Ясное дело, всего этого достаточно, чтобы ошарашить кого угодно — если не напугать. И все же Мик был почти готов поздравить себя с тем, что он — натура флегматическая, не без хитринки, не без дара плести козни и не без некоторой грубой отваги.
Пока трамвай полз своей дорогой, Мик уверился в одном. Он отправится в Скерриз — на несколько дней, если нужно — и, если Джойс там, отыщет его. Он вытянет из него все тайны, все грезы, бахвальства и сожаления и представит их на тарелочке этой непредсказуемой, властной, толковой, поразительной девушке — Мэри. Но поблагодарит ли она его — или же отчитает за вмешательство в чужие дела? Вряд ли… уж точно не в случае такого человека, как Джойс. Она сама немало прошла вглубь Республики словесности{93}, о французской литературе знала много больше, чем он. Ее увлекала природа гения, сама она — человек творческий и, следовательно, восприимчивый. Нет. Подлинная история Джойса — безупречный материал для воспитания ее обширного ума. У нее выйдет своя непревзойденная книга.
Глава 11
В поры этих событий гостиница «Королевская марина» в Данлири была громадной махиной потускневшего великолепия, с намеками на красный бархат и позолоту минувших славных времен. Однако все еще имелся там уют, добротная еда и то особое утешение, какое иногда сообщают запролúвные акценты.
Мик прибыл на двадцать минут раньше срока, уселся в баре и подкрепился предварительным стаканом французской воды. Он намеревался обставить перед отцом Гравеем историю так, что, дескать, Де Селби — человек эксцентрический, хоть и исключительной интеллектуальной мощи, но, похоже, духовно весьма заблудший, и ему, пожалуй, пойдет на пользу откровенный разговор о неколебимости христианского идеала, бессмертия души и почтения, с каким положено относиться к Церкви. Мик также хотел, коснувшись вопроса распространения по миру послания Христова, подвести беседу к сути тайного замысла, который Де Селби лелеял: единовременного распределения повсюду своего жуткого ДСП. Мик счел, что будет более чем без толку сообщать отцу Гравею о запредельной задаче, которая стояла перед самим Миком — защитить человечество от неслыханной угрозы.
Отец Гравей явился вовремя. Выглядел он так, как предварял его низкий глубокий голос: тощий, темноволосый, очень маленький человек лет шестидесяти, с морщинистым, но приятным, благожелательным лицом. Одет он был безупречно. Войдя, он замер посреди обширного бара и поискал Мика взглядом, Мик встал, подошел к нему, тронул его за руку и протянул свою.
— Отец Гравей, как я понимаю?
— А!
Священник ответил на рукопожатие дружески.
— Так-так. Вы, конечно, Майкл. Великолепно. Превосходно.
— Может, сядем вон там, отче? — спросил Мик, ведя отца Гравея к своему столику. Священник улыбнулся и сел, опрятно устроив шляпу и сложенный зонтик на ближайшей вешалке.
— Ну не тяжкий ли вечер, — сказал он любезно. — Не могу сказать, что мне такая жара по нраву. Я много лет провел в Риме, термометр там, конечно, повыше, но почему-то другой извод жара.
— Все говорят, что утомляет именно влажность в атмосфере, отче, но я так и не понял до сих пор, что это значит.
Отец Гравей смотрел на него жизнерадостно.
— Думаю, можно рассматривать это так: сильный солнечный свет лета извлекает пары из нашего волглого пейзажа, — пояснил он, — но, сдается мне, подобное положение дел — за гранью человеческого влияния. Разумеется, в некоторых больших городах, особенно в Америке, с незадачей этой в жилых помещениях справляются при помощи кондиционирования воздуха. В нашем доме в Кливленде так все и обустроено, и, поверьте, это совсем другое дело. Ну что ж! Давайте-ка по чашечке чаю, с коржиками?
— С коржиками?
— Да-да. С такими, знаете, кругленькими пирожными, сверху глазурь, белая или розовая. Я серьезно.
Что за чудовищное предложение! Иезуиты, значит, вот как мыслят себе сибаритство? Мик исторг нечто подобное тихому смешку.
— Отче, как можно?
— А, тогда, может, чаю и сэндвичей со свежей ветчиной?
