– Какая трагедия, – откликнулась я, – ужасная новость. Мне так жаль ее…

– Да, ужасно жаль. Такая красивая молодая женщина… Впереди могла быть целая жизнь… Значит, вы были ее врачом, верно?

– Ее клиническим психологом, психотерапевтом.

– То есть вы не были ее психиатром?

– Нет. У меня есть докторская степень, но я не врач. Я не назначала ей никаких лекарств. Я занималась с ней так называемой разговорной терапией. – Я выдала эти излишние для него сведения, испытывая, однако, смутное беспокойство.

– Ладно. Понятно. Но ее ведь наблюдал один из таких специалистов? Психиатр?

– Да. В общем… тут сложное положение. – Я решила поведать ему краткую и весьма тактичную версию тайной истории ее болезни. – Мэгги Льюис не нравилось принимать лекарства, и она часто меняла психиатров.

Я умолчала о том, что последний специалист выписал ей тот же антидепрессант, что и предыдущий, усугубив ее недавнюю гнетущую тревогу, о чем она и рассказала мне. Так как я не использовала лекарств, Мэгги видела во мне союзника. Хотя я не возражала против медикаментов и никогда не пыталась отговорить ее от их приема. Моя задача заключалась в том, чтобы помочь Мэгги наладить по возможности здоровый образ жизни. Такова уж моя работа.

– Я понял, – произнес сержант Рэймс несколько суховатым полицейским тоном – возможно, подумал, что такие изыски, как смена психиатров, ему не по карману. – Что ж, доктор Линдман, насколько нам известно, все выглядит как самоубийство.

– А могу я спросить… Как именно она его совершила?

– Повесилась. Судмедэксперт уже засвидетельствовал, что этому соответствуют ее травмы. То есть смерть не инсценировали. Но мы продолжаем следствие, просто чтобы получить полную картину. Как долго, вы сказали, вы были ее психотерапевтом?

– Немногим меньше двух лет. – В машине становилось жарковато, и я вновь включила зажигание и кондиционер.

Рэймс умолк, и у меня появилось ощущение, что он прислушивается к фоновым звукам с моей стороны.

«Я хочу вернуть мою маму…»

Похож ли этот голос на голос Тома Бишопа? На тот, что звучал в записи допроса в полиции? Или я схожу с ума?

«Твоя пациентка умерла. Прекрати думать об этом вздоре».

Мое внутреннее увещевание имело поразительное сходство с тоном моего отца.

– Менее двух лет, – повторил Рэймс. – И в течение этого времени…

– Мисс Льюис не высказывала суицидальных мыслей. Это я могу вам сказать определенно. Мы обсуждали эту тему, но лишь отвлеченно. На уровне самого понятия, так сказать.

– И когда вы вели такие разговоры?

– Мне необходимо заглянуть в свои записи. Но, возможно, пару месяцев назад.

– Какова была природа того разговора? Я имею в виду, как возникла данная тема?

– Сержант Рэймс… Я не могу разглашать конкретное содержание разговоров с Мэгги Льюис. Даже в случае ее смерти. Могу лишь сообщить, что, насколько мне известно, она не собиралась сводить счеты с жизнью. Я оценивала ее как пациентку, неспособную рискнуть навредить себе или другим.

– Да, таковы правила… – Рэймс задумчиво хмыкнул. – Послушайте, доктор Линдман. Я понимаю, конфиденциальность… Но жертва не оставила записки. И никому не говорила, что собирается это сделать. И мне… Уф…

Я включила машину, держа ногу на тормозе.

– Сержант, вот что я вам скажу… Я заеду в город, и мы поговорим с вами лично. У меня есть для вас кое-какие сведения; они не затронут личной жизни Мэгги, но, возможно, дадут вам – и ее близким – столь нужную ясность.

– Буду вам очень признателен. – Он вздохнул с облегчением и добавил: – Простите, что испортил вам отпуск.

Отключившись, я развернулась, подумав: «Он и так уже испорчен».

Вне всякого сомнения, Рэймс просто пытается прикрыть свою задницу. Иногда убийство можно представить как самоубийство, даже в случае повешения. У Мэгги был ребенок; что, если ему угрожали? Вряд ли такая версия вероятна, да я и нутром чуяла, что дело тут в чем-то другом. Но разве не важно для такого основательного парня, как Рэймс, получить от психотерапевта покойной сведения о том, что в депрессивном состоянии эта пациентка время от времени обсуждала тему самоубийства? Это поможет ему закрыть дело.

