Он повернул кудрявую голову и указал на другое стойло чуть впереди.

— Дальше тут есть жеребчик, который пробыл здесь два месяца и только недавно откликнулся. Его хозяева были в отчаянии, и я, признаться, тоже, но вот три дня назад я вошел в его стойло и почувствовал, что с моих ладоней стекает сила и входит в него, и на следующий день наступило улучшение.

У себя дома он говорил гораздо свободней и естественней и меньше напоминал лектора, цитирующего заученный текст, но все равно, когда речь зашла о целительных прикосновениях, я почувствовал ту же недоговоренность, что и в Аскоте. Я был неверующим, вот что. Я бы никогда в жизни не доверился знахарю без диплома, возможно, потому, что только один раз непосредственно сталкивался с изысканиями в области «прикосновений»: мой близкий друг по колледжу, у которого обнаружили неоперабельный рак, пошел к целительнице, как к последней надежде. Услышал он от нее только одно: он умирает, потому что хочет умереть. Стоя во дворе Кальдера, я живо вспомнил гнев друга, который я разделял. Интересно, могла бы та женщина утверждать, что и лошади чахнут потому, что хотят умереть?

— Существуют ли болезни, с которыми вы не можете справиться? спросил я. — Которые вы не беретесь лечить?

— Боюсь, что да, — Он удрученно улыбнулся. — Есть кое-что, например, поздняя стадия ламинита и... корь... — Он покачал головой. — Это смерть.

— Вы меня разочаровали.

— Очень жаль. Понимаете, ламинит — это воспаление копыта, такое состояние ноги, когда кость начинает крошиться и лошади под конец не могут стоять от боли в ногах. Они ложатся, а лежащая лошадь может прожить не больше нескольких дней. — В голосе его слышалось сожаление. — А то, что называют корью... — продолжал он, — это страшная инфекция, смертельная для жеребят. Она вызывает что-то вроде пневмонии с абсцессами в легких.

Жутко заразная. Знаю один конный завод в Америке, где в один день потеряли семьдесят жеребят.

Я слушал с ужасом.

— А в Англии она есть? — спросил я.

— Встречается, но широко не распространена. Она не поражает взрослых лошадей. Даже трехмесячные или чуть постарше жеребята уже в безопасности.

— Он помолчал. — Некоторые малыши, конечно, выживают, но у них, вероятнее всего, останутся рубцы в легочной ткани, которые ослабляют дыхание и делают лошадей непригодными для скачек.

— Есть против нее вакцина?

Он снисходительно улыбнулся.

— В области конских недугов велось очень мало исследований, главным образом из-за дороговизны, но еще и потому, что Лошади слишком велики и их нельзя содержать в лаборатории и проводить контролируемые серии опытов.

У меня вновь создалось впечатление, что он повторяет не раз сказанное, но это было понятно, и я уже начал к этому привыкать. Мы продолжили обход госпиталя (четырехлеток с общим истощением, шоу-скакун с загноившейся ногой) и подошли наконец к стойлу с открытой дверью.

— Этого мы подвергаем лечению светом, — сказал Кальдер, предлагая мне взглянуть: внутри стойла тоненький юноша выверял угол установки ультрафиолетовой лампы, подвижно прикрепленной к стене на высоте головы. Но уставился я не на серого в яблоках, а на паренька, потому что с первого взгляда он показался мне тем самым мальчишкой, который пытался напасть на Кальдера.

Я открыл рот... и снова закрыл. Он не был тем мальчишкой. Тот же рост, то же телосложение, та же гибкость, тот же цвет волос, но глаза не такие, не так очерчен подбородок, и тонкий нос тоже не тот.

Кальдер увидел мою реакцию и улыбнулся.

— В Аскоте, когда я увидел, как бежит этот мальчишка, мне на долю секунды показалось, что это Джейсон. Но это был, конечно, не он.

Я покачал головой.

— Похож, да не совсем.

Кальдер кивнул.

— Да Джейсон и не захотел бы меня убивать, не так ли, Джейсон? — Он говорил с шутливостью, на которую Джейсон не откликнулся.

— Нет, сэр, — бесстрастно сказал он.

— Джейсон — моя правая рука, — сердечно сказал Кальдер. — Без него мне не обойтись.