— Видите ли, отче, я обычно посреди дня полновесно не обедаю. Это означает, что, добравшись вечером домой, я — изголодавшийся волк и тогда-то кидаюсь на добротный ужин. И часу не прошло, как я отложил вилку с ножом.
Отец Гравей хмыкнул и внезапно извлек пачку сигарет.
— Позвольте признать правду, — сказал он. — Я в той же лодке. Угощайтесь сигаретой. Мы тоже трапезничаем по вечерам. Боюсь, наш Дом привнес сюда кое-какие экзотические обычаи.
— Не беда. Ирландская церковь очень замкнута. — Он показал на стакан, пока не вполне пустой. — Если позволите, отче, мне кажется, мы оба заслуживаем капельку пристойного напитка. Любопытно, что виски — противоядие от жары. Когда строителям империи пришлось жить в жарких заморских широтах, они потребляли громадные количества виски. В те поры я, так уж вышло, виски пренебрегал — по одной малой тайной причине, — однако настаиваю, чтобы вы приняли стаканчик «Килбеггэна»{94}.
— Что ж, возможно, это мысль, Майкл.
Мик пропустил мимо ушей это мерзкое панибратство, подозвал официанта и заказал два напитка. Отец Гравей уже закурил, расслабился и глазел по сторонам.
— Ну что ж. У вас есть друг, и он в беде?
— Не совсем в беде, отче. По крайней мере, я думаю, он бы изумился, если б узнал, что кто-то так считает, и посочувствовал бы. Штука лишь в том, что некоторые его взгляды и способы мышления кажутся мне эксцентричными, если не сказать неуравновешенными.
— Так. Прав ли я буду, если скажу, что тут замешаны крепкие напитки?
Подобное толкование Мика слегка повеселило. Что может быть проще алкоголизма — спиртового, а не спиритуального недуга? Сам Мик был бы счастлив, разумеется, если б загвоздка с Де Селби состояла в этом.
— О, вовсе нет, отче. Он ни в коей мере не строгий «ни капли», как и мы с вами, однако я бы определил источник его бед как зарвавшуюся интеллектуальную спесь.
— А. Старинный грех гордыни.
— Его зовут Де Селби, он своего рода ученый.
— Иностранец, увязший в какой-нибудь языческой диалектике?
— Он не иностранец. Он говорит в точности как дублинец, и слово «языческий» в связи с ним мне бы в голову не пришло. Более того, он верит в Бога и заявляет, что подтвердил божественное бытование экспериментом. Думаю, можно сказать, что ему не хватает веры, поскольку нет ему в ней нужды. Он знает.
Он уловил, как отец Гравей слегка повернул голову и уставился на него.
— Вот это необычайный человек, — сказал он. — Да. Мы, священники, по долгу службы сталкиваемся со множеством очень странных людей. Следует соблюдать осмотрительность. Если питие вне обсуждения, почему вы уверены, что тут не задействован какой-либо иной дурман?
— Наверняка быть уверенным в таком деле никак нельзя, конечно, — отозвался Мик, — но он в речах совершенно разумен, временам даже гениален. Вы вскоре сами сможете оценить.
— Еще бы, да. Позволите ли спросить — из чистого вежливого любопытства — почему вы решили, что я могу быть полезен?
— Сказать по чести, это не я. Эта мысль пришла в голову кое-кому другому. Но, уверен, человек ваших устремлений, отче, непременно принесет пользу в любых обстоятельствах. И вас порадует, что Де Селби неизменно вежлив, учтив и воспитан. Подозреваю, само собой, что он любит поспорить. И хорошо разбирается в Библии.
Мик видел, что настрой и аппетит отца Гравея подогреть удалось. Он был этому рад, поскольку богословский разговорный поединок между священником и Де Селби мог застать последнего врасплох, и ему, Мику, было б на руку, если б Де Селби как-то проболтался о своем замысле одновременного всемирного применения ДСП. Но, пришлось ему напомнить себе, поединок сей не имел той важности, какая вкладывалась в него изначально, поскольку собственный план Мика уже успешно приведен в действие, и со временем Де Селби и все его труды и мирские заботы окажутся ничем — по крайней мере до поры.
