Система общества и государства стала несравнимо более сложной, ритм ее жизни ускорился на порядок, а возможно, даже на несколько порядков. Чтобы понять смысл перемен, необходимо обратиться к метафоре. Если взять аналог из биологии, то метаморфозу тюркского степного общества в пятом поколении можно уподобить преобразованию гусеницы в бабочку, или переходу зародыша человека из внутриутробного состояния в самостоятельное — рождению человека. Для общества — это явление рождения цивилизации. Что это — трагедия, как психологи расценивают разницу между жизнью человека в утробе матери и после появления на свет? Для многих, наверное, так оно и было. Или же радость жизни, насыщенной потоком новых ярких впечатлений, познаний, переживаний? И так тоже было. Для нас важно понять, как был подготовлен переход в новое качество, и каким оно было в реальной жизни. Разумеется, из-за дефицита конкретных данных далеко не все мы можем сейчас понять и представить, но попробуем сделать это, обращая главное внимание не столько на качественные характеристики, что уже сделано предшественниками, сколько на количественные.

Мы не знаем точно, когда численность кочевников перешла порог кормящих возможностей земли, но знаем, что это случилось если не при жизни еще четвертого, то в течение жизни пятого поколения. Произошло это не в один день, год, но в какое-то одно из десятилетий: либо последнего XIII века, либо, что более вероятно, первого XIV века. Мы не знаем, насколько был осмыслен современниками переход из одного состояния отношений людей и земли в другое. Задумывается человек, как правило, тогда, когда что-то неблагополучно в жизни, и возникает два извечных вопроса: кто виноват и что делать? Если негативных моментов мало, то и думают о них мало. Казалось бы, все в жизни людей того времени складывалось наилучшим образом: военное могущество в зените, отношения власти и подданных отрегулированы, знать богата и народ не голодает. Но история свидетельствует, что именно в условиях видимого благополучия нарастает самый тяжелый кризис, связанный со взаимоотношениями человека и природы (пример см.: Кульпин. Человек и природа в Китае. 1990). Тюрки пятого и шестого поколений почти целиком жили в правление Узбек хана (1312–1342), которое оценивается и современниками, и историками как эпоха расцвета империи и городской жизни.

«Если самое начало истории Золотой Орды характеризуется отсутствием каких-либо оседлых поселений и тем более городов, то вершина расцвета этого государства совпадает с бурным развитием городской жизни… Правление Узбека (1312–1342) характеризуется высшим расцветом экономической и военной мощи Золотой Орды, значительными достижениями в области культуры и ремесла, — пишет Вадим Егоров. — Резко разрастается площадь городов, а первая столица государства — Сарай — по размерам превосходила многие центры европейских государств. Население ее к этому времени насчитывало около 75 тыс. человек, что для XIV века представляло огромную цифру. Здесь проживали монголы, кипчаки, асы, черкесы, русские, византийцы, причем источники свидетельствуют об их распределении по особым кварталам. Сами города застраиваются монументальными зданиями общественного характера и пышными дворцами аристократии. Иностранное купечество восхваляет хана за организацию совершенно безопасных и удобных караванных дорог, по которым беспрепятственно осуществляется связь из Западной Европы через Кафу, Азак, Сарай, Хорезм, Бухару и Самарканд с далеким Китаем» (Егоров, 2005).