«Правая рука» не выказал удовлетворения лестью и продолжал во всех отношениях сохранять апатичное спокойствие. Он дотронулся до серого конька и велел ему немного подвинуться, так, будто говорил с человеком. Лошадь покорно подвинулась.

— Береги глаза от этой лампы, — сказал Кальдер. — Где твои очки?

Джейсон запустил руку в нагрудный карман и выудил очень темные очки-консервы. Кальдер кивнул.

— Надень их, — сказал он, и Джейсон подчинился. И до этого его лицу недоставало живости выражения, а теперь, за затемненными глазами, мысли Джейсона вообще невозможно было прочесть.

— Я закончу с ним через десять минут, — сказал он. — Что-нибудь еще, сэр?

После недолгого размышления Кальдер покачал головой.

— Только вечерний обход в четыре.

— За вашими инвалидами хороший уход, — сказал я, желая похвалить.

Зачерненные глаза Джейсона обратились ко мне, но ответил Кальдер:

— Чтобы многого добиться, нужно много трудиться.

«Ты говорил это тысячу раз», — подумал я. Мы добрались до последнего стойла во дворе, и оно первое оказалось пустым.

— Палата скорой помощи, — шутливо сказал Кальдер; я улыбнулся и спросил, сколько он берет со своих пациентов.

Он ответил легко, не пытаясь объясняться и оправдываться:

— Удвоенный гонорар, который обычно берут за тренировку лошадей в первоклассных конюшнях Ньюмаркета. Когда они повышают ставки, то же делаю и я.

— Удвоенный...

Он кивнул.

— Понимаете, я могу брать больше. Но если буду брать меньше, меня совершенно затопят все эти люди с «последней надеждой», а чтобы принимать больше больных, чем сейчас, мне просто не хватит помещений, или времени, или душевных сил.

Я гадал, можно ли вообще добраться до сущности этого человека, скрытой за взвешенным, обдуманным публичным фасадом, или же на самом деле лицо, открытое публике, вообще не фасад, а сущность как таковая. Я оценивал физическую силу плеч под шлемоносной головой, слушал простые слова, описывающие мистическую силу, подчинялся властному голосу и скромным манерам и все-таки находил, что Кальдер Джексон может скорее вызвать восхищение, чем понравиться.

— Приемная, — он указал на домик, к которому мы подошли. — Моя аптечная лавочка! — Он усмехнулся своей шутке (интересно, как часто он ее повторял?), извлек ключ и отпер дверь. — Разумеется, ничего здесь нет опасного или запрещенного, но ее нужно оберегать от вандалов. Грустно, вы не находите?

Приемная была по существу большим кирпичным бараком без окон. Стены изнутри, как и снаружи, были выкрашены в белый цвет, а пол вымощен красным кафелем. Вдоль двух стен стояли больничного вида застекленные шкафчики, а к стене напротив двери примыкал широкий рабочий стол с выдвижными ящиками.

Стол, точно витрину, украшал ряд аптекарских весов, ступка с пестиком и пара тонких резиновых перчаток; за стеклами шкафчиков виднелись ряды бутылок и коробок. Все на вид очень деловое и опрятное; а вдоль стены, в которой была дверь, стояли три кухонных устройства: холодильник, плита и раковина.

Кальдер обвел рукой шкафчики.

— Здесь я храню травы в пилюлях и порошках. Окопник, миррис, сарсапарель, желтокорень, фо-ти-тьенг и тому подобное.

— Э... — сказал я, — а как они действуют?

Он охотно принялся объяснять:

— Окопник сращивает кости, миррис — антисептик, а также помогает при поносе и ревматизме, сарсапарель содержит мужские гормоны и повышает физическую силу, золотой корень излечивает экзему, улучшает аппетит и пищеварение, фо-ти-тьенг — непревзойденный тоник, восстанавливает и укрепляет организм. Затем есть лакрица от кашля, ферменты папайи для усваивания белков и пассифлора как общеуспокаивающее и транквилизатор. — Он перевел дух.

— Затем, конечно, женьшень, чудодейственное средство для поднятия энергии, но только он слишком дорог в тех количествах, которые необходимы, чтобы заметно подействовать на здоровье лошадей. Его нужно принимать постоянно, всегда. — Он вздохнул. — Однако для людей нет лучшего средства.