— Он великолепен, — не удержался Гордон. — Рад, что вижу его вновь после того великого дня в Аскоте.

Оливер предложил жеребцу привычные две морковки и пару шлепков, обращаясь с Его Величеством фамильярно. Ни Джудит, ни Пен, ни тем более Гордон или я не пытались даже коснуться чувствительных ноздрей: боялись, что наши пальцы будут, без сомнения, откушены до запястья. Восхищение принималось как должное, но расстояние разумнее было соблюдать.

Ленни завел умиротворенного Ротабоя в его стойло и принялся чистить соседнее, принадлежащее Летописцу.

— За двором жеребцов постоянно присматривают два работника, — сказал Оливер. — Ленни, вот он, и еще Дон, ему тоже можно доверять. А Найджел лошадей кормит.

Пен уловила в его словах недоговоренную мысль и спросила:

— Вам необходимо больше заботиться о безопасности?

— До некоторой степени, — кивнул он. — У нас между дворами протянуты провода связи, так что либо Найджел, либо я, когда мы у себя дома, услышим, если будет какой-нибудь необычный шум.

— Например, стук копыт по дорожке? — предположила Джудит.

— Точно. — Он улыбнулся ей. — У нас также есть дымовые сигналы тревоги и большие огнетушители.

— И кирпичные стойла, и на ночь на дверные задвижки вешаются комбинированные замки, и ворота на всех подходах к трассе запираются, — затараторила Джинни. — Папа и в самом деле расстарался для безопасности.

— Рад слышать, — сказал Гордон. Я улыбнулся про себя классическому случаю запирания конюшни после того, как лошадь удрала, но в самом деле видно было, что Оливер усвоил суровый урок и знал, что счастливо отделался, получив второй шанс.

Немного погодя мы отправились к дому, задержавшись во дворе жеребят полюбоваться на новорожденного, который теперь уже стоял на трясущихся ножках и оглядывался в поисках ужина.

Оливер отвел меня в сторону и спросил, интересно ли мне посмотреть, как Сэнд-Кастл будет покрывать кобылу; очевидно, это событие намечалось в скором времени.

— Да, конечно, — сказал я.

— Остальных я не приглашаю — там нет места, — объяснил Оливер. Я велел Джинни показать им кобыл и жеребят в загонах, а потом отвести в дом и напоить чаем.

Никто не возразил против предложенной программы, особенно потому, что Оливер не сказал, куда мы направляемся: Джудит наверняка предпочла бы присоединиться к нам. Джинни повела их и Сквибса прочь, и я услышал, как она говорит:

— Дальше отсюда, по соседству, есть еще один двор. Можем пройти там, если хотите.

Оливер, глядя им вслед, пока они неторопливо шли по дорожке, которую Сэнд-Кастл пролетел бешеным галопом, а я спринтерским броском, сказал:

— Уотчерлеи ухаживают за всеми слабенькими жеребятами и кобылами, подхватившими инфекцию. В результате оказалось, что это всех устраивает. Я арендовал их хозяйство, и они работают на меня, и их компетентность по части больных животных оказалась весьма кстати.

— Так значит, это вы чинили у них заборы в тот мой февральский приезд?

— Правильно. — Он сокрушенно вздохнул. — Еще неделя — и были бы доделаны ворота в живой изгороди и в подъездной аллее, и Сэнд-Кастл ни за что бы там не проскочил.

— Ничего страшного не случилось.

— Да, благодаря вам.

Мы неспешным шагом возвращались к случному сараю.

— Вы когда-нибудь прежде видели жеребца за работой? — спросил хозяин.

— Не довелось.

Помолчав, он предупредил:

— Вам может показаться, что это грубая сила. Насилие. Но для них это нормально, помните. Он скорее всего укусит ее за шею, но это для того, чтоб удержаться в позиции и вместе с тем выразить свою страсть.

— Угу.

— Эта кобыла, которую мы будем случать, — она отзывчива, так что никаких проблем не возникнет. Бывают кобылы пугливые, бывают такие, что медленно возбуждаются, бывают раздражительные — все как у людей. — Он слабо улыбнулся. — Эта маленькая леди создана для ночей любви.

Я впервые слышал, как он пытается подшучивать над своей профессией, и был почти что потрясен. Но и сам он удивился собственным словам и сказал уже более сдержанно:

— Мы сводили ее с Сэнд-Кастлом вчера утром, и все прошло хорошо.