Пол стремился выяснить у меня подробности, Джони состроила недовольную гримасу, но Майкл выглядел искренне обеспокоенным.

– Какая ужасная ситуация! Мне так жаль…

– Спасибо. – Я глянула на эту троицу, мужа в позеленевших от травы белых носках, и закутанных в пляжные полотенца дочь и ее жениха, еще в купальных костюмах. – Мы отпразднуем, когда я вернусь, ладно? Уж извините.

– И когда, по-твоему, ты сумеешь вернуться? – спросил Пол, глянув на свои часы.

– Надо прикинуть; сейчас уже два часа… К тому времени, как я доеду до города, заеду в участок, дам показания и все такое, будет уже поздновато возвращаться сюда. Пожалуй, лучше я встану пораньше и приеду утром.

Я уже подумала о своем путешествии. Я могла бы вернуться сегодня вечером, и при других обстоятельствах, вероятно, вернулась бы. Но ведь не только ради успокоения совести Рэймса и процента закрытых дел я решила съездить в город. Эта трагическая новость дала мне возможность просмотреть свои заметки о Томе Бишопе и сделать еще пару звонков. Может, даже поговорить с Бликерами.

– Увы, полагаю, нам придется немного пожить без тебя. – Глянув на детей, Пол шагнул ко мне, обнял и чмокнул в щеку. – Я люблю тебя, милая.

Следующей выступила Джони, обняв меня за шею. Холодная, как рыба, и покрывшаяся гусиной кожей. Она слегка повисла на мне, отчасти вызвав у меня воспоминания о ее раннем детстве.

– Очень жаль, мам.

– Мне тоже ужасно жаль, – ответила я. – Нам следовало бы отпраздновать сегодня вечером. Но мы устроим праздник, как только я вернусь.

Джони отошла, а Майкл, улыбнувшись, послал мне воздушный поцелуй. Подойдя к нему, я похлопала его по руке.

– К счастью для тебя, моя дочь умеет готовить.

– На самом деле Майкл сам отлично готовит, – заметила Джони, посмотрев на него с чистым обожанием. – Скорее всего, сегодня вечером он порадует нас чем-нибудь вкусненьким.

Загадочный Майкл… Его отливающие морской волной глаза казались бесхитростными и честными. Но что-то в их блеске и прищуре под густыми бровями наводило на мысль о том, что им свойственна и дерзость. Я просто не могла пока распознать его целей, хотя обычно очень хорошо разбираюсь в людских намерениях.

Много ли он знал? Каковы, в сущности, его намерения? Знает ли он, что я планирую провернуть в городе?

«Хватит домыслов. Не может же он прочитать твои мысли».

– Ладно, мне пора собираться.

Я переоделась в дорогу и собрала небольшую сумку. Держа в руках телефон и сумку, направилась к «Рейнджроверу». Забравшись в салон, оглянулась и помахала рукой. Они все трое подошли к дверному проему, чтобы проводить меня.

Развернувшись, я начала спускаться по подъездной дорожке, почти с облегчением покидая родню.

Почему? Потому что чувствовала себя виноватой. Потому что меня с детства приучили верить в то, что даже маленькая ложь – будь то просто недомолвка или невинная ложь во спасение – пачкает душу. Ну а если и нет, то бередит точно.

Это не значит, что человеку надлежит быть идеальным и безгрешным. Хитрость в том, чтобы уметь прощать себе грехи, особенно если они действительно предназначены для служения общему благу. Но некоторые люди не всегда грешат ради благородной цели. Они совершают грех ради того, чтобы чего-то избежать или что-то скрыть.

Причем иногда – частенько, на самом деле, – тайные грехи остаются тайными. Погребенными. Вот в чем заключается сила психотерапии – разговорной лечебной терапии. Пробуждать воспоминания, копаться в прошлом, выискивая такие грязные моменты.

Не стоит впадать в особую напыщенность, но все же такое общение сродни религиозной исповеди. Пациент подобен грешнику в поисках прощения. Но если вы не знаете своих грехов или отрицаете их, то очищения достичь трудно. Более того, невозможно.