Однако, мы не знаем ни точного количества городов, ни численность горожан, и лишь по косвенным данным можем предполагать, каким был рост городского населения. Еще недавно конкретных исследований такого рода не было. И потому вопрос о числе городов остается дискуссионным. «По данным археологических исследований и средневековых карт, — пишет Вадим Егоров, — во второй половине XIV века в Золотой Орде известны остатки 110 городов, как основанных самими монголами, так и восстановленных ими после разрушения. Наиболее крупными и известными из них были: Сарай, Сарай ал-Джедид, Сарайчик, Хорезм, Хаджитархан, Болгар, Укек, Азак, Бельджамен, Казань, Маджар, Дербент, Крым, Мохши, Аккерман». При этом ученый добавляет: «названия большей части золотоордынских городов не сохранились и известны лишь их археологические остатки». Однако с такой оценкой количества городов не был согласен Г.А. Федоров-Давыдов. Он писал: «В научной литературе со ссылками на работы В.Л. Егорова бытует представление о большой урбанизации Золотой Орды, которое, очевидно, является реакцией на старое представление о Золотой Орде как о стране совсем без городов либо с малым их числом. Называют 110 золотоордынских городов или близкую цифру. Однако в статье и книге В.Л. Егорова названы пункты, где встречаются Золотоордынские древности вообще, не всегда города, которых, конечно, было значительно меньше» (Федоров-Давыдов, 1994).

Для историков, специализирующихся на конкретном объекте исследования, важны детали. Важно знать, сколько именно было степных городов. Но, если выйти за пределы узкой специализации, то так ли важны плюс-минус, к примеру, 20% — 80 или 130? И то и другое — однопорядковые величины и значительные. Число свидетельствует о сети городов, а если они взаимосвязаны — о системе. Далее, раз величины однопорядковые, то на первый план выходят уже качественные характеристики. Для средневековья среди таких характеристик в первом ряду стоит конфессия.

Монголы держали равную удаленность от всех народов и конфессий. Джучиды же в интервале смены трех поколений (третьего-пятого) осуществили решающий для себя шаг — этнический. В третьем-четвертом поколении они этнически тюркизировались, следовательно, связали свою судьбу с одним из многих народов империи, стали с ним одним целым, и одновременно, что не менее важно, тем самым этнически отделили себя от других народов. Значит ли это, что элита отделилась стеной от знати других этносов? Стена, безусловно, возникла. Но ее размеры определялись в средневековье не столько этническими, сколько конфессиональными различиями. Всегда искали своих по вере и контактировали, прежде всего, с ними.

В пятом поколении элита Улуса Джучи осуществила непростой (не все представители знати тогда, а впоследствии не все тюрки были с этим согласны), но окончательный выбор конфессии — исламизировалась. Вот как об этом пишет Вадим Егоров: «Сначала кандидатура Узбека (на трон — Э.К.) дружно и с негодованием была отвергнута всей монгольской аристократией, поскольку претендент был ортодоксальным мусульманином. Кочевые феодалы явно не желали повторения ситуации, возникшей при Берке, предпочитая оставаться в языческом неверии в единого бога. Оценив ситуацию. Узбек… перебил своих недоброжелателей… Государство оказалось на пороге крупного общественного потрясения и резкой перемены всей внутренней жизни. Естественно, что первым шагом нового хана явилось введение Ислама на всей подвластной ему территории — от Дуная до Иртыша. Сделано это было с полным учетом неудачного опыта Берке, пытавшегося утвердить господство новой религии путем убеждения в ее превосходстве над языческими обрядами и шаманским ритуалом. Узбек просто приказал перебить всех служителей неугодного ему культа, которых оказалось, по сообщениям источников, около 30.000» (Егоров, 2005).

Следствием выбора религии был и выбор ориентации культурной эволюции. А именно, на усиление связей с исламским миром и, по принципу компенсации, на ослабление связей с христианскими странами и народами. Элита Золотой Орды связала дальнейшую эволюцию своей культуры с народами Ислама. И это, безусловно, должно было иметь долговременные последствия. Вопрос этот требует специального изучения, которое в настоящее время еще не осуществлено. Современный уровень состояния науки не позволяет однозначно ответить на вопрос: были ли связаны между собой, а если да, то как были связаны, процессы исламизации населения степи и ухода вассальных русских земель из Золотой Орды. Однако фактом является то, что именно в правление Узбек хана, осуществившего насильственную исламизации) неисламской знати Улуса Джучи, начался процесс перехода русских княжеств в Великое княжество литовское (см. Кульпин, Петкевич, 2004), как оказалось впоследствии, необратимый.