— Значит, кобылу не один раз сводят с жеребцом?

Он кивнул.

— Зависит, конечно, от порядков на конном заводе, но я очень забочусь, как вы можете догадаться, чтобы кобылы использовали все возможные шансы для зачатия. Я свожу их с жеребцом по крайней мере дважды за время течки, затем мы отводим их в загон и ждем, и если у них опять начинается течка, значит, они не зачали, так что мы повторяем процедуру.

— И как долго это может продолжаться?

— До конца июля. По-хорошему жеребята должны появляться на свет самое позднее в июне, дальше уже поздно для скаковых лошадей. Иначе они окажутся в невыгодном положении, соревнуясь с двухлетками, рожденными в марте-апреле, которые к тому времени успеют больше подрасти. — Он улыбнулся.

— Так или иначе, у Сэнд-Кастла не будет поздних, июньских жеребят. Рано еще почивать на лаврах, но из тех кобыл, которых он покрывал три недели назад или раньше, ни одну не пришлось случать повторно.

Путь был закончен, и мы вошли в случный сарай, где уже стояла кобыла, и один работник прилаживал болтающуюся ременную петлю вокруг ее морды, а второй заботливо ее обтирал.

— Ей уже невтерпеж, сэр, — сказал второй работник, указывая на хвост, который кобыла задрала кверху, и Оливер откликнулся, точно сам сдерживая возбуждение:

— Хорошо.

Найджел и Ленни привели жеребца, который решительно сознавал, где и для чего находится. Найджел закрыл дверь, храня тайну обряда; и последовало бракосочетание, молниеносное, уверенное и совершенно первобытное. Совокупление напора и величия, мощи и наслаждения, не лишенное нежности; в высшей степени трогательно.

— Не всегда так бывает, — прозаически отметил Оливер, когда Сэнд-Кастл соскользнул с кобылы и подался назад, со стуком поставив наземь копыта. — Вам выпало хорошее зрелище.

Я был благодарен ему за приглашение и, правду говоря, чувствовал, что знаю теперь о лошадях гораздо больше, чем мог себе раньше представить.

По дороге к дому Оливер рассказывал мне, что с четырьмя жеребцами выходит по шесть-восемь случек в день, включая воскресенье. Когда я представил себе все это буйство плоти, ум немного зашел за разум, но в конце концов именно для этого предназначались банковские пять миллионов фунтов. Редко кому, подумал я, приходилось в такой непосредственной близости наблюдать, как работают деньги «Эктрина».

Мы отправились домой, подкрепленные чаем, булочками и виски, причем Гордон с Оливером под конец принялись состязаться, кто кого горячей поблагодарит. Джинни вновь стиснула меня в объятиях, хотя и не так бурно, и все просила приезжать еще, а Джудит поцеловала ее и предложила обращаться к ней, если понадобится женская помощь.

— Чудесный ребенок, — вспоминала она в машине. — Быстро взрослеет.

— Ей пятнадцать, — сказал я.

— Шестнадцать. На прошлой неделе у нее был день рождения.

— Вы с ней близко сошлись.

— Да. — Она оглянулась на Пен и Гордона, которые опять расположились на заднем сиденье. — Она рассказала нам про вашу маленькую эскападу два месяца тому назад.

— Как она могла!

— Очень даже могла, — весело заявила Пен. — Почему бы и нет?

— Я знаю почему, — сухо вмешался Гордон. — Он не хотел, чтобы в офисе узнали, что рекомендованная им ссуда могла очень просто попасть под грузовик.

— Это верно? — спросила Джудит.

— В основном да, — покривил я душой. — Кое-кто в правлении был вообще против этой сделки, и я бы не хотел, чтобы эта история получила огласку.

— Какой трус, — хихикнула Пен. Мы потихоньку пробирались в Клэфем, тормозя у светофоров и лавируя в толчее под названием «конец каникул». Джудит и Пен единодушно признали, что это их лучший день, считая с того памятного дня в Аскоте. Гордон дремал, а я отдыхал за рулем, и общими усилиями мы наконец достигли высоких ворот.

Я остался у них на ужин, который как раз подоспел, но все, не только Гордон, за длинный день устали, и я не стал задерживаться надолго. Джудит вышла к машине проводить меня и закрыть ворота, когда я уеду.