Мик взялся за свой стакан и уставился в него разочарованно.
— Вы, значит, не верите в Дух Святой, мистер Джойс?
— В Новом Завете нет ни слова о Святом Духе или о Троице.
— Я не очень… поднаторел в изучении Библии. Негромкий хмык Джойса оказался беззлобным.
— Разумеется, нет, поскольку вас вырастили католиком. Не поднаторело и католическое духовенство. Те древние спорщики, риторы, богословы, совместно именуемые Первыми отцами, были мерзавцами, что забили себе головы измышленьями и решили, что это Господь их напрямую вдохновил. Пытаясь пресечь Арианский спор, Александрийский собор в 362-м{133}, утвердив равенство сути Сына и Отца, пошел дальше и объявил третью ипостась — Дух Святой. Без всякого освистания, без всякого даже обсуждения предмета! Батюшки-светы, не кажется ли вам, что рассудка им не достало?
— Я всегда считал, что Господь есть три Божественные персоны.
— Ну, поздненько же вы проснулись, дружок. Святой Дух официально изобрели на Константинопольском соборе в 381 году{134}.
Мик потер скулу.
— Вот те на, — сказал он. — Интересно, что об этом подумали бы Отцы Святого Духа?
Джойс шумно постучал по своему стакану и буркнул слуге, тот явился и унес посуду прочь. Затем собеседник Мика прочувствовано затянулся сигарой.
— Но одно вы все же знаете, — спросил он, — Никейский символ веры?
— Это уж все знают.
— Да. Отец и Сын были подробно определены на Никейском соборе, а Святой Дух едва ли упоминали. Августин для ранней Церкви был тяжкой обузой, и Тертуллиан вскрыл это настежь. Он настаивал, что Дух Святой происходит от Отца и от Сына — quoque{135}, знаете ли. Восточная церковь с подобным искажением учения ничего общего и иметь не желала. Раскол!
Джойс заплатил еще за два напитка, затем вновь уселся. Голос его ожил, словно от удовольствия спора. Миков ум тоже внезапно пробудился от упоминания об Августине, и он пытался облечь в слова довольно смутную мысль, лепившуюся у него в голове. Он пригубил херес.
— Это слово — «пневма» — мистер Джойс…
— Да?
— Ну, вы помните моего друга Де Селби, которого я при вас упоминал?
— Помню, разумеется. Долки.
— Я вам говорил, что он физик… а также богослов.
— Да. Поразительная смесь, хоть и не противоречивая, между прочим.
— Вы, возможно, рассмеетесь мне в лицо, предложи я вам поверить, что встречался с Блаженным Августином — в компании Де Селби.
Сигара Джойса тускло озарилась.
— Ей-ей — смеяться? Разумеется, нет. Есть некоторые условия… опиаты… газы… — множество способов запутать слабый рассудок человеческий.
— Благодарю вас, мистер Джойс. О деле с Августином я расскажу как-нибудь в другой раз, однако обстоятельства этой встречи были связаны с действием вещества, посредством которого, со слов Де Селби, можно остановить течение времени — или обратить его.
— Что ж, это сильное заявление.
— Верно. Однако оборот, каким он описывал свою работу, — «пневматическая химия». Улавливаете? Вновь это слово «пневма».
— Да, так и есть. Жизнь, дыханье, вечность, память прошлого. Мне необходимо подумать об этом человеке — Де Селби.
— Я рад, что вы серьезны и рассудительны. «Пневма» в ее божественном аспекте, похоже, как-то связана с явлением Блаженного Августина.
— Не следует потрясаться чему бы то ни было лишь из-за того, что оно выглядит невозможным.
Мысль Мика была занята описанием другой встречи, коя, пусть и не невозможна, уж точно маловероятна.
— Мистер Джойс, — сказал он, — у меня случился еще один необычный опыт, который также, судя по всему, связан с этой самой «пневмой».
— О, неудивительно. Это большая тема. Мы именуем ее пневматологией.
— Да. Я знаю некоего сержанта Фоттрелла, тоже из Долки. У него имеется развитая теория опасности езды на велосипедах, даже если они оборудованы пневматическими шинами.
— Ах, велосипеды? Никогда не питал любви к этим механизмам. Старый дублинский извозчик — вот каким методом предпочитал перемещаться мой отец.
