет? — спросил я.

— Семнадцать.

Оказывается, тогда, пятнадцать месяцев назад, я был не так уж далек от истины.

— Я и не думал, что еще увижу вас, — удрученно вырвалось у него, точно он был захвачен врасплох превратностью судьбы. — Ведь в газетах писали, что вы работаете в банке.

— Работаю. И езжу на скачки. — Я помолчал. — Ты вспомнил мое имя.

— Ну да. Разве такое забудешь? Во всех газетах было.

Несколько шагов мы прошли в молчании. Наконец я сказал:

— Давай рассказывай.

Он скривился, как от безысходного отчаяния.

— Ладно. Но если я вам расскажу, вы же им меня не выдадите? Не скажете маме и папе?

Я вытаращил на него глаза, но его озабоченное лицо ясно выражало, что он сказал именно чистую правду: его не тревожило, что я сообщу полиции, он боялся, что узнают родители.

— Смотря по тому, что произошло.

Он вздохнул.

— Ну, у нас была эта лошадь. То есть у папы. Он купил годовичка, заявлял его на скачки как двухлетку и трехлетку, но на самом деле он годился для скачек с препятствиями, а тогда еще показал себя средне. — Он передохнул. — Индийский Шелк, вот как его звали.

Я нахмурился.

— Индийский Шелк? Разве не он победил в марте этого года на скачках в Челтенхеме?

Парнишка кивнул.

— Золотой Кубок. Самая верхушка. И ведь ему только семь, он еще сколько лет будет одним из лучших. — В мальчишеском голосе сквозь горькое смирение пробивался затаенный гнев.

— Но теперь он больше не принадлежит твоему отцу?

— Вот именно. — Горечь стала отчетливей.

— Продолжай, — велел я.

Он молчал и дергал кадыком, но наконец я услышал:

— Ну, как раз два года назад, когда Индийскому Шелку было пять, он легко выиграл гонку Эрмитажа здесь, в Ньюбери, и все прочили ему Золотой Кубок еще в прошлом году, а папа говорил, что он еще не вошел в силу и что надо дать ему время. Понимаете, папа очень гордился этим конем. Из тех, которых папа тренировал, он был лучше всех, и при этом не чей-то, а его собственный. Не знаю, можете ли вы это понять.

— Я понимаю.

Он искоса взглянул мне в лицо.

— Ну, Индийский Шелк заболел. То есть непонятно было, что у него болит. Он просто стал терять быстроту. Даже дома не мог перейти в галоп, не мог одолеть других лошадей из папиного двора, а ведь он их круглый год перегонял. Папа не мог заявлять его на скачки. И тренировать его уже не получалось. И ветеринар ничего такого не нашел. Взяли на анализ кровь и прочее, давали ему антибиотики и слабительное, потому что думали, что у него глисты, но все без толку.

Мы подошли к последнему барьеру и стояли теперь на жесткой траве, а пара-тройка энтузиастов, толкаясь, слезли с трибуны и встали рядом с нами, чтобы понаблюдать бегущих лошадей в непосредственной близости.

— Я-то большей частью был в школе, понимаете, — сказал Рикки. — То есть каждый вечер я возвращался домой, но мне надо было готовиться к экзаменам, и домашней работы было полно, и я на самом деле не очень-то и хотел знать, что там с Индийским Шелком. Я думал, папа зря так суетится, и лошадь просто подхватила какой-нибудь вирус, и все пройдет. Но ему только становилось хуже, и однажды мама заплакала. — Он вдруг остановился, как будто это и было самое худшее. — Я никогда не видел раньше, чтобы так плакали, сказал он. — Наверное, вам кажется, что это смешно, но это страшно меня расстроило.

— Мне не кажется, что это смешно.

— Ну, все равно. — Но, видимо, он почувствовал себя уверенней. Так случилось, что Индийский Шелк совсем ослаб, однажды просто упал на дороге и есть отказывался, и папа был в полном отчаянии, потому что ничего нельзя было сделать, а мама не могла вынести мысли, что его пошлют на живодерню, и тут позвонил один тип и предложил его купить.

— Купить больную лошадь? — не поверил я.

— Не думаю, что папа собирался признаваться, насколько лошадь плоха.

Собственно говоря, Индийский Шелк к этому времени стоил ровно столько, сколько на живодерне дают за тушу, а это не очень много. А тот малый предложил чуть не вдвое. Но он сказал, что знает, мол, Индийский Шелк больше не может выступать на скачках, и он просто будет за ним хорошо ухаживать, отправит пастись на прекрасные луга, пусть это займет много времени... Но это означало, что папа больше не будет оплачивать счета ветеринара, они с мамой не будут видеть, как Индийскому Шелку становится все хуже и хуже, и мама не будет бояться, что из него сделают собачьи консервы, и они позволили его забрать.

Лошади второго заезда вырвались на дорожку и галопом пролетели мимо нас; на солнце сверкнули яркие цвета жокеев.

— И что было потом? — спросил я.

— Несколько недель — ничего. Вроде бы мы стали забывать. А потом кто-то сказал папе, что Индийского Шелка опять тренируют и он выглядит великолепно. Папа не мог поверить.

— Когда это произошло?

— В прошлом году, как раз перед... перед Аскотом.

На земле у барьера уже собралась целая толпа, и я оттянул парнишку вдоль дорожки чуть подальше, в ту сторону, куда должны были бежать лошади.

— Давай дальше.

— Ну, как раз подошли мои экзамены. И я считал, что они очень важны, что от них зависит вся моя дальнейшая жизнь, понимаете?

Я понимал.

— И папа узнал, что человек, который купил Индийского Шелка, отправил его ни на какие не на луга, а прямиком к Кальдеру Джексону.

— Ага! — сказал я.

— И тот человек сказал, что Кальдер Джексон обладает даром целителя, как волшебник, и он прочего коснулся Индийского Шелка, и тот поправился.

Только подумайте... И папа был в жутком состоянии, потому что кто-то ему советовал послать лошадь к Кальдеру Джексону, когда все было так плохо, а папа попросил не молоть ерунды и не лезть к нему со всякими шарлатанами. И мама сказала, что он должен был послушаться ее, потому что она тогда говорила, мол, почему бы и нет, ведь хуже уже не будет, а папа отмахнулся, и они поругались, и она опять плакала... — Он захлебывался словами, история лилась из него быстрей, чем он успевал ее рассказывать. — И я не мог работать, ни о чем думать не мог, они только об этом и говорили, и я пришел на первый экзамен, и просто сидел там, и все, и понял, что провалился, и знал, что провалю все остальные, потому что не мог сосредоточиться... А потом как-то вечером Кальдер Джексон выступал по телевизору и сказал, что посоветовал своему другу купить полумертвую лошадь, потому что люди, которым она принадлежала, просто бросили ее умирать, потому что они не верили в целителей, как и большинство людей, и он надеется, что лошадь в один прекрасный день будет, как прежде, в отличной форме благодаря ему, и я знал, что он говорит об Индийском Шелке. И он еще сказал, что собирается на следующий четверг в Аскот... и тут папа закричал, что Кальдер Джексон просто украл лошадь и все это грязное мошенничество. Оно, конечно, неправда, но в тот момент я ему верил... и так возненавидел Кальдера Джексона, что уже не мог рассуждать разумно. Понимаете, я стал считать, что это из-за него плакала мама, из-за него я провалил экзамены, а папа потерял единственную настоящую лошадь, которая у него раз в жизни появилась, и я захотел его убить.