Он остановился и козырнул от тряпичной кепки.
— Прекрасное утро, ребята, — сказал он безосновательно.
Сложилось всеобщее согласие, что утро таково. Сержант, казалось, добавлял выдержанности самому воздуху и утренней улице.
— Я вижу, вы приобщались к воде, — отметил он сердечно, — с игрищами в соленой пучине далеко не простыми?
— Сержант, — сказал Хэкетт, — вы и понятия не имеете, сколь далеко не простыми.
— Сам я от моря многозначительно удаляюсь, — просиял сержант, — за исключением малого брожения на благо моим спогам[16]. Ибо истина такова: натоптышами сражен я. Наш труд — труд пеший, если вы улавливаете поступь моей мысли.
— И то верно, сержант, — согласился Мик, — частенько видал я вас с велосипедом, однако никогда на оном.
— Это чрезвычайное оборудованье для подвигов капитанства. Однако имеются опасности умственного свойства, сокрытые в велосипеде, и эту историю я поведаю вам связно в некий иной день.
— Да.
Хэкетт размышлял над чем-то.
— Забавно, — сказал он. — Я вчера случайно позабыл в «Рапсе» бутылочку. Перигастральный тиосульфат, знаете ли. Чертов желудок теперь сплошь переполох и отрыжка.
— Черт бы драл, — вздохнул сержант сочувственно, — это все бесплодное рыданье. Скорблю я о всякой сущности, мужчине и женщине, кои неладны вместилищами живота своего. Миссис Лаветри сей миг в постели своей либо, пожалуй, омывается в сокровенной купели внутренне.
— От больного желудка хорош бренди, — ляпнул Мик со старательной бестактностью.
— Бренди? Фу! — скривился Хэкетт.
— Не бренди, но Брэннигэн, — воскликнул сержант, стукнув по раме. — Аптекарь Брэннигэн — уж он-то к ранней службе пташка. Он в эту пору месит радостно кашу, навзничь диетическую. Двинемся ж тотчас.
Мик понуро побрел следом за согбенной Хэкеттовой спиной, сержант подвел их по улице к угловой лавке и резко постучал в дверь жилой части. Маленький кроткий мистер Брэннигэн не успел и приоткрыть ее, как все трое ввалились в коридор. Мику такая тактика нахрапа и нелепости досадила. Что подумают прохожие о двух велосипедах снаружи да в такой-то час — сержантов экземпляр опознаваем на всю страну? Хэкетта, похоже, принудят заглотить порцию солей, но не отказаться от врак про беды с пищеварением — так ему и надо.
— У меня тут человек, мистер Брэннигэн, авик[17], — жизнерадостно объявил сержант, — с буйством зоба, человек этот — безупречный гражданин и мученик. Бесповоротно пройдемте же в лавку.
Исторгая смутные звуки, мистер Брэннигэн извлек ключи и открыл дверь в узкую прихожую, а затем все они оказались в лавке — сплошь броские товары и витрины. При здешних высоченных потолках мистер Брэннигэн смотрелся крошкой (возможно, истинной причиной было близкое расположение сержанта), вполне кругл лицом, очки на нем круглы, вид — любезный.
— Который из господ, сержант, — спросил он тихо, — не в ладах с собою?
Сержант официально хлопнул Хэкетта по плечу.
— Пациент — мистер Хэкетт, неотвратимо, — сказал он.
— А. Где же вместилище бед, мистер Хэкетт?
Пациент изобразил хватательное движение в области живота.
— Здесь, — пробормотал он, — где едва ль не у всякого чертовы беды.
— Ах-ха. Принимали ль вы что-то определенное от этого?
— Принимал. Но что — не могу сказать. Что-то по рецепту, которого при мне нет.
— Нуте-с вот что. Я бы посоветовал смесь уксусного ангидрида с угольной кислотою. В растворе. Великолепное средство — в правильных пропорциях. Я мигом его добуду.
— Нет-нет, — сказал Хэкетт с подлинным возражением, — я не смею принимать лекарства, к каким не привык. Очень любезно с вашей и сержанта стороны, мистер Брэннигэн, но я лучше подожду.
— Но у нас здесь сколько угодно патентованных средств, мистер Хэкетт. Даже временное облегченье, знаете ли…
Но сержант уже изучал здоровенную бутыль, которую снял с нижней полки у кассы.
— Дуть-раздуть, — воскликнул он радостно, — это ж эликсир молодости, безобидный в своем дольнем совершенстве!