— Так вот, сержант считает, что, есть ли пневма в шинах или нет, велосипедист подвергается суровой тряске, и происходит взаимное смешение атомов велосипеда и человека.
Джойс молча отпил.
— Ну… я бы не стал сходу отметать такую возможность. Пневма в данном случае, возможно, сохраняет жизнь — в смысле, сохраняет физическую целостность ездока. Полчаса в лаборатории — вот что нам здесь принесло бы пользу. Обмен между клетками телесных тканей человека и частиц металла — может, и удивительное явление, но, конечно, это всего лишь возражение рассудка.
— Хорошо. В любом случае сержант в этом не сомневается. Он лично знавал людей, чья работа связана с постоянными велосипедными поездками, ежедневно, и про некоторых он говорил, что они в большей мере велосипеды, нежели люди.
Джойс сумрачно хихикнул.
— Тут у нас имеется выбор. Исследование психики или исследование велосипеда. Я предпочитаю психическое. Ах, ну да… мои собственные неурядицы куда сложнее сержантовых. Мне нужно примкнуть к иезуитам, скажем так, чтобы выкинуть Дух Святой из головы Господней и из Католической церкви.
Возникло молчание. Дело Мика почти было сделано. Вечер выдался краткий, и все же рассказ Джойса о себе, былом и настоящем, не сочтешь незначительным. Джойс поерзал.
— Скажите, — проговорил он, — как скоро смогу я увидеться с отцом Гравеем?
— Как скоро? Что ж, так скоро, как пожелаете, думаю. Эти люди обычно вполне доступны, в любое время.
— Как насчет завтра?
— Батюшки!
— Видите ли, я теперь уже три дня не на работе — как приказчик, в смысле. Может, станем ковать железо, пока оно горячо?
Мик обдумал эту жажду действия. Ничего другого на ум не шло — отчего б и нет?
— Что ж, у меня завтра в Долки назначено. Но если удастся встретить вас где-то в городе полседьмого или около того, полагаю, мы могли бы отправиться на встречу с отцом Гравеем вместе. Я бы позвонил ему днем и назначил свидание.
— Великолепно. Великолепно.
— В котором часу, по-вашему, лучше назначить встречу? Предлагаю место рядом с больницей святого Винсента, на Грин. Но во сколько?
— Да. Я знаю ту больницу. Семь вечера подойдет?
Мик согласился: все опрятно помещается в его расписание. Они умолкли, допивая. Осталось ли что-то отчасти личного по сути, о чем нужно спросить, размышлял Мик, ибо завтра для доверительных бесед возможностей будет очень мало. Да, осталось: одно.
— Мистер Джойс, — сказал он, — я знаю, что эта тема вам неприятна, однако я вынужден вновь коротко обратиться к тому труду — «Улиссу». Не возражаете?
— Нет-нет, это просто скучная, скабрезная тема.
— Насколько я понимаю, у вас нет литературного агента?
— На что же мне подобное пригодится?
— Ну, в смысле…
— Вы считаете, что Общество католической истины — коммерческое издательство в зачатке?
— Это к делу не относится. Не назначите ли вы меня своим литературным агентом?
— Зовитесь так сколько угодно, если вам нравится, — не понимаю чем.
— Ну, тут вот как. Невзирая на ваше неведение, вам, возможно, причитаются деньги с продаж «Улисса» — на счетах у издателей. Может, несколько тысяч фунтов. Не вижу причин, почему бы вам не затребовать эти средства, которые вам должны, — нет причин, почему бы мне не сделать это от вашего имени.
— Вас, возможно, обидит, скажи я, что вы страдаете одержимостью, воспаленным воображением.
Мик легко рассмеялся, чтобы успокоить его.
— Вам следовало бы знать, — сказал он, — что человеку, у которого слегка вскружена голова, следует немного потакать.
— Ну, да… так надо обращаться со взбалмошными детьми. Меньше беспокойств. Но вы не ребенок, даже если бутылочка вам не чужда.
Оба расслабились.
— Никакого вреда от того, что я, как ваш агент, наведу справки, не будет. Верно же?
— Несомненно, нравственного закона здесь не преступить, это уж наверняка. Единственное, что вы обязаны никогда не раскрывать, — мой адрес, в особенности никому из тех похотливых порнографических мерзавцев.