Он вручил бутылку Хэкетту и, достав еще одну, сунул в руку Мику.
Этикетка гласила:
ТОНИЗИРУЮЩЕЕ ВИНО ХЁРЛИ
Один стакан три раза в день или же по необходимости гарантирует устойчивую пользу почкам, желудку и нервной системе. Рекомендовано врачами, медсестрами и гериатрическими учреждениями.
— Имейте в виду, это неплохое успокоительное для внутреннего мужчины, — сказал со всей серьезностью мистер Брэннигэн. — Многие дамы в городе очень к нему пристрастны.
— Сэр Томас О’Брэннигэн, — проговорил сержант церемонно, — я куплю бутылку этого снадобья себе, запишите на мой счет, а когда вы явите нам изысканные фужеры, мы все отведаем его отменно, ибо лишь Всевышнему ведомо, сколь хворы мы будем к исходу дня.
Мистер Брэннигэн улыбнулся и кивнул. Хэкетт поспешно оглядел их лица в неверном свете.
— Сдается мне, это поможет нам как-то взять себя в руки, — снизошел он. — Я тоже куплю бутылку.
Воскресное утро, несомненно, складывалось историей многоцветной. После язвительного спора между Де Селби и святым Августином они по крайней мере час провели в запертой аптеке, пия «Тонизирующее вино Хёрли» и слушая pensées[18] сержанта Фоттрелла о счастье, здоровье и чудесах заморских странствий, о законе и порядке — и о велосипедах. Тоник оказался, как и следовало подозревать, дешевым сильно крепленым вином. Его общественная цель вполне ясна. Он позволял строгим дамам, которых оскорбила бы самая мысль навестить паб, пить алкоголь — ни в коей мере не слабый — в оправданных целях укрепления здоровья.
Мик тоже купил бутылку, и были они уже посреди четвертой по счету, которую мистер Брэннигэн галантно выдал «за счет заведения», когда Мик почувствовал, что пора бы уж попросту постыдиться и пирушку эту свернуть. Хэкетт признал, что ему теперь стало гораздо лучше, — но не Мику: даже от настоящего вина проку немного, и Мику сделалось несколько муторно. Сержанта не затронуло нисколько и в болтливости его не приостановило. Когда они выбрались на улицу, Мик обратился к нему.
— Сержант, день наступает вовсю, и людей вокруг прибавилось. Не будете ли вы возражать, если я до завтра оставлю свой велосипед у вас в участке? Думаю, стоит мне ехать домой на трамвае.
— Благосклонно бесспорно, — ответил он милостиво. — Скажите полицейскому Хвату, что я повелел попечительствовать, — попросту.
После чего он отбыл по своим общественным делам, многими благословениями воспевая друзей своих пред Господом.
— Знаешь, что, — сказал Хэкетт, когда они двинулись в путь, — весь этот августинский треп постепенно вытаскивает всякое полузабытое, оно теперь булькает у меня в голове. Не ополчался ли он яростно на Пелагия?{41}
— На еретика? Ну да.
— В каком смысле — на еретика?
— Он им и был. Какой-то синод его проклял и отлучил от Церкви.
— Я думал, что только Папа может объявлять что-нибудь ересью.
— Нет. Он обращался к Папе, но втуне.
— Ясно. Еще паршивые овцы были манихейцы и донатисты{42}. Это я знаю. Мне до них дела нет никакого. Но если память мне не отшибло напрочь, Пелагий, кажется, был великий человек и крепкий теолог.
— Ты мало что в этом смыслишь. Не прикидывайся.
— Он верил, что грехопадение Адама (и я лично на подобную дурь ни малейшего внимания не обратил бы) навредило лишь ему самому. Вина была на нем одном, и сказки про то, что все рождаются в первородном грехе, — сплошь чертовы бредни.
— Ой, тебе виднее.
— Кто, веря в Бога, стал бы заодно верить, что весь род людской пребывал в разоре, пока Христос не явился — позавчера.
— Да хоть вот Августин, думаю.
— Новорожденные младенцы невинны и, если умирают до крещения, имеют право на рай. Крещение — лишь ритуал, миф своего рода.
— Согласно Де Селби, Иоанн Креститель — не миф. Они знакомы. Де Селби, может, Крестителя другом своим считает.
— А ты крещеный?
— Видимо, да.
— Видимо? Хватит ли смутного знания, если от него зависит твоя душа?